«А, это джинсы от Madewell, у них на редкость хороший деним». «Нет, вы не поняли. Чем вы пахнете? What perfume are you wearing?»[11] «Ах, это! Это Chloé, самый их классический, оригинальный аромат». Этому закону коммуникации в Америке учат с малых лет, и он действительно работает. Учительница объясняет девочкам в третьем классе, одноклассницам моей дочери: «Если ты хочешь сказать что-то плохое, лучше промолчи. Если у тебя есть любые добрые слова для человека, произнеси их вслух. По крайней мере, кто-то почувствует себя от них лучше». Я тоже верю в магию доброго слова. Никогда не знаешь, чей унылый день спасёшь взглядом. Чьё разбитое сердце подлечишь внезапным комплиментом. Для кого станешь хорошим знаком или солнечным лучом, пробившим депрессию. Японские шарики Устав от города, выбери будний день, возьми выходной, обуйся в удобное, захвати крем от загара и отправляйся на самый юг Куинс — в нейборхуд под названием Фар Рокавей. Это узкий полуостров на берегу Атлантики — фактически деревня, где слышно, как щебечут птички и жужжат пчёлы. Край сёрферов, несколько километров песчаного пляжа прямо в черте города. Добраться туда — отдельное приключение. Сядь на паром на причале возле Уолл-стрит и плыви целый час, проскользнув под высоким подвесным мостом Веррацано, помахав аттракционам Кони-Айленд и кафе «Татьяна» на Брайтон-Бич. И вот наконец-то — Фар Рокавей. Там прямо на берегу океана обнаружится филиал музея MoMA. Так далеко от центра города — остров современного искусства. В заброшенных ангарах, разрушенных когда-то ураганом «Сэнди», теперь не только битые стёкла и стрит-арт на стенах, но и инсталляции лучших мировых художников. У нас появилась летняя традиция — уезжать на целый день на Фар Рокавей. Смотреть там выставки, а потом отдыхать на пляже. Тем летом в ангаре на побережье показывали композицию «Сад Нарциссов» Яёи Кусамы. Это её жёлто-чёрные принты украшали мой кошелёк. А её работа «Сад нарциссов» представляла собой круглые блестящие стальные шары по всей площади заброшенного ангара. Они были зеркальными. В каждом ты мог увидеть своё отражение. Пространство нарциссизма, возведённого в абсолют. Эти шары были вариацией на фирменные «горошки» художницы. Только на этот раз они были трёхмерные, крупные и тяжёлые. Почему-то произведения Кусамы попадались мне в Нью-Йорке повсюду: её комнаты с узорами в крапинку, картины, инсталляции и «Сады нарциссов». Всегда в произведениях господствовал один и тот же узор — в горошек. Потому что Яёи ещё подростком заболела: у неё началась шизофрения с галлюцинациями. В видениях ей повсюду грезились эти миры в горошек. Болезнь раскрашивала её мировосприятие. И она стала рисовать. А потом создавать комнаты, картины, пространства по мотивам своей болезни. В юности она тоже переехала в Нью-Йорк и занималась в нём акционизмом, участвовала в акциях против войны во Вьетнаме. И кто знает, может быть, даже ездила на фестиваль Вудсток вместе с адвокатом Джейкобом, приятелем Боба Дилана, которого я встретила в багетной мастерской, когда оформляла плакат. Она в итоге так и не победила недуг, но сделала его своей силой, выбрав искусство. Обнаружить в себе до мажор Благодарна своему опыту за то, что он позволил по достоинству оценить до мажор. Кристальную и простую тональность, которой оказалось так много в душе. Вспоминаю уставшую стервозную молодую женщину в Москве, которая натягивает узкий чёрный блейзер, рисует колючие стрелки, застёгивает молнию на тонком пальто до самого подбородка. Ещё один деловой день, сотня решений, десятки телевизионных программ и докфильмов, работа на телевидении, увольнения и собеседования, так держать, ты справишься, мама всегда говорила, что дела мотивируют, собирают и направляют. Я быстро поняла, что мне, почти всегда живущей с дочкой вдвоём, нужно будет много трудиться. Чтобы оплачивать няню. Чтобы поднимать самооценку. Чтобы видеть перспективу. Чтобы быть примером. Чтобы позволить себе отличный частный садик. Чтобы смочь оплатить хороший отпуск. Чтобы быть свободной. Чтобы быть независимой ни от кого. Чтобы быть независимой от него. Покупать новую и красивую одежду. Радовать близких подарками на дни рождения. Ходить в театр, в цирк, на выставки, в кино, в зоопарк, аквариум, на музыку и на кружки по рисованию. Только где был мой внутренний до мажор тогда? Тональность жизни — ми-бемоль минор. С тихими модуляциями под вечер, когда приходишь домой и обнимаешь дочку. Помню ощущение, что всегда теперь буду стремительной и жёсткой, женщиной-с-опытом, женщиной не-подступиться, кремнём. Плачущей, пока никто не видит, прямо на рассвете, перед началом телевизионного эфира в восемь утра. Так, чтобы о твоей слабости не знали коллеги. Чтобы не утомлять неудачливостью маму. Моя мечта — вернуться в мрачный двор на территории индустриальной зоны в районе Бережковской набережной, где была моя последняя московская работа, подсесть на пассажирское и обнять ту якобы стервозную девушку с чёрными стрелками. В тонком пальто, застёгнутом до самого подбородка. Прижать к сердцу, как свою дочку. Как ту из марта на «Динамо», не заслужившую и десятой доли испытаний. Как ту, читающую в гамаке на даче. Как ту влюблённую одиннадцатиклассницу, гуляющую по Таганке. Как ту большеглазую с первого курса. Которая полюбила ездить на рейвы. Обнять и пообещать, что однажды ты начнёшь свой текст так: «Благодарна своему опыту за то, что он позволил по достоинству оценить до мажор. Кристальную и простую тональность, которой оказалось так много в душе». Когда с океана приходят ветра А когда в Нью-Йорке начнёт холодать, будешь натягивать на уши белую шерстяную шапку и понимать: даже она не защитит тебя от местных завывающих ветров, вызванных муссонами. Был бы у Америки свой Ганс Христиан Андерсен, Снежная Королева непременно похитила бы Кая в Нью-Йорке во время непогоды. Хотя ещё вчера он был таким тёплым. Я вижу, как колдует этот дикий ураганный ветер. Как он подчиняет своим потокам миллионы ледяных капель. Танцует и воет. Лучше сразу купить себе надёжный дождевик с утеплением, из непромокаемой ткани. Но октябрь в Нью-Йорке не только такой. Октябрь — это красный, жёлтый и зелёный кленовый лист в моих руках. Свежесть Центрального парка в полдень буднего дня и облакá пара, вылетающие из лёгких. Это ещё покрытый травой луг и незнакомая блондинка в пальто верблюжьего цвета, кидающая салатовый теннисный мяч весёлому золотому ретриверу. Как она обнимается со своим псом. Октябрь — это завернуться в большущий шарф-одеяло и бродить в нём по городу. Это радость от Хэллоуина, скелетики и вампиры в окнах старых домов Уэст-Виллиджа. Запах тыквенного пирога, ведьминские шляпы в самом большом карнавальном магазине Манхэттена. А мы нарядились дискозвёздами семидесятых. Я — дива в ярко-голубых легинсах, в пластиковых серьгах, с нелепым начёсом вместо причёски. Мой Д. — усатый наркодилер из преступного Майами. Мы смешные, мы дураки, мы пляшем на клоунском концерте группы «Of Montreal». Их вокалист переодет в женщину. А сегодня всё иначе, и на смену золотой осени вдруг на один день пришёл этот маленький апокалипсис, нешуточный ураган. И мы сидим дома, и я смотрю на него в окно. И моя взрослеющая на глазах С. болела простудой, но почти уже поправилась, и мы пьём чай с мёдом. Смотрим с ней мультфильмы про зайчиков, хотя совсем скоро они перестанут её интересовать. Дом. Наверное, так и устроен мир, что надо всю землю облететь ведьмой на метле, реки слёз пролить, киловатты смеха истратить на самолечение, чтобы смочь сказать: дом, моё безопасное место, my safe space. Безопасное место