– Давай все вернем, как было. ― Я все еще не понимал, я говорил все горячее, пытаясь дозваться до него. ― Давай уедем вместе. Все кончилось, бро. Моя семья выиграла суд, Янка остается у нас. Мицкевич в безопасности. У нее все будет хорошо… Я решил похоронить прошлое, думать о настоящем и будущем. Ну же, Егор. Давай вместе подумаем… Но его ответ сводил все мои попытки что-то исправить на нет. – Нет больше никаких «вместе», Стас. С меня довольно. ― Он вздохнул. ― Пока мы были в ссоре, я все обдумал и понял, что не хочу этого: быть твоей мамашей, жилеткой, подушкой, твоим психотерапевтом, надзирателем, твоей совестью и черт знает сколько еще ролей ты мне отвел. ― Его голос чуть потеплел. ― Пойми, я просто… устал. Ты вытянул из меня столько сил, сколько мне и за годы не восстановить. И мне ведь казалось, что это нормально. Но больше я так не хочу. Я не хочу снова терять себя и растворять свою жизнь в твоей. – Этого не будет, Егор… ― прошептал я. ― Прошу, не оставляй меня сейчас. Ты мне нужен. Егор вздохнул. – Ну вот опять. «Ты мне нужен». А ты задумывался хотя бы на секунду, в чем и в ком нуждаюсь я?! ― он повысил голос. А ведь он был прав. Я устыдился и кивнул. – Я… был хреновым другом, согласен. Прости. Но я все исправлю, обещаю. Егор с каменным лицом посмотрел на ребят в центре зала. А затем перевел на меня обреченный взгляд, в котором я прочитал свой смертный приговор. – Поздно, Стас. Ты сделал это. Ты пришиб сверчка Джимини молотком. Конец истории. Егор резко встал и, отодвинув стул, направился в центр зала. – Егор, Егор! ― кричал я, но он не обернулся. Егор присоединился к участникам конкурса. Я знал, что ему сейчас совсем не до игр и веселья, но он сделал это, чтобы отвязаться от меня. Если бы он просто ушел в другой конец зала или вышел на улицу, я бы ринулся за ним. Но я просто сидел. Я чувствовал себя разбитым, уничтоженным. И не мог прийти в себя до самого конца выпускного. Я лишился друга. Лучшего. Как мне быть дальше? Когда все стали расходиться, я подошел к койотам. Они стояли у входа и передавали друг другу бутылку явно с чем-то алкогольным. – Вода есть? ― спросил я. Мне предложили ту бутылку, но я отмахнулся. – Не это, просто вода. – Есть вот это, специально для тебя. Взбодришься, ― хихикнул Костя и протянул мне бутылку, в которой на вид была обычная вода. Я выпил половину. Я не придал значения тому, что друзья как-то мерзко хихикают. Но вскоре что-то поменялось: все запахи, звуки, цвета вдруг стали резкими, контрастными. – Что за чертовщина? ― спросил я, с удивлением рассматривая свои руки. Они казались снимком, обработанным в фотошопе. – Ты был таким тухлым! ― продолжали хихикать они. ― Мы хотели тебя немного развеселить. Костя вытащил из кармана прозрачный пакетик с таблетками и потряс. Я не успел подумать, что же они натворили и к чему все может привести. Обострились все мои чувства: обида, отчаяние, гнев, желание все крушить и… мстить. И вот под утро я нетвердой походкой, но быстрым шагом уверенно брел в сторону заброшенного железнодорожного моста. Кто-то из одноклассников Мицкевич сказал, что она и мушкетеры ушли туда встречать рассвет. Друзья потащились за мной, все, кроме Егора, конечно же: где был он, я не знал, да в ту минуту и не хотел знать. Койоты до конца не понимали, что я собираюсь делать. Они плелись следом и глупо хихикали: на них тоже все еще действовали таблетки и алкоголь. Понимал ли я сам? Нет. Меня слепо вело мое чудовище. Половину парней я послал к мосту по другой стороне, чтобы окружить Томину компашку с двух сторон. И вот на середине моста я увидел знакомую четверку, расположившуюся у костра. Восхитительная картина. Все игрушки в одном месте, а вокруг ― никого. Играй не хочу. Я не отрывал глаз от Томы. Она сидела все в том же зеленом выпускном платье, на плечи накинула коричневый плед с белыми узорами. Она казалась такой легкой, свободной, в глазах отражались искорки от костра. Она улыбалась, и какая же красивая у нее была улыбка… Тома думала, все ужасы остались позади. А ведь в какой-то другой жизни я мог сейчас сидеть с ней рядом и встречать рассвет. Мы бы смотрели друг на друга влюбленными глазами. Я бы поцеловал ее и увлек вниз, на расстеленный плед… Я ступил на мост и увидел на другой стороне своих. Мушкетеры пока не заметили чужаков. А когда заметили, было уже поздно. Они вскочили и испуганно уставились на нас. Затем повернули головы в другую сторону, но все пути отступления были перекрыты. Не убежать. Койоты окружили их. Я сказал, что все, кроме Томы, могут уйти. Но никто не шевельнулся. Тогда я подлетел к Томе, схватил ее за волосы и протащил по шпалам, затем бросил ее и повторил предложение: ей будет хуже, если они не свалят. И тогда трое, испуганно глянув на Тому и пообещав ей, что они кого-нибудь позовут, убежали. На самом деле я никого не отпускал. По команде «Фас!» койоты ринулись в погоню. – Да что тебе нужно? ― рыдала Тома. ― Тебе все мало? За что? – Я просто хочу, чтобы ты испытала то, что пришлось испытать мне. Из-за тебя. И игра началась. Я помню, как мы со смехом бросали Тому друг дружке, словно мяч. Затем провал в памяти ― и вот я таскаю ее за волосы по шпалам: то отпускаю и смотрю, как она ползет в попытках спастись, то снова нападаю. Снова провал, и вот я хватаю Тому за шею и, наклоняя над костром, наслаждаюсь ее визгом. Ее платье все было в черной пыли от щебня и в крови. Пахло мазутом, костром, сыростью и страхом. – Ты понимаешь, что я с тобой сделаю? ― рычал я. ― Да ни черта не понимаешь, ты слишком тупая. Куда поползла? Я хотел схватить ее за ногу, но она меня лягнула ― и разозлила сильнее. Я бросился на нее, навалился сверху. Взяв горсть щебня, вмял ей в лицо. Затем я силой открыл ей рот и всыпал туда щебень. Она пыталась выплюнуть его, но я сжал ее челюсти. В ее глазах застыл ужас. – Жри! Жри давай! Не вкусно? Тебе торт подавай? Только хорошие девочки заслуживают торт, а ты не заслужила, не заслужила! Я кричал с яростью и слезами. Тома сейчас олицетворяла собой все зло, случившееся со мной самим. А она впустую била меня кулаками изо всех сил. Я выпустил ее. Перевернувшись на живот, она встала на четвереньки, закашлялась, выплюнула весь щебень вместе с кровью. Тем временем койоты постепенно трезвели. Теперь они смотрели то на меня, то на Тому с опаской, с каждой минутой их глаза округлялись все больше. Первым заговорил Костя. Он робко предложил отпустить Тому: она уже получила сполна. Но я все еще был отравлен. И я так не считал. Я закурил и протянул Томе ту бутылку, что друзья дали мне, с растворенным в воде наркотиком. Она отказалась пить, тогда я схватил ее за руку и потушил сигарету о тыльную сторону предплечья. Койоты окончательно испугались. Кто-то ― то ли Леший, то ли Толик ― подлетел ко мне и попытался оторвать меня от Томы. – Стас, прекрати! Ты не в себе, включи уже голову! Это все уже не игра! И я ударил его по лицу. – Не нравятся мои игры ― так валите! ― закричал я на друзей. ― Валите все! Убирайтесь! Возникла пауза. В воздухе повисло напряжение. Я ловил испуганные, злые взгляды, но даже не осознавал, что только что натворил. – Знаешь, Стас. Действительно, ― сказал тот, кого я ударил. ― Оставайся один с этим дерьмом, мы в нем не участвуем. ― В голосе слышались боль и обида, а я все еще не мог даже распознать, кому он принадлежит. Койоты сбежали, оставив нас с Томой вдвоем. Ей хватило двух ожогов, и она выпила все до дна. Ее страх отступал. Взгляд стал тупым, бессмысленным. Тома шаталась, уплывала. Я подошел к костру и аккуратно вытащил лист железа, на котором он был разведен. На листе трещали красные угли. – Что ты сделаешь со мной? ― слабо прошептала она. – Уничтожу тебя. И я бросил горящие угли в лицо девушке, которую любил и ненавидел как до Луны и обратно. 3 Я не знал, сколько просидел с ней, тупо смотря на бесчувственное тело, истерзанное, в крови, в грязном платье, с ожогами на лице. В Томиных волосах блестел уголек. Я вытряхнул его, потушил пальцами тлеющий локон. Ладонь задержалась на волосах, я провел по ним пальцами, перебрал гладкие, теплые, нежные пряди. В голове был вакуум. Я знал, что совершил зверство, и вот он, результат. Но я не ужасался. Я вообще ничего не испытывал, будто кто-то выкрутил до минимума все мои эмоции. В конце концов я понял: что-то надо делать, пока не поздно. Я взял ее на руки и понес прочь. Нести пришлось долго, руки дрожали. Я все смотрел в ее лицо. Оно разгладилось, казалось умиротворенным. Последний год я совсем ее такой не видел. Вот бы унести ее куда-нибудь далеко отсюда… От всех проблем… В сказочное королевство, где у нее будет счастливая жизнь. Такое королевство, в которое мне будет закрыт вход. В городе я положил Тому на лавочку у ближайшего дома, укрыл пиджаком. Спрятался подальше и дождался, когда ее, наконец, кто-нибудь обнаружит и забьет тревогу. И только тогда пошел домой. Я приходил в себя постепенно. Казалось, разум безнадежно отстал от реальности и медленно догонял ее. И вроде бы в то утро я соображал и все запомнил, но на самом деле нет. По-настоящему я осознал то, что натворил, только через пару дней. И тогда по венам, словно яд, растекся ужас. * * * Тома провела в больнице неделю, а затем вернулась домой. Я не пересекался с ней, видел лишь свет в окне ее комнаты. Я был уверен, что после всего Тома наконец перестанет молчать. Я напряженно ждал, будто рядом тикала бомба, которая в любой момент могла рвануть. Я ждал кого угодно: Томиных родителей, полицию. Но никто не приходил. Тома… почему ты все еще молчишь? Неужели опять все стерпела… И все еще веришь в меня? Нет, не может быть… Со второго этажа я часами наблюдал за ее окном, надеялся поймать там какое-то движение. Ну почему ты молчишь? Чего добиваешься? Эти вопросы сводили с ума. Потом ко мне вдруг пришел Егор. Я ничего не рассказывал ему, но был уверен: моя совесть узнала обо всем сама, и вот она здесь. Открыв ему дверь, я сразу понял, что прав. Егор смотрел с безнадежной тоской, а еще ― с тревогой. – Я думал, ты все мне сказал там, в ресторане. ― Я прищурился. На самом деле я не знал, как вести себя, и потому просто напустил в голос побольше яда: ― Я пришиб сверчка Джимини, конец истории, бла-бла-бла… – У сверчка поменялись планы. Он решил воскреснуть, ― мрачно сказал Егор. Я впустил его и провел в свою комнату. За следующие минут пять никто из нас не сказал ни слова и, чтобы развеять тишину, я решил идиотски отшутиться: – Ну что, жду нотаций на тему «А я же говорил». – Не будет нотаций, Стас, ― покачал головой друг и просто спросил: ― Как ты?