3 Узнав правду о намерениях отца, Яна наотрез отказывалась продолжать с ним общение. Пришлось прибегнуть ко лжи: я убедил Яну в том, что папа не собирается ее отнимать, просто беспокоится за состояние мамы, а комнату действительно решил сделать для Яны, она все же часто приезжает с ночевками. Так что это подарок. Удивительно, как такая простая мысль не пришла мне в голову сразу. Сестренка поверила и уехала к отцу на все каникулы, сразу после линейки в честь окончания третьей четверти. И почти все вроде стало как раньше. Вот только не со мной. Я не мог простить папу. Корил себя за то, что снова потянулся к нему. Все каникулы я, на пару с мамой, ходил по дому как зомби. Днем не раздвигал занавески на окнах: не хотел, чтобы меня видел мир, от раскрытых окон становилось неуютно. Но занавески не спасали. Чудилось, что дома везде спрятаны жучки-камеры и сейчас все видят, какой я на самом деле слабый и жалкий. Хотелось забиться в темный гардероб, сесть на корточки, закрыть уши руками, прикрыть глаза и кричать. Так, чтобы не слышать себя и чтобы никто не слышал. От еды тошнило. Все было невыносимо тяжело ― вставать, двигаться, даже мыться, ― как будто предстояло не себя мыть, а бассейн чистить. Я все возвращался мыслями к той истории браузера. То винил отца, то оправдывал. Было больно думать о том, что забрать Янку ― папина идея. Я пытался убедить себя в том, что это все она, Алиса. Она задумала это тайком от папы, если он узнает, то страшно разозлится. Конечно же, он не посмеет лишить маму прав на Яну. И, возможно, ненадолго, я поверил в то, что главное зло ― Алиса. Из транса меня выдернул Егор, который пришел в разгар каникул. Увидев меня, помятого, с бутылкой из маминых запасов в руке, с мотками длиннющих макаронных бус на шее, которые я плел и раскрашивал четыре дня, друг сильно удивился. – Стас, что ты делаешь? – У меня вечеринка жалости к себе, ― икнул я и пошатнулся. Макаронные бусы зашелестели. – Твоя вечеринка затянулась, бро, ― Егор втолкнул меня в дом. ― Пойдем, будем приводить тебя в порядок. Егор затащил меня в ванну, порылся в шкафчиках, вынул одну за другой баночки, открыл, понюхал. Высыпал в воду сушеные травы, добавил несколько капель пахучего масла. Шурпу, что ли, из меня собрался варить? Отравится же, я токсичный. Пока я отмокал в благоухающей ванне, Егор прибрал дом, сварил суп и кофе. Когда я вышел, он встретил меня с чашкой кофе и чистой домашней одеждой. Егор остался у меня с ночевкой. Пообедали мы супом, на ужин заказали пиццу, а потом до глубокой ночи смотрели фильмы. – Везет! Целая комната и для тебя одного! ― Егор развалился на моей кровати. – А ты переезжай ко мне! ― предложил я, зная, в каком тесном «гнезде» он живет. ― У нас свободная комната есть, там раньше папин кабинет был. – Да не, ты что… Как я… ― смутился Егор. – А что такое? ― Идея казалась классной. Мы бы вместе ходили в школу. Каждый вечер рубились бы в плойку, перед сном бы болтали, строили планы, делились мечтами. Егор и так был для меня бро, а теперь будет еще ближе к настоящему брату. ― Мама не против, ей сейчас вообще на все по барабану. А дома у тебя табор, там остальные хоть выдохнут. Всем же лучше будет. И мне. Смотри, сможешь теперь все двадцать четыре часа стоять на страже и ловить мою кукуху, если вдруг надумает слететь. Мы невесело засмеялись. Ночевал Егор у меня, на диване, не пошел в свободную комнату: сказал, что привык жить словно в детском лагере, и в одиночестве просто не уснет. Егору ненадолго удалось вытащить меня из хандры, но он не мог находиться рядом сутки напролет. Без друга я снова уходил в себя. Продолжилось это и после каникул. Казалось, все ощущения выключили. Раньше я чувствовал хотя бы злость и ненависть, а сейчас ― ничего. Я даже Мицкевич на время оставил в покое, а это уже говорило о том, что что-то не так. Но одним апрельским днем все вернулось на места. В ту пятницу мы с Яной, возвращаясь из школы, на подходе к дому услышали мамин крик. А затем увидели папину машину ― он по традиции приехал забрать Яну на выходные. Родители стояли возле машины. Мама тыкала папе в нос какой-то бумажкой. – Мам, чего такое? ― спросил я. – Что такое? ― взвизгнула она. ― Ты лучше у отца спроси! И почему я получаю какую-то сраную повестку! Продолжая визжать, мама ввела меня в курс дела. Когда я понял, что это за повестка, асфальт вдруг превратился в ковер, который выдернули из-под ног: я еле устоял. Произошло то, чего я боялся: папа решил лишить маму прав на Яну через суд. Забрать у нас наше солнце. – Какого черта, пап? ― заорал я. ― Это низко! Оставь в покое нашу семью! – Так будет лучше для всех! ― в ответ заревел папа. ― Посмотри на мать! Это винная бочка на ножках! Как она вообще может заниматься воспитанием, если все время невменяемая? – Ах я невменяемая? Я винная бочка? Да ты… ― Мама надулась, как жаба, и извергла поток ругательств. А затем добавила: ― У тебя ничего не получится! Тебе придется свой гребаный фитнес-центр продать, разоришься на адвокатах и все равно сядешь в лужу! Я ― мать, за мной все права! Папа отмахнулся от нее, посмотрел на Яну и велел: – Яна, собирай вещи, ты в этом дурдоме не останешься. Но едва он сделал шаг в ее сторону, Яна отскочила и закричала: – Нет! Никуда я с тобой не пойду, убирайся отсюда! Ты предатель, предатель! И сестра убежала в дом. Мама, с чувством растерев по папиному лицу повестку, гордо удалилась вслед за дочерью. Я остался с ним один на один. – Но ты-то хоть голову включи, ― начал было он, но резко отвернулся и, махнув рукой, сказал в пустоту: ― Хотя кому я это говорю? – Хочешь войны? ― спросил я с угрозой. ― Ты ее получишь, пап. Не смей приближаться к нашему дому. Иди натрахай себе новых детей. Я развернулся и ушел. В спину донеслось: – Вы психи! Ты и мать! И в такого же психа превращаете Яну! Не оглядываясь, я поднял обе руки и показал папе средние пальцы. Сегодня я победил, но прекрасно понимал: война только начинается. Нужно быть во всеоружии. В этот день я убежал к Егору. Мы сидели в детской, которая напоминала больницу во время вспышки пандемии: сплошное нагромождение разномастных кроватей. Родителей не было, только братья и сестры. Я устроился на полу, прислонившись к одной из кроватей, прихлебывал говеный алкогольный коктейль и жаловался. Я нуждался в совете Егора. Любом. Потому что абсолютно не представлял, как бороться с отцом. Одна рука сжимала банку, а вторую я отдал в распоряжение Кристи, десятилетней сестренки Егора. Она красила мне ногти малиновым лаком. Сидя на кровати над моей головой, восьмилетняя Соня колдовала над моими волосами и укладывала их в жуткую прическу, особый шарм которой придавали заколочки с уродцами-зверюшками. – Неужели он пойдет на такое ― попытается через суд лишить маму родительских прав, чтобы забрать Янку? ― горячился я. ― Он что, совсем сбрендил? А меня куда денет, если выиграет? Где моя комната с розовыми фламинго? Судя по истории браузера, такая Стасику не полагается. Стасик ― вжух! ― летит в детдом! – Тшш, Стас! Не дергай рукой, маникюр испортишь! ― возмутилась Кристя. – А я бы хотела в детдом, ― вздохнула Соня и, зачесав мне челку на бок, закрепила ее уродливым единорогом. ― Там у меня хотя бы будет собственная кровать! Егор помолчал, собираясь с мыслями, а затем сказал: – Ты знаешь, бро, у нас было отдаленно похожее. Однажды наше огромное и шумное семейство так достало соседей, что те обратились в опеку и пожаловались, что родители якобы не справляются с обязанностями. К нам заявились две тетки из органов. Ходили по квартире, все вынюхивали. Везде нос сунули: и в мусорку, и в холодильник. Искали, за что зацепиться, чтобы родителей прав на детей лишить. Соседей опрашивали об обстановке у нас дома, даже в школу приходили. Ничего они не нарыли и отстали. Я это к тому, что к вам в любой момент могут заявиться незваные гости, и надо бы вам к их приходу подготовиться. Пока Егор говорил, Соня и Кристя продолжали надо мной колдовать. Когда прическа и маникюр были готовы, девочки хотели меня накрасить, но от столь капитального преображения я категорически отказался. Тогда Соня и Кристя взялись за наряд и облачили меня в пушистую розовую шаль, которую на груди закрепили яркой брошкой-бантиком. – Готово! ― объявили мои стилисты и повели меня к зеркалу. – Стасик, теперь ты принцесса! ― восхищенно воскликнула Соня. – Да, принцесса Анастасия! ― подхватила Кристя. Я бы с ними поспорил. Закутанный в шаль, я стал абсолютно розовым и абсолютно круглым и походил скорее на Нюшу из «Смешариков». – Давайте распринцессивайте меня обратно, мне еще по улице идти, ― велел я. Совета Егора я послушался и, придя домой, объявил о семейном совете. Мы не знали, как себя защитить. Одно все понимали точно: надо что-то менять. Это осознала даже мама. Для начала всей семьей мы взялись за генеральную уборку. Убирались в спешке, нервно, как будто вот-вот в дом ворвутся сотрудники опеки. Вскоре я уже шел по улице с огромными пакетами, в которых предательски звенели бутылки. Возле мусорных контейнеров я вдруг почувствовал чей-то взгляд и резко обернулся. Невдалеке стоящий парень быстро отвернулся. Я подумал, что это паранойя от нервов. Выбросив пакеты, я направился обратно к дому, но что-то заставило обернуться опять. Тот самый парень уже стоял у помойки. Перед ним лежал наш развязанный мусорный пакет. Парень фотографировал чертовы бутылки. – Эй, ты! ― заорал я и побежал к мусорке. Парень дал деру. Но ярость придала мне бешеную силу и скорость, так что я легко догнал беглеца. – Ты еще кто такой? ― Сбив парня с ног, я навалился сверху. – Я просто по контейнерам хожу, ценное ищу, ― испуганно залепетал тот. – Да? ― Я схватил его за грудки. ― Что-то не тянешь на бомжа, больно чистенький! Говори, чего надо было от моего мусора? – Ничего, честное слово! Я выхватил у него телефон и обнаружил уйму интересного. Парень все заснял на видео: вот я иду к мусорке, а вот шпион достает и раскрывает пакет. С содержимым ― бутылками из-под алкоголя ― он провел целую фотосессию. Я врезал парню по лицу. На асфальт брызнула кровь. – Тебя отец подослал, да?! Говори, сволочь! Кто послал? Имя! – Ладно, хорошо! ― простонал парень. ― Шутов! Шутов Олег Вадимович! Я сорвал злость, врезав парню еще пару раз ― по лицу и с ноги в живот, а затем разбил его телефон об асфальт. – Еще раз увижу тебя у своего дома ― убью. Я нервно и в спешке возвращался домой, чувствуя, как вакуум вокруг меня наполняется воздухом. От апатии не осталось и следа. Внутри будто клокотал вулкан. Гнев, ненависть, бешенство окончательно проснулись. Выспавшиеся, бодрые, эти акулы желали утолить голод. И я знал, какое блюдо им подойдет. Койоты ждали Томину компашку у крыльца школы. Мушкетеры среагировали быстрее: выйдя за дверь, сразу ломанулись прочь. Мы пустилась в погоню, но нагнать беглецов удалось только на заброшенной промзоне за железной дорогой. Досталось всем по первое число: и Шляпе, и Пятачку, и Ишаку. Всех троих загнали в тесную постройку и закрыли решетчатую дверь. Койоты тыкали сквозь решетки горящими палками, а я заставлял Мицкевич смотреть на это и слушать крики боли. Я предложил ей сделку: я отпущу ее друзей, а она покажет на камеру сиськи и скажет, что это для физрука и что между ними роман. Я не забыл выходку учителя и ждал момента отомстить ему. Тома колебалась, а потом заревела. Рыдая, крикнула, что не может на такое пойти. Ну конечно. Жалкая, слабая, только и может, что трястись над своей шкурой. Я слегка попугал ее, поваляв по земле и сделав вид, что собираюсь ее раздеть. Она визжала и плакала. А затем я отпустил ее, следом и остальных: без Мицкевич мушкетеры для меня интереса не представляли. С этого дня для Томы все изменилось. Если до этого она думала, что живет в кошмарном сне, то сейчас поняла, как сильно ошибалась. Угрозами я заставил Гаврилова и Рыжакову отказаться от участия в танцах и добился того, что меня поставили с Томой. Мы стали ведущей парой, нас всем приводили в пример. Вместе мы смотрелись действительно здорово. На танцах я незаметно награждал Тому болезненными щипками: хотел оставить ей синяки, чтобы, глядя в зеркало, Тома вспоминала обо мне. Чтобы не переставала обо мне думать. Ни на минуту.