Добиться можно любую, но есть большое «но»: девушки чувствуют фальшь, поэтому нужно искренне, всем сердцем желать отдать им все и стремиться дать еще больше. Казалось, в те минуты я действительно любил тебя. Вот почему в конце концов мне удалось забрать твой поцелуй. И этот поцелуй был похож на торт «Птичье молоко», с детства ― мой любимый. В голову пробрались мысли, которым там не место. А вдруг все можно исправить? Начать жизнь с чистого листа?.. – Прости меня, ― шепнул я. И вдруг с тобой что-то произошло. Ты снова напряглась, собрала свои силы и оттолкнула меня. Посмотрела в глаза с яростью, крикнула, что никогда меня не простишь. И убежала. Но я знал, что ты врешь. Я был прав: ты что-то чувствовала ко мне, и тебе тоже это жутко не нравилось. Ты боролась с собой. Я ушел в туалет, где долго умывал пылающее лицо. Затем поднял глаза на отражение в зеркале. Повернулся полубоком. Изучал акулу на ухе. Я будто стоял на вершине Эвереста, и меня столкнули с обрыва. Я стыдился и пугался того, что почувствовал во время танца. Казалось, в зале смотрели на нас, видели мою душу. И если я снова войду, все станут шептаться и показывать пальцем: «Волк влюбился в овечку! Немыслимо!» Никакого торжества от победы не было. И если сначала я очень хотел, чтобы Мицкевич знала, что все это было из-за денег, то теперь нет. Возможно… я сам сомневался, что поцеловал ее только на спор. В любом случае, убедившись, что Тома ушла, я собрал с парней деньги после дискотеки. Конечно, я выделывался: называл Мицкевич тупой влюбчивой сучкой, а проигравших в споре ― лошками. Но на самом деле я стыдился того, что сделал. Как не стыдился ни одного из прежних издевательств. Все же хорошо, что она ни о чем не узнала в этот раз. От плана я не отступлюсь. Ты возненавидишь меня, Тома. Только я подойду к делу на холодную голову и не позволю никакому… внезапному помешательству внести смуту. С этого дня я вел себя с Томой еще агрессивнее ― мстил ей за свое трехминутное помешательство. Про спор она откуда-то все же узнала. Может, пацаны растрепали? Ну и отлично: к этому моменту я уже возвел внутри себя новую крепость, еще мощнее старой. Но Тома меня все равно не возненавидела. Тогда я снова поспорил с пацанами, на этот раз на косарь. Во-первых, Тома должна была признаться мне в любви. Во-вторых, согласиться уехать со мной туда, куда я предложу. И кто это выдумал? И почему меня все поддержали? Парни опять не сомневались в своей правоте: надо быть полной дурой, чтобы наступить дважды на одни и те же грабли. Я обдумывал, как все провернуть, но это оказалось ужасно легко. Когда я тусил у Костяна, Тома сама заявилась на порог. Я вышел к ней в подъезд, мы встали между этажами, и… я понял, что что-то поменялось. В глазах Томы были цвет, жизнь, надежда и… любовь. Она больше не боялась. Зачем она пришла? Чего хочет? Я не понимал. И тут Тома заговорила. Она заявила, что все видит. Знает, что я ее простил и вовсе не ненавижу, просто делаю вид. Помню наше детство, играю с Янкой во все наши детские игры, зову Янку Гномом точно так же, как и Тому. Внутри меня сражаются два человека, и тот мальчик из прошлого все еще жив. Она видит, знает. Она хочет помочь. – Вернись ко мне, Стас. Прошу тебя. Но на этот раз мои чувства были под полным контролем. Какие же девчонки дуры и сколько внимания уделяют ерунде! Я ощущал лишь злобное удовлетворение. Вот он, решающий момент! Осталось только подыграть. Я напустил на себя трагичный вид и, скользнув по стене вниз, спрятал лицо в ладонях. Сказал Томе, как мне паршиво. Что моя голова ― это карусель, и я никак не могу ее остановить. Тома попыталась убедить меня, что мы вместе с этим справимся, надо обратиться к врачам, они помогут. Мысленно я злобно кричал ей: «Что, хочешь запереть меня в психушке? Не дождешься!» Но говорил совсем другое: она права, во всем права. Я не могу себя контролировать, боюсь сам себя. Когда я поднялся, она смело заглянула мне в глаза и сказала, что любит меня. Что я почувствовал? Ничего. Она любила не меня. Она любила своего друга из прошлого. Того, с кем строила картофельные мосты и морковные поезда, а вечерами на крыше терраски искала в небе созвездие Стрельца. Она со слезами твердила, как же она виновата, как мечтает все исправить. Слушать ее было противно, хотелось отмахнуться. Но второе условие спора требовало другого. Я предложил ей уехать отсюда, навсегда. Только вдвоем. И начать жизнь с чистого листа. Сначала она сомневалась, боялась. Но я убедил. И она согласилась. И тут я засмеялся. Я блестяще справился с ролью. Овации не заставили себя долго ждать ― открылась дверь квартиры, оттуда высыпались парни и заржали. Я показал Томе телефон, который стоял на громкой связи. На нее было жалко смотреть. Я загнал парней обратно в квартиру: ни с кем не хотелось делить свой триумф. – За что? ― жалко прошептала она. – За что? Да просто так, Мицкевич. Ты просто тупая, и с тобой так весело играть! Думала, я простил тебя? Да как бы не так! Будешь вечно гореть в аду за то, что сделала. Она выслушала молча… а потом, подняв заплаканные глаза, сказала, что ей все равно. Она будет рядом. Всегда. Будет терпеть. Потому что она любит не призрак прошлого, а парня, который мучает ее каждый день. Настоящего меня. Стаса, который задушил ее кролика. Каждое слово было будто бритва, полосующая мне внутренности. Не может быть. Меня нельзя любить. Я пустое озлобленное ничто. Я страшно кричал на нее, а потом велел бежать. И она помчалась вниз по лестнице, в то время как я пытался кулаками разбить стену. Казалось, я проиграл. Она ни за что не станет меня ненавидеть. И может, это оказалось бы правдой, если бы не события следующих дней. * * * В пятницу после школы Янка отправилась к отцу, у которого должна была провести все выходные. Мама отметила это ягодным «Шеридансом». После пятой рюмки она залипла в «Одноклассниках», где увлеченно рассматривала новые фотографии Алисы. Янка вернулась раньше, уже в субботу днем, грустная и задумчивая. – Ты чего это так рано? ― встревожился я. Янка молчала. Глаза ее подозрительно блестели, а губы дрожали, будто сестренка вот-вот расплачется. Я совсем испугался: ― Эй, Гном! Что случилось? – Стасик, ― пролепетала наконец Янка, ― папа… меня хочет забрать. – Что значит ― забрать? – Насовсем. Забрать меня у вас. – Как это? С чего ты взяла? Я не поверил Янке, но сердце вдруг сжал чей-то невидимый кулак. – Вчера перед сном, когда Алиса мне какао делала, я случайно заглянула в ее ноутбук. А там картинка с обоями с розовыми фламинго. Они мне понравились, но я не поняла, зачем эти обои Алисе, они же детские. На экране много вкладок было, и я решила посмотреть, может, там еще что-то интересное? Но там… Там… ― Янка запнулась. ― Больше не было обоев. Было другое. Я сфотографировала историю ее запросов, Стасик. Вот, посмотри. Ты все поймешь сам. После такого я не смогла больше у них находиться. Наврала, что болит живот и что я хочу домой. Папа привез меня обратно. Янка показала мне телефон. На экране был список запросов, которые делала Алиса в браузере. Вчитавшись в строчки, я похолодел. Бесплодие форум Можно ли забрать ребенка у матери-алкоголички Лишение родительских прав на одного из двух детей Идеи для дизайна комнаты девочки-подростка Обои с фламинго Невидимый кулак сжал сердце еще крепче. Я понял, почему папа в последнее время так подлизывался. Он все продумал. Они с Алисой хотели детей, но не могли завести своих. А раз так ― почему не отнять чужого? Вот… они с Алисой уже и комнату для Янки планировали, подобрали обои с чертовыми фламинго, которых она обожает. Сначала я растерялся. Я будто играл в жмурки, водил, и меня раскрутили с завязанными глазами. Я устыдился того, что так легко дал себя обмануть. Я ведь поверил, что папа скучает по мне, так носился с робкой надеждой, что все может наладиться… Наивный дурак. В груди поднялась волна жгучей ярости. Отец заплатит за это. Я прижал Янку к себе, погладил по голове. Она дрожала и тихонько всхлипывала. – Эй, Гном, ну ты чего? Никто тебя у нас не отнимет, не доставлю тебе такой радости. Будешь еще много-много лет жить со своим психанутым братцем и полоумной мамашей. Ну, по крайней мере до своего совершеннолетия. Янка перестала всхлипывать и хихикнула. А затем заглянула мне в глаза. – Обещаешь? – Обещаю. Она успокоилась. Я продолжал делать вид, что считаю все произошедшее ерундой. Но на самом деле я чувствовал совсем другое. С мамой я решил поговорить следующим утром, понадеявшись, что она будет лучше соображать, пока мучается с похмелья. С одиннадцати она уже будет навеселе и продолжится это, по традиции, до отбоя. Мама сидела в кресле с ногами, завернувшись в халат, и мелкими глотками пила кофе, держа чашку у самого носа. – Мам. Я хотел с тобой серьезно поговорить. ― Я сел перед ней на стул и сложил пальцы домиком. – Деньги проси у отца. ― Она сделала еще глоток. Черная прядь опускалась прямо в кофе, но маме было все равно. ― Если ты помнишь, я теперь не слежу за бюджетом. – Нет, мне не деньги нужны. Мне нужно поговорить о Яне. Папа хочет ее забрать. Мама недоуменно поморщилась. – В смысле? Но рассказанная история не произвела на нее никакого впечатления. – У него ничего не выйдет. ― Она дернула плечом и фыркнула: ― Я ― мать. Мы не в Америке живем, где у родителей равные права на детей. Тут закон за меня. Выбрось это из головы, Стас. Моих детей у меня никто не заберет, его идея провальна. Он это скоро сам поймет. Хотелось поверить маме. Ведь взрослые знают, что́ ерунда, а что ― проблема. Но в горле застрял ужас надвигающейся беды. * * * Когда Мицкевич шла по коридору, койоты преградили ей путь. Она не убегала: покорно ждала своей участи. Я потащил ее в туалет, к раковине. Наклонил ее голову и включил горячую воду. Краны в этом туалете давно были несправны, из них лился почти кипяток. Тома кричала от боли и билась в моих руках. Но я был безжалостен. В кипятке и этих воплях я желал растворить все свои проблемы. Затем я бросил ее спиной на пол, схватил за кофту и дернул вверх. От ее мокрых волос и свекольного лица шел пар. – Что, идиотка? ― крикнул я. ― Все еще надеешься меня вернуть? Все еще любишь? Это – только начало. Дальше будет интересней! Я оттолкнул ее так, что она ударилась головой об пол, и, махнув койотам, ушел. Стало легче. Хорошо бы еще Егор не узнал об этой выходке. Ссориться еще и с ним было невыносимо. Назавтра намечался отбор на дурацкие танцы. Нужно было сформировать пары, которые откроют вальсом последний звонок и выпускной. После девятого класса из школы уйдет половина параллели, остальных сольют. Так что эти праздники для нас были так же важны, как и для одиннадцатых классов, и выпускной решили отметить с размахом. Сам себе удивляясь, я пошел на просмотр и увидел там Тому. Отлично, я решил, с кем буду танцевать. Отбор я прошел, но поставили меня не с Мицкевич, а с Рыжаковой. А Тому ― с Гавриловым. Ну ничего. Не переживай, Тома. Я сделаю так, чтобы нас не разлучили.