Стас слушал, затаив дыхание. Было так странно осознавать, что Круч ― обычный человек: любил, горевал, мечтал. И только потом стал чудовищем. Стас подумал, что сделает это сегодня: подбросит Кручу в бутылку лишние таблетки. Эти мысли приходили в каждую посиделку. Идеальный момент: через пару часов Круч обычно уже ничего не соображал и не замечал. Но… что-то всегда останавливало Стаса. Что? Возможно, мысль, что в картине остались еще скрытые слои. Все чаще Стас даже ловил себя на мысли, что ему не так уж неприятны эти ночные разговоры. От них словно бы веяло жизнью и свободой. Он хотел продлить эти моменты. Он уже почти нуждался в них. И раз за разом убеждал себя, что отсрочка ― последняя. – «Все еще было нормально…», ― тихо повторил Стас. ― Что ты имел в виду? Стас думал, Круч отшутится или пустит язвительную реплику в своем духе. Но Круч какое-то время помолчал, а, выдержав паузу, выдал такое, к чему Стас был не готов: – Мне было девять, Стас-с. И мой старший брат с друзьями притащили меня на тот чертов чердак. Ты знаешь, что они сделали со мной там? Каждый, по очереди. А первый ― мой собственный брат. Лучше тебе не знать, Стас, какие мрази бывают на свете. После этого я стал… тем, кем стал. Я этим не горжус-сь, но по-другому не могу. Это порочный круг: тебе делают зло, потом зло делаешь ты. Из него не выбраться… ― Он запнулся. ― Но ты можешь. Ты хороший парень. Для тебя выход из круга пока не закрыт. Пользуйся моментом. Он говорил с такой болью и горечью, что Стас растерялся окончательно. – Ошибаешься, ― наконец прошептал он. ― Я не хороший. Гореть мне в аду. Круч слышал о Томе в общих чертах, но даже имени ее не знал ― просто был в курсе, что Стас замучил одну девчонку до полусмерти. Он спросил: – За что ты ее так? Ты никогда не говорил. – За то, что однажды зло сделали мне. Как отреагировал бы Круч, если бы узнал, что Стас имеет в виду его? Но, конечно, он ничего не понял, просто кивнул и сказал: – Насилие ― это как укус вампира. Станешь ли над кем-то издеваться, если тебя никто никогда не тиранил? Сильно сомневаюсь. – В некоторых жестокость просто заложена природой, ― возразил Стас. Круч кивнул. – Не спорю. Но мы с тобой не из их числа. – Почему ты так считаешь? ― нахмурился Стас. – Просто чутье. Знаешь, иногда я думаю о той, другой жизни, которая могла бы у меня быть. Интересно, где бы я был и что делал… ― мечтательно протянул Круч. Стасу было неприятно осознавать, что они похожи. У Круча тоже был свой «тот день», расколовший его мир на до и после. Каждый пытается убежать от прошлого как может. И по-своему пробует освободиться от своей ненависти. У Стаса была Тома. У Круча ― наркотики и милые домашние мальчики, случайно подставляющие свои уши под его горящие палки. – А где сейчас твой брат? ― спросил Стас. – Да в тот же день вся его поганая компашка дружно упилась концентратом для ванн, а в нем ― метиловый спирт и антифриз. Все и подохли там, на этом паршивом чердаке, как кучка паразитов. И мир после их смерти только чище стал. – Карма… Круч вдруг посмотрел на Стаса так странно, что тот поежился. «Он будто читает меня, пытается вспомнить. А вдруг… Вспомнит?» Сердце заколотилось. – Знаешь, почему я тебя выбрал, Стас? Ни Резака, ни кого-то другого. Тебя. – Почему? ― тихо спросил Стас. Сколько раз он задавался этим же вопросом! – Ты не такой, как я, Шутов. Ты не пропащий. Тебя спасают, тащат и в конце концов вытащат! ― в сердцах бросил Круч. ― А мне некому руку протянуть. Так и потону в этом болоте. Но до последнего тянусь к тем, кого с-спасут. Наивно надеюсь ― а вдруг и меня тоже вытащат с ними заодно? Наверное, если бы это был любой другой человек, Стас бы пожалел его. Но только не Круча ― он все заслужил. И все же слов у Стаса не нашлось. Круч поднялся, посмотрел на звезды. – О-хо-хо! Смотри, они летят на нас! Мы словно на борту «Тысячелетнего Сокола», прыгаем в гиперпространство! А ты знал, что с точки зрения физики Хан Соло на своем «Соколе» прошел бы по дуге Кесселя за сорок лет? Стас был рад, что Круч заговорил о другом. Но обсуждать ошибки создателей «Звездных войн» ему тоже не хотелось, поэтому, зевнув, он сказал, что пора спать, и покинул крышу. Круч остался в одиночестве созерцать гиперпространство. Уйдя, Стас вспомнил, что так и не осуществил задуманное: таблетки все еще в кармане. * * * С мая Круч на трудочасах записался на облагораживание территории. Разрыхляя землю, сажая цветы и деревья, создавая клумбы, он чувствовал себя в своей стихии. Стаса записали в ту же группу. Летом Стас и Круч часто дурачились, гоняясь друг за другом со шлангом и окатывая друг друга водой. Стас каждый раз убеждал себя, что его веселье притворное, необходимое, чтобы держаться ближе к Кручу и однажды все-таки отомстить. – Отвали! Отвали! – Стас в очередной раз перепрыгивал клумбы и уворачивался от ледяной струи. Схватив с земли вскрытый пакетик семян, он грозно закричал: – А ну бросай оружие! – И опасно наклонил пакетик, делая вид, что собирается высыпать семена. ― А не то пострадают твои любимые синенькие примулы! – Нет! Мерзавец! Только не синенькие примулы, они ни в чем не виноваты! – с притворным ужасом воскликнул Круч. ― Я месяц упрашивал начальство их заказать! – Оружие на землю! – рявкнул Стас. Круч медленно сел на корточки и положил на землю шланг. Он был похож на героя боевика, который опускал пистолет в тот момент, когда на экране противник угрожал его близким. Затем Круч беззащитно поднял руки и поднялся. Стас быстро бросил пачку семян в стоящий рядом пустой горшок, схватил шланг и, зажав отверстие указательным пальцем, чтобы увеличить давление и напор воды, направил поток на Круча. – Бах! Бах! Бах! – Стас держал шланг, словно ружье, и изображал отдачу от выстрела. ― Ты убит! – Ладно, все, все! Сдаюсь, убит! – верещал Круч, закрываясь от ледяного потока. Наконец, Стас убрал шланг. Импровизированный спектакль получился настолько удачным, что парни, посмотрев друг на друга, прыснули со смеху. И… Стас осознал, что его веселье в этот раз далеко не притворное. «Что ты творишь? ― зашипел голос в голове. ― Забавляешься с чудовищем? Может, ты уже готов его простить и записать в лучшие друзья?» Он разозлился на себя и резко оборвал смех. Круч, видимо, заметил что-то на его лице и с тревогой спросил: – Эй, ты чего? – Ничего, – отрезал Стас. ― Работать надо. Пойду за другой лопатой. Он развернулся и быстро зашагал прочь. – Да что с тобой такое? – крикнул Круч ему в спину, но Стас лишь ускорил шаг. «Да что же со мной не так? Что не так? Что за мешанина в этих дурацких мозгах? ― думал Стас в туалете, умываясь холодной водой и нещадно хлеща себя по щекам. ― Он ― враг. И больше никто. Ты задумал его убить, так выполняй!» Но что-то внутри все сильнее противилось этому намерению. В груди поднималось неведомое Стасу чувство. Оно делало его почти невесомым. Согревало. Придавало сил и спокойствия. Это было чувство общности. «Вы схожи. Он попал в ту же ловушку, что и ты», ― говорил голос внутри. Мир «после». Предательство отца 1 В конце второй четверти на генеральной уборке мы, загнав Пятачка в туалет, собирались примотать его к унитазу скотчем. Мицкевич со Шляпой спутали нам все карты: ворвавшись, выплеснули на нас ведро грязной воды вместе с половой тряпкой. Это меня взбесило, и я тут же ринулся за Томой. Она убежала в спортзал, ожидая, что физрук ее защитит. Но зал был пустым. Я захлопнул дверь. Мицкевич, сжавшись в углу, с испугом смотрела, как я приближаюсь. Я шел медленно, наслаждаясь каждой секундой. Это был мой любимый момент в каждой такой игре. Украдкой я снял иконку ― впервые за шесть лет ― и спрятал в карман: Тома не должна знать, что я все еще ее ношу. Затем я лениво расстегнул пуговицы на промокшей рубашке. Тома задрожала. Она понимала, что́ могут означать эти действия. Но нет, Тома. Ты снова не угадала. Стас Шутов ужасно непредсказуемый. Никогда не знаешь наперед, что он соберется сделать. Я снял рубашку, но дальше не продвинулся. – Что ты делаешь? ― пискнула Тома. Она опять смотрела на мое правое ухо, разглядывала вытатуированную акулу. Правильно. Бойся эту чертову акулу, Тома. Она тебя сожрет. Я сам ― акула. Хищник с акульими зубами, с акульей улыбкой и с акульим желанием рвать в клочья. Я потребовал, чтобы она забрала рубашку и постирала. Ее недоумение почти сразу сменилось возмущением. Мицкевич отказалась. Я поставил ультиматум: либо она сделает это, либо ее друзьям достанется. Она засомневалась. Я повторил приказ, схватил ее за руку и с силой вложил в нее вещь. Тома замерла. Голова ее была опущена, волосы закрывали лицо. Казалось, я слышу частый стук ее сердца. Ох, как же я наслаждался ее унижением! Я был готов стоять над Томой вечно. Все испортил вошедший физрук. Конечно, он сразу накинулся на меня: какого черта я обижаю его любимицу? И почему я в таком виде? Тома, пользуясь случаем, кинула на пол рубашку и спряталась учителю за спину. Физрук велел, чтобы я больше и пальцем не трогал Мицкевич. Я стал огрызаться в ответ. Дело кончилось тем, что физрук схватил меня за нос и хорошенько прокрутил его. Я не мог тягаться с таким громилой, и только кричал и ругался. Наконец учитель меня отпустил, и я, схватившись за распухший нос, выбежал из спортзала. Я кипел и не намерен был прощать выходку физрука. В этот же день в столовой Егор спросил: – Долго еще планируешь Мицкевич запугивать? Ты перегибаешь.