Я вошел без стука и успел заметить, как мама сворачивает на ноутбуке окно «Одноклассников» с фотографией Алисы. Рядом стоял полупустой бокал с чем-то темным. Виски? Херес? Черный мартини? – Мам, почему Яна не идет в цирк? – Я скрестил руки на груди. Мама вздохнула, подняла взгляд к потолку, а затем снисходительно улыбнулась. – Стас, мы это уже обсуждали, ― сказала она таким мерзким тоном, будто я был умалишенным: ― Все вопросы к твоему отцу. – Но он дает тебе деньги! – И это мы тоже обсуждали. – Да-да, я помню, – я процедил сквозь зубы. ― Все дело в том, что мы с Янкой слишком много жрем. Мама поморщилась. – Не утрируй. Если бы ты хоть раз проявил интерес к моим делам, ты бы понял. Просто твой отец дает недостаточно для того, чтобы исполнять все ваши прихоти. – Едет весь класс! ― вспылил я. ― Одна она остается. Ты представляешь, каково ей будет? Все на следующий день будут обсуждать цирк, а она стоять в стороне. А что дальше? Лишишь ее завтраков? – Я не знаю, что ты от меня хочешь. – Мама опять закатила глаза. ― Я тебе уже сказала: иди к отцу. Попроси у него денег, в чем проблема? Если попросит Яна, он точно раскошелится. – А сама что? – огрызнулся я. ― Слишком гордая? – Я не одна вас делала! – закричала мама. ― У отца тоже есть ответственность, вот и иди к нему! Я понял, что больше ничего не дождусь, развернулся и вышел в коридор. Из своей комнаты с надеждой выглядывала Янка. Мне стало стыдно перед ней. – Никак, да? – спросила она. Я покачал головой. Яна тут же улыбнулась. – Да ладно, Стас. Ерунда, правда. Ну что я там не видела? Клоуны дурацкие, воняет фермой. Я потрепал сестренку по голове. – Знаешь, за что я тебя больше всего люблю, Гном? – И за что? – За то, что когда ты должна горевать, ты всегда подбадриваешь других. Янка обняла меня. – Но в цирк ты все равно пойдешь, ты меня поняла? Янка отстранилась и посмотрела на меня с удивлением. А потом нахмурилась. – Мы же не будем просить у отца, Стас? Мы Шутовы, Шутовы не просят. Они берут свое. А папа нашу фамилию предал. Он больше не Шутов, он этот… Как там фамилия у его Алиски? Спотыкач? Вот, он теперь Спотыкач. Даже не думай просить у него денег! Я прыснул, Янка вслед за мной. – Что, у нее и правда фамилия Спотыкач? – Нет, это первое, что пришло в голову. ― Янка задыхалась от смеха. Насмеявшись, она спросила: ― Так что? Ведь не будешь же просить? – Не буду, ― пообещал я. – А откуда деньги возьмешь? – Все тебе расскажи! – Я показал Янке язык. В своей комнате я долго лежал на кровати, смотрел в потолок и думал, где найти эти две тысячи. Взять в долг? Влезать в долги я не любил. Заработать? Но где я найду работу за пару дней? Хоть цирк еще через две недели, билет нужно покупать уже сейчас. А затем в голову пришла идея. Я прошелся по дому в поисках того, что можно продать. Я нашел куртку, которую давно не носил, неиспользуемые кофемолку и блендер, надоевшие Янке игрушки, свои почти новые, но неудобные кроссовки. Все это я выставил на «Авито» и через пару дней, продав кроссовки, получил полторы тысячи, а еще через неделю ушел Янкин «Ферби». За него я выручил тысячу. Я отдал Янке деньги за цирк, чтобы передала классной руководительнице. Лицо сестренки просияло. Давно я ее такой счастливой не видел. А вот себя я счастливым совсем не чувствовал. Наоборот, будто в дерьме измазался. До чего докатилась семья? Продаем вещи… И вроде ерунда ― продал-то все ненужное, но стало так тревожно за будущее… Это я только начал продавать ненужное, а что потом? Я отчетливо представил себе пустой дом, где ни вещей, ни мебели, и Янку, которая ест посередине пустой кухни на полу из пластикового контейнера, потому что всю посуду брат тоже продал… Стало так паршиво, что захотелось выть. Мне срочно понадобился мой антистресс. Я распечатал Томины фотографии, расписал оскорбительными прозвищами и, придя в школу задолго до начала уроков, развесил их всюду. Забавно же… Многие посмеются, я подниму им настроение. Правда, одному человеку будет не до веселья. Так и вышло: весь день осыпаемая насмешками Тома сжимала кулаки и жевала губы. Взгляд был такой, будто она сейчас очень далеко отсюда. Постепенно одноклассники перестали разговаривать с ней и принимать ее в компанию. На переменах она все чаще стояла вдвоем с Дашкой или вообще одна. Я был доволен. И абсолютно не сомневался, что я прав. * * * Буряков позвал меня на вписку на чью-то дачу. Я прикатил с Егором на квадроцикле и весь вечер отрывался. Вел себя, как дикарь: засорил туалет окурками, поджег скатерть, бросал шелуху от семечек на пол. На терраске я выл на луну с таким энтузиазмом, что с соседских участков грозно крикнули про полицию. Егору было явно неудобно. Он пытался усмирить меня, следил за мной и прибирал после меня. Видя, как друг носится по пятам с веником наперевес, я веселился только больше. – Мы в гостях, Стас, ― наконец напомнил Егор, когда я лежал в пустой ванне, курил сигарету за сигаретой и тушил бычки о плитку. Друг подбирал их. ― Тебе было бы приятно, если гости так засрали твой дом? – Да плевать мне на всех! ― осклабился я, растянувшись в ванне, будто на огромной мягкой постели. ― Я даже не знаю, чья эта хата. – Но это не дает тебе право так себя вести. – Я саранча, Егор, ты понимаешь? ― Я высыпал себе в рот последние крошки чипсов из пачки, и бо́льшая их часть просыпалась мимо. ― Я долбаная саранча. Я прихожу, уничтожаю все вокруг и иду дальше. И это так круто! Выбросив пустую пачку за борт, я отпил пива из бокала и выплеснул остаток на зеркало. Егор тут же схватился за какую-то тряпку. В конце концов меня выгнали, но за другое: я стал лезть ко всем девчонкам подряд, не разбирая, кто пришел один, а кто – с парнем. Даже странно, что мне не попытались набить рожу. Егор меня не оставил, кудахтал надо мной с салфеткой и бутылкой воды, пока меня за калиткой рвало на увядшие георгины. – Ну и зачем было столько пить? ― ворчал он. – Решил устроить экзамен моей совести. ― Сев на землю, я взял у него воду и сделал несколько глотков. ― И она его провалила. Егор посмотрел на меня с возмущением и все же начал оправдываться: – Я выдирал у тебя из рук последние четыре стакана! Но, видимо, еще восемь тебе удалось выдуть у меня за спиной. Я безнадежно вздохнул. Протянул к Егору руку и сделал вид, будто кручу невидимый рычажок. Тот нахмурился. – Ты чего делаешь? – Настраиваю твой шуткоприемник. Кто-то выкрутил его до минимума. Егор обиделся. – Не смешно, Стас. – Да расслабься, сверчок Джимини. Я шучу, ― сказал я и добавил уже серьезно: ― Я пил, чтобы забыться. От мыслей взрывалась голова… От алкоголя она стала такой пустой, в ней будто вакуум. И это спасает. Егор посмотрел на меня с пониманием. Достал и протянул салфетку. После рвоты здорово полегчало. Егор хотел сесть за руль, но я заверил, что я в полном порядке. Сначала я подвез его, потом покатил домой. На полпути, сокращая дорогу через двор, я заметил на лавочке какое-то тело. Я так резко выжал тормоз, что чуть не перелетел через руль. На лавочке дрых Егорыч. Сердце сжалось. Я с трудом растолкал сторожа. Вдрызг пьяный, он еле встал, опираясь на меня так, что подогнулись колени. Он покачнулся, икнул и собрался обратно плюхнуться на лавочку, но я его удержал. – Ну уж нет, Егорыч! Карета подана! На квадрике я с трудом разместил свою археологическую находку и надежно привязал к себе ремнем, чтобы не выпала по дороге. В пути мой артефакт вдруг завел прямо в ухо хриплым голосом «Эх, дороги», а после пары куплетов перескочил на «Ты вези меня, извозчик». Ухо, как назло, выбрал левое, слышащее. – Егорыч, давай что-нибудь повеселее! ― попросил я, и тот переключился: – Он уехал прочь на ночной электричке. С горя б закурить, да промокли все спички… Дед дирижировал ножкой от табуретки (где он ее раздобыл?), которая периодически опасно мелькала сбоку от меня. Я неспешно катил домой. Моему пассажиру все же больше по духу была лирика, и вскоре он снова протяжно завел: – В имении на Ясной поляне жил Лев Николаич Толстой. Не ел он ни рыбу, ни мясо, ходил по именью босой… – Ох, Егорыч. Тебе бы к нам в школу, литературу вести, все бы от тебя в восторге были, ― хмыкнул я.