Я схватил со стола бутылку виски и с яростью бросил в стену. Она разбилась вдребезги, и тут же в дверях раздался вскрик. Я резко обернулся. На пороге стояла Яна и держалась за лицо. Возле ее ног валялись осколки. – Янка! – ахнул я, и мы с мамой бросились к Яне наперегонки. Мама по дороге сбила стул и запуталась в нем, дав мне фору. Я прибежал к сестре первым. Янка всхлипывала. – Убери руки, ― попросил я. Она послушалась, и у меня сжалось сердце. Все Янино лицо было в мелких порезах. Я швырнул чертову бутылку, даже не глядя, куда, и поранил сестру. – Ну? Доволен? – едко бросила мама над ухом. ― Ты ломаешь все, к чему прикасаешься. – Мам, лучше сгинь, – процедил я сквозь зубы. Слышать это было невыносимо, но я всеми силами старался не впускать слова в сердце и думать только о Яне. ― Пока я еще что-нибудь не сломал. Я отошел к шкафу, где хранилась аптечка, достал хлоргексидин и ватные тампоны и, вернувшись к Яне, занялся ее ранами. Некоторое время мама еще стояла надо мной, а потом вдруг кашлянув в рвотном позыве, зажала рот рукой и понеслась в ванную. – Да что мы за семья-то такая? – в сердцах выдал я. Я обрабатывал Янке порезы, периодически вытирал глаза рукавом и, хлюпая носом, громко пел песенку про котенка и паровозик ― чтобы сестра не слышала рвотных звуков, раздающихся из ванной. Затем я отвел Янку в ее комнату. Она немного успокоилась, но, увидев себя в зеркало, снова зарыдала. – Да не реви ты! ― устало взмолился я. – Как я в таком виде в школу завтра пойду? ― причитала сестренка. – Возьмем у мамы тональник, замажем тебя, даже незаметно будет! – Честно ― незаметно? – Яна перестала рыдать. – Честное слово Стасика! – Я приложил одну руку к сердцу, а вторую поднял. ― Будешь даже еще красивее, чем сейчас. – А можно еще и помаду мамину взять? Я вздохнул. – Можно. Но только на один день. – Ура! Когда Янка, угомонившись, улеглась на кровать с книжкой, я вышел из ее комнаты. Мама к тому времени заснула на полу в ванной. Я перетащил ее в спальню и, уложив в кровать, вернулся в ванную прибрать за ней. Закончив с этим, я понял, что больше ни минуты не высижу в этом дурдоме. Вскоре я уже несся на квадроцикле в сторону окраины, к полю. И вдруг впереди я увидел Тому. Она шла по тротуару, низко опустив голову, словно считала шаги. А может, просто боялась поднять глаза на мир, который так ее пугал. Моя игрушка. Мой мышонок-антистресс. Вот что мне сейчас нужно больше всего. Я остановился рядом, снял шлем. Тома замерла и испуганно посмотрела на меня. Она и хотела бы убежать, вот только было некуда. За ней – забор. А я с другой стороны преградил ей путь отступления. – Куда идешь? – Тебе какое дело? – Ее голос дрожал. – Подвезти хочу. – С чего это вдруг? – Дождь идет. – И с чего вдруг такая забота? Я уже раздражался. – Садись. Так куда идешь? Она сопротивлялась, сказала, что ей нужно к Даше. Я слез, подошел, сгреб Тому в охапку и силой усадил на сидение. Протянул шлем. Она трясущимися руками попыталась завязать ремешки, но только запуталась в них. Это меня умилило. Я сам завязал эти чертовы ремешки, почему-то представив в этот момент на месте Томы Янку. Я сел вперед и снова рванул с места. Тома ойкнула и вцепилась в меня. Я ехал быстро, сильно рисковал. В ушах свистел ветер, но даже сквозь него был слышен испуганный писк за спиной. И вот, я уже несся по полю, истерически смеялся и кричал летящему в лицо ветру. Я и сам превратился в ветер, сильный, неуязвимый и беспечный. Вот бы навсегда остаться ветром и унестись прочь от убогой реальности. Наконец я остановился посередине поля. Тома возмущенно закричала: – Куда ты меня привез? Мне нужно к Даше! Не отвечая, я слез, помог Томе снять шлем, в котором она снова запуталась, достал сигареты, закурил и задумчиво посмотрел вдаль. – Зачем ты привез меня сюда? ― допытывалась она. – Просто постой рядом и помолчи, – велел я. Тома спросила, за что я так с ней? Зачем рассылаю от ее имени пошлые анкеты? Дура… Как же не догадалась – это просто был мой способ убежать от реальности. И тут, посмотрев мне в глаза, Тома тихо спросила: – Что с тобой происходит? В ту минуту меня разрывали два противоречивых желания. Сжать Тому в объятиях, рассказать ей обо всем, чтобы она шептала мне ласковые слова и гладила по голове, баюкала. В детстве она всегда успокаивала меня, когда я падал и до крови расшибал колени и локти. Или… заставить ее рыть самой себе могилу здесь же, на этом чертовом поле, как можно скорее? Я резко ответил Томе: ни черта она не поймет. Таким, как она, ничего не объяснить: они вечно выставляют себя жертвами и пытаются убедить в этом всех вокруг. Поняв, что вот-вот сойду с ума и расколюсь надвое, я все же решил отпустить ее. Испуганный и жалкий вид Томы привел меня в чувство, отвлек от проблем. Я отвез Тому к Даше. Она соскочила с квадроцикла в одно мгновение и быстро зашагала к двери подъезда. Я понесся прочь. Я дал себе обещание, что не буду слишком часто приближаться к ней. Буду пугать ее, но издалека. Но обещание я нарушил. В этот же вечер я пошел в магазин: дома кончились продукты на завтрак. Положив в корзинку сырки и мюсли, я еще походил вдоль полок, выбирая Янке вкусняшки. Почему-то я думал о том, что́ из вкусняшек могло бы понравиться Томе… Она обожала шоколад с марципаном, печенье «Кокосанка», «Скиттлс», «Морские камушки»… Я не заметил, как положил в корзинку пачку «Кокосанки». Потряс головой и выложил. Янка ненавидит кокосовый вкус… В итоге я взял для сестренки вафли «Леди джем». По дороге домой, свернув из переулка на свою улицу, я опять столкнулся с Томой. Она выглядела ужасно: с разбитым носом, в грязи, растрепанная. И этот вид не вызвал у меня никакого злорадства ― только внезапную тревогу и жалость. – Гном, что с тобой? ― кинулся я к ней. ― Кто обидел? – Отвалите от меня! ― выкрикнула Тома с отчаянием. ― Ты и твои девки! Задолбали! ― Она изо всех сил толкнула меня и побежала к дому. Я ринулся следом. Я сразу понял, кто за всем этим стоит: Лена. Наверняка она сегодня видела, как я вез Тому на квадроцикле. – Тома, да подожди ты! Тома быстро открыла калитку и, юркнув внутрь, заперла ее за собой. Я стал долбиться в калитку. Чувствовал, что Тома стоит с той стороны, не уходит. – Том, открой! ― все звал и звал я. ― Я знаю, ты там! Молчание. – Она не должна была, это ее не касается. Она ответит за это, слышишь? Раздались быстрые удаляющиеся шаги. Дождавшись, пока хлопнет входная дверь, я в мрачном настроении поплелся домой. На следующий день в школе, увидев Голядкину в толпе у раздевалки, я дернул ее за руку и отвел к стене. – Какого черта ты полезла к ней вчера? ― рявкнул я. – Ты о чем? ― уставившись на меня, Лена невинно захлопала ресницами. – О Мицкевич. Это ты ее избила! Тут же Голядкина огрызнулась: – А какого ты ее катаешь? Она к тебе липнет, я что, молча это проглотить должна? ― Лена слегка толкнула меня, а затем, прислонившись к стене, скрестила руки на груди. – Так мне об этом скажи, если хочешь поиграть в скандальчики! ― Я изобразил в воздухе кавычки. ― А к ней не лезь. – А чего у тебя к ней? ― Лена смотрела исподлобья, очень раздраженно. – Тебя не касается, ― отрезал я. – Ты с ней трахаешься? ― Она повысила голос. Несколько человек, проходящих мимо, удивленно обернулись на нас. – Между нами ничего нет. Я с тобой мучу. ― Я в знак примирения обнял Лену за талию и притянул к себе. Но она недовольно вывернулась и отошла на шаг назад. – А с ней что? – А с ней другое. Лена хмыкнула. – Нет. Так дело не пойдет. Я же вижу, она прям лезет к тебе. Она плохо уяснила вчера, видимо. Придется еще раз объяснить.