* * * Мы сидели у окна и курили. Над крышами рдел багряный закат. – Хорошо у тебя, Пат, – сказал я. – По-моему, здесь можно сидеть, не выходя целыми неделями, и забыть обо всем, что творится на свете. Она улыбнулась: – Было время, когда я не надеялась выбраться отсюда. – Когда же это? – Когда болела. – Ну, это другое дело. А что с тобой было? – Ничего страшного. Просто пришлось полежать. Видно, слишком быстро росла, а еды не хватало. Во время войны, да и после нее, было голодновато. Я кивнул: – Сколько же ты пролежала? Подумав, она ответила: – Около года. – Так долго! – Я внимательно посмотрел на нее. – Все это давным-давно прошло. Но тогда это мне казалось целой вечностью. В баре ты мне как-то рассказывал о своем друге Валентине. После войны он все время думал: какое это счастье – жить. И в сравнении с этим счастьем все казалось ему незначительным. – Ты все правильно запомнила, – сказал я. – Потому что я это очень хорошо понимаю. С тех пор я тоже легко радуюсь всему. По-моему, я очень поверхностный человек. – Поверхностны только те, которые считают себя глубокомысленными. – А вот я определенно поверхностна. Я не особенно разбираюсь в больших вопросах жизни. Мне нравится только прекрасное. Вот ты принес сирень – и я уже счастлива. – Это не поверхностность; это высшая философия. – Может быть, но не для меня. Я просто поверхностна и легкомысленна. – Я тоже. – Не так, как я. Раньше ты говорил что-то про авантюризм. Я настоящая авантюристка. – Я так и думал, – сказал я. – Да. Мне бы давно надо переменить квартиру, иметь профессию, зарабатывать деньги. Но я всегда откладывала это. Хотелось пожить какое-то время так, как нравится. Разумно это, нет ли – все равно. Так я и поступила. Мне стало смешно: – Почему у тебя сейчас такое упрямое выражение лица? – А как же? Все говорили мне, что все это бесконечно легкомысленно, что надо экономить жалкие гроши. оставшиеся у меня, подыскать себе место и работать. А мне хотелось жить легко и радостно, ничем не связывать себя и делать, что захочу. Такое желание пришло после смерти матери и моей долгой болезни. – Есть у тебя братья или сестры? Она отрицательно покачала головой. – Я так и думал. – И ты тоже считаешь, что я вела себя легкомысленно? – Нет, мужественно. – При чем тут мужество? Не очень-то я мужественна. Знаешь, как мне иногда бывало страшно? Как человеку, который сидит в театре на чужом месте и все-таки не уходит с него. – Значит, ты была мужественна, – сказал я. – Мужество не бывает без страха. Кроме того, ты вела себя разумно. Ты могла бы без толку растратить свои деньги. А так ты хоть что-то получила взамен. А чем ты занималась? – Да, собственно, ничем. Просто так – жила для себя. – За это хвалю! Нет ничего прекраснее. Она усмехнулась: – Все это скоро кончится, я начну работать. – Где? Это не связано с твоим тогдашним деловым свиданием с Биндингом? – Да. С Биндингом и доктором Максом Матушайтом, директором магазинов патефонной компании «Электрола». Продавщица с музыкальным образованием. – И ничто другое этому Биндингу в голову не пришло? – Пришло, но я не захотела. – Я ему и не советовал бы… Когда же ты начнешь работать? – Первого августа. – Ну, тогда еще остается немало времени. Может быть, подыщем что-нибудь другое. Но так или иначе, мы безусловно будем твоими покупателями. – Разве у тебя есть патефон? – Нет, но я, разумеется, немедленно приобрету его. А вся эта история мне определенно не нравится. – А мне нравится, – сказала она. – Ничего путного я делать не умею. Но с тех пор как ты со мной, все стало для меня гораздо проще. Впрочем, не стоило рассказывать тебе об этом. – Нет, стоило. Ты должна мне всегда говорить обо всем. Поглядев на меня, она сказала: – Хорошо, Робби. – Потом она поднялась и подошла к шкафчику: – Знаешь, что у меня есть? Ром. Для тебя. И, как мне кажется, хороший ром. Она поставила рюмку на столик и выжидательно посмотрела на меня. – Ром хорош, это чувствуется издалека, – сказал я. – Но почему бы тебе не быть более бережливой, Пат? Хотя бы ради того, чтобы оттянуть все это дело с патефонами? – Не хочу. – Тоже правильно. По цвету рома я сразу определил, что он смешан. Виноторговец, конечно, обманул Пат. Я выпил рюмку. – Высший класс, – сказал я, – налей мне еще одну. Где ты его достала? – В магазине на углу. «Какой-нибудь паршивый магазинчик деликатесов», – подумал я, решив зайти туда при случае и высказать хозяину, что я о нем думаю. – А теперь мне, пожалуй, надо идти, Пат? – спросил я. – Нет еще… Мы стояли у окна. Внизу зажглись фонари. – Покажи мне свою спальню, – сказал я. Она открыла дверь и включила свет. Я оглядел комнату, не переступая порога. Сколько мыслей пронеслось в моей голове! – Значит, это твоя кровать, Пат?.. – спросил я наконец. Она улыбнулась: – А чья же, Робби? – Правда! А вот и телефон. Буду знать теперь и это… Я пойду… Прощай, Пат.