Она прикоснулась руками к моим вискам. Было бы чудесно остаться здесь в этот вечер, быть возле нее, под мягким голубым одеялом… Но что-то удерживало меня. Не скованность, не страх и не осторожность, – просто очень большая нежность, нежность, в которой растворялось желание. – Прощай, Пат, – сказал я. – Мне было очень хорошо у тебя. Гораздо лучше, чем ты можешь себе представить. И ром… и то, что ты подумала обо всем… – Но ведь все это так просто… – Для меня нет. Я к этому не привык. * * * Я вернулся в пансион фрау Залевски и посидел немного в своей комнате. Мне было неприятно, что Пат чем-то будет обязана Биндингу. Я вышел в коридор и направился к Эрне Бениг. – Я по серьезному делу, Эрна. Какой нынче спрос на женский труд? – Почему это вдруг? – удивилась она. – Не ждала такого вопроса. Впрочем, скажу вам, что положение весьма неважное. – И ничего нельзя сделать? – А какая специальность? – Секретарша, ассистентка… Она махнула рукой: – Сотни тысяч безработных… У этой дамы какая-нибудь особенная специальность? – Она великолепно выглядит, – сказал я. – Сколько слогов? – спросила Эрна. – Что? – Сколько слогов она записывает в минуту? На скольких языках? – Понятия не имею, – сказал я, – но, знаете… для представительства… – Дорогой мой, знаю все заранее: дама из хорошей семьи, когда-то жила припеваючи, а теперь вынуждена… и так далее и так далее. Безнадежно, поверьте. Разве что кто-нибудь примет в ней особенное участие и пристроит ее. Вы понимаете, чем ей придется платить? А этого вы, вероятно, не хотите? – Странный вопрос. – Менее странный, чем вам кажется, – с горечью ответила Эрна. – На этот счет мне кое-что известно. Я вспомнил о связи Эрны с ее шефом. – Но я вам дам хороший совет, – продолжала она. – Постарайтесь зарабатывать так, чтобы хватало на двоих. Это самое простое решение вопроса. Женитесь. Я рассмеялся: – Вот так здорово! Не знаю, смогу ли я взять столько на себя. Эрна странно посмотрела на меня. При всей своей живости она показалась мне вдруг слегка увядшей и даже постаревшей. – Вот что я вам скажу, – произнесла она. – Я живу хорошо, и у меня немало вещей, которые мне вовсе не нужны. Но поверьте, если бы кто-нибудь пришел ко мне и предложил жить вместе, по-настоящему, честно, я бросила бы все это барахло и поселилась бы с ним хоть в чердачной каморке. – Ее лицо снова обрело прежнее выражение. – Ну, бог с ним, со всем – в каждом человеке скрыто немного сентиментальности. – Она подмигнула мне сквозь дым своей сигаретки. – Даже в вас, вероятно. – Откуда?.. – Да, да… – сказала Эрна. – И прорывается она совсем неожиданно… – У меня не прорвется, – ответил я. Я был дома до восьми часов, потом мне надоело одиночество, и я пошел в бар, надеясь встретить там кого-нибудь. За столиком сидел Валентин. – Присядь, – сказал он. – Что будешь пить? – Ром, – ответил я. – С сегодняшнего дня у меня особое отношение к этому напитку. – Ром – молоко солдата, – сказал Валентин. – Между прочим, ты хорошо выглядишь, Робби. – Разве? – Да, ты помолодел. – Тоже неплохо, – сказал я. – Будь здоров, Валентин. – Будь здоров, Робби. Мы поставили рюмки на столик и, посмотрев друг на друга, рассмеялись. – Дорогой ты мой старик, – сказал Валентин. – Дружище, черт бы тебя побрал! – воскликнул я. – А теперь что выпьем? – Снова то же самое. – Идет. Фред налил нам. – Так будем здоровы, Валентин. – Будем здоровы, Робби. – Какие замечательные слова «будем здоровы», верно? – Лучшие из всех слов! Мы повторили тост еще несколько раз. Потом Валентин ушел. * * * Я остался. Кроме Фреда, в баре никого не было. Я разглядывал старые освещенные карты на стенах, корабли с пожелтевшими парусами и думал о Пат. Я охотно позвонил бы ей, но заставлял себя не делать этого. Мне не хотелось думать о ней так много. Мне хотелось, чтобы она была для меня нежданным подарком, счастьем, которое пришло и снова уйдет, – только так. Я не хотел допускать и мысли, что это может стать чем-то большим. Я слишком хорошо знал – всякая любовь хочет быть вечной, в этом и состоит ее вечная мука. Не было ничего прочного, ничего. – Дай мне еще одну рюмку, Фред, – попросил я. В бар вошли мужчина и женщина. Они выпили по стаканчику коблера у стойки. Женщина выглядела утомленной, мужчина смотрел на нее с вожделением. Вскоре они ушли. Я выпил свою рюмку. Может быть, не стоило идти сегодня к Пат. Перед моими глазами все еще была комната, исчезающая в сумерках, мягкие синие вечерние тени и красивая девушка, глуховатым, низким голосом говорившая о своей жизни, о своем желании жить. Черт возьми, я становился сентиментальным. Но разве не растворилось уже в дымке нежности то, что было до сих пор ошеломляющим приключением, захлестнувшим меня, разве все это уже не захватило меня глубже, чем я думал и хотел. разве сегодня, именно сегодня, я не почувствовал, как сильно я переменился? Почему я ушел, почему не остался у нее? Ведь я желал этого. Проклятье, я не хотел больше думать обо всем этом. Будь что будет, пусть я сойду с ума от горя, когда потеряю ее, но, пока она была со мной, все остальное казалось безразличным. Стоило ли пытаться упрочить свою маленькую жизнь! Все равно должен был настать день, когда великий потоп смоет все. – Выпьешь со мной, Фред? – спросил я. – Как всегда, – сказал он. Мы выпили по две рюмки абсента. Потом бросили жребий, кому заказать следующие. Я выиграла но меня это не устраивало. Мы продолжали бросать жребий, и я проиграл только на пятый раз, но уж зато трижды кряду. – Что я, пьян, или действительно гром гремит? – спросил я. Фред прислушался: – Правда, гром. Первая гроза в этом году. Мы пошли к выходу и посмотрели на небо. Его заволокло тучами. Было тепло, и время от времени раздавались раскаты грома. – Раз так, значит, можно выпить еще по одной, – предложил я. Фред не возражал. – Противная лакричная водичка, – сказал я и поставил пустую рюмку на стойку. Фред тоже считал, что надо выпить чего-нибудь покрепче, – вишневку, например. Мне хотелось рому. Чтобы не спорить, мы выпили и то и другое. Мы стали пить из больших бокалов: их Фреду не надо было так часто наполнять. Теперь мы были в блестящем настроении. Несколько раз мы выходили на улицу смотреть, как сверкают молнии. Очень хотелось видеть это, но нам не везло. Вспышки озаряли небо, когда мы сидели в баре. Фред сказал, что у него есть невеста, дочь владельца ресторана-автомата. Но он хотел повременить с женитьбой до смерти старика, чтобы знать совершенно точно, что ресторан достанется ей. На мой взгляд, Фред был не в меру осторожен, но он доказал мне, что старик – гнусный тип, о котором наперед ничего нельзя знать; от него всего жди, – еще завещает ресторан в последнюю минуту местной общине методистской церкви. Тут мне пришлось с ним согласиться. Впрочем, Фред не унывал. Старик простудился, и Фред решил, что у него, может быть, грипп, а ведь это очень опасно. Я сказал ему, что для алкоголиков грипп, к сожалению, сущие пустяки; больше того, настоящие пропойцы иной раз начинают буквально расцветать и даже жиреть от гриппа. Фред заметил, что это в общем все равно, авось старик попадет под какую-нибудь машину. Я признал возможность такого варианта, особенно на мокром асфальте. Фред тут же выбежал на улицу, посмотреть, не пошел ли дождь. Но было еще сухо. Только гром гремел сильнее. Я дал ему стакан лимонного сока и пошел к телефону. В последнюю минуту я вспомнил, что не собирался звонить. Я помахал рукой аппарату и хотел снять перед ним шляпу. Но тут я заметил, что шляпы на мне нет. Когда я вернулся, у столика стояли Кестер и Ленц. – Ну-ка, дохни, – сказал Готтфрид. Я повиновался.