Он посинел. Я испугался, что его хватит удар. – Сейчас же вон отсюда! – заорал он первоклассным казарменным басом. – Вы расхищаете городскую собственность! Я прикажу вас задержать! Тем временем я успел набрать достаточно сирени. – Но сначала меня надо поймать. Ну-ка, догони, дедушка! – предложил я старику, перемахнул через решетку и исчез. * * * Перед домом Пат я еще раз придирчиво осмотрел свой костюм. Потом я поднялся по лестнице. Это был современный новый дом – прямая противоположность моему обветшалому бараку. Лестницу устилала красная дорожка. У фрау Залевски этого не было, не говоря уже о лифте. Пат жила на четвертом этаже. На двери красовалась солидная латунная табличка. „Подполковник Эгберт фон Гаке“. Я долго разглядывал ее. Прежде чем позвонить, я невольно поправил галстук. Мне открыла девушка в белоснежной наколке и кокетливом передничке; было просто невозможно сравнить ее с нашей неуклюжей косоглазой Фридой. Мне вдруг стало не по себе. – Господин Локамп? – спросила она. Я кивнул. Она повела меня через маленькую переднюю и открыла дверь в комнату. Я бы, пожалуй, не очень удивился, если бы там оказался подполковник Эгберт фон Гаке в полной парадной форме и подверг меня допросу, – настолько я был подавлен множеством генеральских портретов в передней. Генералы, увешанные орденами, мрачно глядели на мою сугубо штатскую особу. Но тут появилась Пат. Она вошла, стройная и легкая, и комната внезапно преобразилась в какой-то островок тепла и радости. Я закрыл дверь и осторожно обнял ее. Затем я вручил ей наворованную сирень. – Вот, – сказал я. – С приветом от городского управления. Она поставила цветы в большую светлую вазу, стоявшую на полу у окна. Тем временем я осмотрел ее комнату. Мягкие приглушенные тона, старинная красивая мебель, бледно-голубой ковер, шторы, точно расписанные пастелью, маленькие удобные кресла, обитые поблекшим бархатом. – Господи, и как ты только ухитрилась найти такую комнату, Пат, – сказал я. – Ведь когда люди сдают комнаты, они обычно ставят в них самую что ни на есть рухлядь и никому не нужные подарки, полученные ко дню рождения. Она бережно передвинула вазу с цветами к стене. Я видел тонкую изогнутую линию затылка, прямые плечи. худенькие руки. Стоя на коленях, она казалась ребенком, нуждающимся в защите. Но в ней было что-то от молодого гибкого животного, и когда она выпрямилась и прижалась ко мне, это уже не был ребенок, в ее глазах и губах я опять увидел вопрошающее ожидание и тайну, смущавшие меня. А ведь мне казалось, что в этом грязном мире такое уже не встретить. Я положил руку ей на плечо. Было так хорошо чувствовать ее рядом. – Все это мои собственные вещи, Робби. Раньше квартира принадлежала моей матери. Когда она умерла, я ее отдала, а себе оставила две комнаты. – Значит, это твоя квартира? – спросил я с облегчением. – А подполковник Эгберт фон Гаке живет у тебя только на правах съемщика? Она покачала головой: – Больше уже не моя. Я не могла ее сохранить. От квартиры пришлось отказаться, а лишнюю мебель я продала. Теперь я здесь квартирантка. Но что это тебе дался старый Эгберт? – Да ничего. У меня просто страх перед полицейскими и старшими офицерами. Это еще со времен моей военной службы. Она засмеялась: – Мой отец тоже был майором. – Майор это еще куда ни шло. – А ты знаешь старика Гаке? – спросила она. Меня вдруг охватило недоброе предчувствие: – Маленький, подтянутый, с красным лицом, седыми, подкрученными усами и громовым голосом? Он часто гуляет в городском парке? Она смеясь перевела взгляд с букета сирени на меня: – Нет, он большого роста, бледный, в роговых очках? – Тогда я его не знаю. – Хочешь с ним познакомиться? Он очень мил. – Боже упаси! Пока что мое место в авторемонтной мастерской и в пансионе фрау Залевски. В дверь постучали. Горничная вкатила низкий столик на колесиках. Тонкий белый фарфор, серебряное блюдо с пирожными, еще одно блюдо с неправдоподобно маленькими бутербродами, салфетки, сигареты и бог знает еще что. Я смотрел на все, совершенно ошеломленный. – Сжалься, Пат! – сказал я наконец. – Ведь это как в кино. Уже на лестнице я заметил, что мы стоим на различных общественных ступенях. Подумай, я привык сидеть у подоконника фрау Залевски, около своей верной спиртовки, и есть на засаленной бумаге. Не осуждай обитателя жалкого пансиона, если в своем смятении он, может быть, опрокинет чашку! Она рассмеялась: – Нет, опрокидывать чашки нельзя. Честь автомобилиста не позволит тебе это сделать. Ты должен быть ловким. – Она взяла чайник. – Ты хочешь чаю или кофе? – Чаю или кофе? Разве есть и то и другое? – Да. Вот, посмотри. – Роскошно! Как в лучших ресторанах! Не хватает только музыки. Она нагнулась и включила портативный приемник, – я не заметил его раньше. – Итак, что же ты хочешь, чай или кофе? – Кофе, просто кофе, Пат. Ведь я крестьянин. А ты что будешь пить? – Я выпью с тобой кофе. – А вообще ты пьешь чай? – Да. – Так зачем же кофе? – Я уже начинаю к нему привыкать. Ты будешь есть пирожные или бутерброды? – И то и другое. Таким случаем надо воспользоваться. Потом я еще буду пить чай. Я хочу попробовать все, что у тебя есть. Смеясь, она наложила мне полную тарелку. Я остановил ее: – Хватит, хватит! Не забывай, что тут рядом подполковник! Начальство ценит умеренность в нижних чинах! – Только при выпивке, Робби. Старик Эгберт сам обожает пирожные со сбитыми сливками. – Начальство требует от нижних чинов умеренности и в комфорте, – заметил я. – В свое время нас основательно отучали от него. – Я перекатывал столик на резиновых колесиках взад и вперед. Он словно сам напрашивался на такую забаву и бесшумно двигался по ковру. Я осмотрелся. Все в этой комнате было подобрано со вкусом. – Да, Пат, – сказал я, – вот, значит, как жили твои предки! Пат опять рассмеялась: – Ну что ты выдумываешь? – Ничего не выдумываю. Говорю о том, что было. – Ведь эти несколько вещей сохранились у меня случайно. – Не случайно. И дело не в вещах. Дело в том, что стоит за ними. Уверенность и благополучие. Этого тебе не понять. Это понимает только тот, кто уже лишился всего. Она посмотрела на меня: – И ты мог бы это иметь, если бы действительно хотел. Я взял ее за руку: – Но я не хочу, Пат, вот в чем дело. Я считал бы себя тогда авантюристом. Нашему брату лучше всего жить на полный износ. К этому привыкаешь. Время такое. – Да оно и весьма удобно. Я рассмеялся: – Может быть. А теперь дай мне чаю. Хочу попробовать. – Нет, – сказала она, – продолжаем пить кофе. Только съешь что-нибудь. Для пущего износа. – Хорошая идея. Но не надеется ли Эгберт, этот страстный любитель пирожных, что и ему кое-что перепадет? – Возможно. Пусть только не забывает о мстительности нижних чинов. Ведь это в духе нашего времени. Можешь спокойно съесть все. Ее глаза сияли, она была великолепна. – А знаешь, когда я перестаю жить на износ, – и не потому, что меня кто-то пожалел? – спросил я. Она не ответила, но внимательно посмотрела на меня. – Когда я с тобой! – сказал я. – А теперь в ружье, в беспощадную атаку на Эгберта! В обед я выпил только чашку бульона в шоферской закусочной. Поэтому я без особого труда съел все. Ободряемый Пат, я выпил заодно и весь кофе.