Алик собрался уже наполнить рюмку в третий раз, но мелодичная трель дверного звонка заставила его вздрогнуть. На столе образовалась остро пахнущая лужица. Мия брезгливо ее стерла, рюмку сунула в шкафчик и бутылку убрала, не слушая возражений. Мало ли кто там звонит. Если кто-то из соседей, водку она Алику отдаст, а если хозяйка? Не хватало еще с ней поссориться. Но, приникнув к глазку, Мия увидела на лестничной площадке здоровенного, чуть не под два метра, плечистого дядьку в дорогущем пальто. Дядька был знакомый. Старый друг Алена. Она видела его дома у Гестов. Всего однажды, но запомнила, конечно. Такие не забываются. И не только из-за впечатляющей внешности. В Питере он был человек небезызвестный. Владелец чуть не самого крутого в городе салона красоты – практически целого комбината: три этажа массажных, процедурных и операционных с возвышенным названием «Рериховский центр». Не, не из-за великого художника или его духовных исканий в Тибете – просто дядьке этому с фамилией так повезло. Впрочем, говорят (а Мия сама из любопытства смотрела в адресной книге), Рерих – фамилия среди обрусевших немцев не особенно редкая. – Вы ведь Мия? Однокурсница Ульяны? – улыбнулся неожиданный визитер, когда она открыла дверь. Интересно, откуда он знает про эту квартиру? Мог, конечно, у Янки спросить, но что-то Мие подсказывало, что не так все просто. Интонация, с которой он произнес «однокурсница Ульяны», была странная. Словно бы заговорщицкая: я знаю, а ты знаешь, что я знаю, но вслух мы этого произносить не станем, зачем воздух колыхать, если и так все всем известно. Неужели он действительно – в курсе? Да, пожалуй. Нет, просто да, без пожалуй. Одного короткого взгляда Мие хватило, чтобы понять: этот дядька, лучший друг Алена, про Мию знает. Или надо говорить «знал»? Потому что все уже – в прошлом. Вместе с самим Аленом. Только и осталось, что припаркованная в «кармане» за домом «матильда» и эта квартирка, оплаченная до осени. Какая теперь-то разница, с кем он при жизни крутил, если его уже нет. Мие достался вежливый, но равнодушный взгляд – знать-то он о ней знал, только она его не интересовала. – Мне бы с гостем вашим побеседовать, – и ухмыльнулся, гад, понимающей ухмылочкой, так и убила бы! Не убила, конечно. Пожала плечом, кивнула в сторону кухоньки, где маялся Алик. Косился на холодильник, куда Мия сунула недопитую бутылку («добавить» ему явно хотелось), но добыть ее не пытался, смирно сидел на диванчике. На гостя вскинул настороженный взгляд: – Здрасьте. – И вам не хворать, – сухо отозвался маэстро питерской косметологии. Мия внезапно вспомнила, что «маэстро» зовут Вадимом Леонтьевичем. Вадим Леонтьевич Рерих – внушительно. Клиентки, должно быть, от одного имени в экстаз впадают. – Вам, наверное, с глазу на глаз желательно поговорить? Я пойду, мне к зачету готовиться нужно. – Мия адресовала профилю гостя самую светскую из своих улыбочек, а на Алика глянула с каким-то странно мстительным чувством. Так тебе и надо, дебил! Визитер – ах да, Вадим Леонтьевич! – вежливо кивнул хозяйке и прикрыл кухонную дверь. В комнате почти всю смежную с кухней стену занимал гардероб и книжный стеллаж. Только возле телевизора оставался относительно свободный кусочек. Мия приникла к нему ухом. Проклятье! Хороший дом, не то что их хрущевские «хоромы», где в одной квартире чихнут – весь подъезд «будьте здоровы» желает. Тут звукоизоляция на уровне. Так-то хорошо это, конечно, но вот прямо сейчас лучше бы она была похуже. На широком подоконнике, приспособленном Мией под рабочий стол, возле ноутбука стояла кружка с недопитым чаем. Мия без размышлений опорожнила ее в горшок с хозяйкиным гибискусом – авось не загнется. Чай без сахара, да и что цветку с одного раза будет? Выживет. Обтерев кружку (не дай бог, на обоях пятна останутся), Мия приставила ее к стене, приложилась ухом к донышку… И вздрогнула – обиженный голос Алика зазвучал словно бы у нее в голове: – Да ладно вам! Чего такого-то? Можно подумать, я у нищего последний кусок хлеба стащил. У нее же есть деньги! А мне было нужно… – Нужно… – еле слышно повторил Вадим Леонтьевич и спросил проникновенно, почти сочувственно: – Долги, верно? – Ну да, – буркнул Алик. – И это тоже… И жилье в Питере дорогое, что ж мне, в общаге гнить? Или в бараке на окраине? – Ну да, конечно. И машину хочется, – все так же проникновенно продолжал гость. – Да не какую-нибудь, а чтоб ахали все от зависти. Ах, простите, я неточно выразился. Не «хочется», а «нужно». – Ну… да. А что такого? Чего вы… Увлекшись подслушиванием, Мия, должно быть, слишком сильно прижала к стене кружку – та поехала, едва не выскользнув из пальцев и заставив девушку неловко изогнуться. Локоть угодил в угол телевизора – больно. Еще не хватало что-нибудь на пол своротить. Даже если кружка упадет – грохоту будет достаточно. Нет, хватит. Опасно. Если этот Рерих заметит, что Мия подслушивала… Нет, ничего он ей не сделает, и что думать о ней хуже станет, тоже вроде бы нестрашно, но мало ли – нет, нехорошо будет. Невозможно просчитать последствия. А непросчитываемых последствий Мия боялась. Да и что такого интересного можно тут услышать? То есть интересного – вероятно, да, а вот важного – вряд ли. Будем пай-девочкой. Она, Мия, к Алику никакого отношения не имеет. Ни-ка-ко-го. Когда скрипнула кухонная дверь, она чинно сидела у подоконника, печатая на ноутбуке. – Мия? – окликнул Вадим Леонтьевич. – Я ухожу. – Может быть, чаю? – все тем же светским тоном предложила она. – Нет, спасибо, – он едва заметно качнул головой. – Не хочется. Взгляд, брошенный им в этот момент в сторону съежившегося в углу диванчика Алика, отозвался в голове Мии как будто звонким щелчком. Нет, не щелчком – вспышкой. Мия и раньше неплохо читала по лицам и жестам, но сейчас она буквально увидела все сиюминутные мысли и чувства большого (во всех смыслах) гостя. На круглом, не слишком выразительном лице отражалась странная смесь брезгливости, удовлетворения и чего-то сродни восхищению. Самое смешное, думал Вадим Леонтьевич, что мальчик говорит абсолютно искренне. Действительно, что такого? У «нее» есть деньги, а ему «нужно». Впрочем, «ей» мальчик оказался довольно полезен. Так что довольно того, что он напуган… Мия не могла быть, конечно, уверена, что верно прочитала его мысли, но, словно подхваченная какой-то волной, моментально отразила на собственном лице приблизительно ту же гамму чувств. – Алик, солнышко, – пропела она сладким-пресладким голоском, – ты не забыл, что мне заниматься нужно? Я тебя сразу предупредила: не больше чем на полчаса. Ферштейн? – Чего? – Отправляйся, говорю, не маячь. Полчаса прошли давно. – Простите, что отнял ваше время, – улыбнулся Рерих. – Ничего, – кивнула Мия. – Я позанималась пока. Вместо того чтобы, сказав «до свидания», удалиться, он почему-то дождался, пока Алик натянет ветровку, сунет ноги в кроссовки и выскочит за дверь. И только после этого подал прощальную реплику: – Всего наилучшего, Мия, – и руку ей поцеловал! И взгляд, брошенный на нее с порога, был не просто вежлив. Он светился участием. Или даже… сочувствием? Какого черта?! В смысле – с какой стати? Он же на «той» стороне! На стороне Лели! Как он может Мии сочувствовать? Как он, простите, смеет? Формула «лучше быть объектом зависти, нежели сочувствия» крутилась где-то под горлом едким горячим комком. Мия шагнула в ванную, ополоснула лицо холодной водой, глянула в зеркало – глаза сверкали каким-то горячечным блеском. Над костяшками пальцев, там, где руки коснулись губы незваного гостя, чувствовался холодок – как от ментоловой мази. Через минуту, за которую было выпито два стакана воды, беспомощная растерянность сменилась привычной собранностью, почти злостью. Подумаешь, понимающий какой выискался! Сочувствует он, видите ли, осиротевшей любовнице погибшего друга! Что ей с этого сочувствия, кроме бессильного отчаяния? Еще минут через пять она смогла убедить себя, что ничего «такого» на самом деле не было, «тот» взгляд ей просто почудился. * * * Сессию Мия сдала едва ли не лучше, чем всегда. Сосредоточиться на простых понятных вещах вроде подготовки к экзаменам – это был отличный способ не дать себе раскиснуть. Растеряться. Впасть в панику, в уныние, в депрессию. Она же не Янка, в конце-то концов, ей никто соломки при падении не подстелит. Сама, все сама. После сессии – словно батарейку вынули. Или какой-то стержень, что ли. Мия внезапно ощутила течение времени: стремительное, неудержимое, безжалостное. Ощутила не мозгом – кожей, сердцем и, чего греха таить, всем прочим… ливером. Невозможно было продолжать говорить себе «я подумаю об этом завтра». Завтра, строго говоря, уже наступило. Нужно было что-то делать. Принимать какие-то решения, действовать, куда-то двигаться. Куда-то – хорошее слово. Можно подумать, у нее богатый выбор. Всего два варианта: попытаться чего-то добиться от Лели или устроить большой скандал в СМИ. Когда, переодевшись старухой (кажется, миллион лет назад), Мия бросала счастливой Леле в лицо гадкие, даже угрожающие фразы – это было почти весело. Старухины тряпки – отличный маскарадный костюм вышел! – защищали, как… броня. Хотя нет, какая там броня, внутри все так и тряслось. Сколько раз Мия, переодевшись, преследовала Лелю? Четыре? Пять? Шесть? И только в последний раз отважилась подойти и заговорить. Получилось неплохо, но, увы, без продолжения. Днем Мия гордилась своей смелостью, а вечером Янка, рыдая в трубку, сообщила, что Ален утонул. Экая ирония судьбы – именно в тот день, когда Мие показалось, что она начинает брать ситуацию под свой контроль. Хотя бы отчасти. Размечталась! И главное, тела-то не нашли, поэтому похорон даже не намечалось. Похороны давали бы неплохой шанс подойти к Леле вплотную… Дня через два, опять в костюме старухи, она все-таки съездила к их дому. Подкараулить свежеиспеченную вдову и слегка подпортить ей удовольствие (конечно, удовольствие: она же теперь богата и свободна!), немного дегтя добавить в этот мед казалось неплохой идеей. Или, быть может, кипящий внутри адреналин требовал действий? Но у дома клубились папарацци. Пришлось возвращаться несолоно хлебавши. Сейчас же пугать Лелю было бы и вовсе бессмысленно. Подумаешь, кошмарная старуха! Нет, если и разговаривать, то только лично. Однако Мия вовсе не была уверена, что у нее хватит на такое смелости. В дом ее вряд ли пропустят (наверняка охрану усилили во избежание журналистских атак), значит, придется подстерегать возле. Но Мия помнила: когда она «гуляла» там безумной старухой, уже через час ожидания легкая нервозность (вполне понятная) превращалась практически в панику. Ни глубокое дыхание, ни формулы аутотренинга – ничего не помогало. Сердце колотилось как сумасшедшее, голос дрожал и срывался на писк. Так что, даже если и удавалось дождаться Лелиного появления, ни о каких «беседах» и думать нечего было. Оставалось лишь следить издали, в бессильной ненависти сжимая зубы и кулаки. В то воскресенье Мие просто повезло: ждать почти не пришлось и нервы разгуляться не успели. И это при том, что тогда ее защищал костюм старухи. Сейчас придется стеречь у Лелиного дома в своем виде. И – сколько стеречь? Час? День? Два? А если она лишь на машине выезжает? Да, можно и Мие ждать Лелиного появления, сидя в машине, но намного ли от того легче? Чертовы нервы! Везет тем, кто родился толстокожим! А ей-то как быть? Мия немного порепетировала с телефоном в руках: – Ваш муж сделал мне ребенка. – Я беременна от вашего мужа. – Ваш муж меня любил… Господи, как глупо все это звучит! Да Леля просто трубку бросит – и все. С другой стороны, а что такого страшного: бросит и бросит, главное-то – информацию донести. Чтобы переваривала. Леля, как ни крути, тетка добрая и благородная (легко быть благородной, когда все тебя на руках носят и все твои хотелки моментально исполняются), вряд ли судьба будущего – единокровного Платону и Ульяне! – ребеночка оставит ее равнодушной. Что ей, жалко выделить несчастному сиротке какое-никакое пособие? А там, глядишь, можно будет и добавочку попросить, и еще… Как в детективах: если вы заплатили шантажисту однажды – будете платить ему всю жизнь. Нет, она, Мия, не шантажистка. Шантаж – это угрозы и все такое, а она лишь хочет получить то, что ей по праву положено. А положено ей никак не меньше, чем Леле! Если же все Лелино благородство и дружелюбие – показные… что ж, в этом случае можно начинать вселенский скандал. Хотя лучше было бы без визгов и воплей обойтись. Наполняющие желтую прессу бесчисленные истории брошенных жен, незаконных детей и прочие сплетни казались Мие вульгарными. Да, не замочив пальцев, воды не наберешь, однако вдруг удастся решить дело миром? В конце концов Мия сочинила текст, звучавший хоть и глуповато, но не вовсе уж дико: – Мне неловко к вам обращаться, но больше не к кому. Понимаете, мы с Валентином Григорьевичем встречались в последние месяцы перед его гибелью. И у меня будет от него ребенок. Да, это более-менее терпимо. Не «муж», а строго по имени-отчеству. Не «любовь» (желание уязвить законную супругу можно пока в дальний угол засунуть), а «встречались». И не холодное «беременность», а вызывающий сочувствие «ребенок». Да, и поздороваться не забыть! И соболезнования выразить. Пусть запоздалые – Алик ее очень даже неплохо утешил, но Мие, по легенде, быть в курсе этого не полагается. Да, соболезнования – непременно.