Размышляя таким образом, Мия сноровисто заварила зверобой – аптечные антидепрессанты Янка пить не станет, а зверобой вполне за чай сойдет. В конце концов, большая часть легких антидепрессантов делается именно на зверобойном экстракте (Мия все время забывала название действующего вещества, помнила только, что оканчивается на «ин», так же, как кофеин и танин). Ну и жидкость опять же. Мия и сама сколько раз замечала: после двух (тем паче трех) лекционных пар настроение падает ниже нуля, хотя никаких для того объективных оснований нет. Иногда и голова начинала болеть, хотя вообще-то Мия к мигреням склонна не была. Грешила на усталость, но Алик – тот красавчик-санитар со «Скорой», с которым она познакомилась, когда у отчима случился второй инсульт, – дал однажды толковый совет. Ты чего, сказал, человек состоит на три четверти из воды, а уж мозг – это вообще практически кисель. И все наши чувства и мысли – чисто биоэлектрохимические реакции, ни больше ни меньше. Если воды не хватает, жажды можешь и не почувствовать, но вся эта биоэлектрохимия начинает тормозить, вот тебе и упадок настроения, и головная боль, и всякое такое. Мия знала, что вообще-то Алик вовсе не медик, из медицинского его выперли (а может, сам ушел), но совет звучал интересно. И уж точно ничем опасным не грозил – подумаешь, воды попить! С тех пор, как только на Мию накатывало беспричинное уныние или в голове начиналось такое же беспричинное гудение, она первым делом покупала себе бутылочку минералки без газа (не сладкой газировки, боже упаси!) – и в большинстве случаев это помогало лучше всяких таблеток. Янка в «водную терапию» не верила, но чайку зверобойного попьет, никуда не денется. Что-что, а уговаривать «пациентов» Мия умела виртуозно: отчим, когда утратил возможность куражиться перед собутыльниками и прочими посторонними, демонстрировал характер в узком семейном кругу, доказывая «кто в доме хозяин» через бесчисленные капризы. Тут, пожалуй, выучишься дипломатии! Подумав, Мия добавила в настой еще и мелиссы с пустырником. Мелиссы побольше – она вкусненькая и пахнет приятно, пустырника совсем чуть-чуть, все-таки он на вкус не подарок. Но – не повредит. Чайник у Янки был хорош – стеклянный цилиндр (что в высоту, что в ширину одно и то же) с плоской черной крышкой. Торжество минимализма в полтора литра объемом. Сама Янка им почти не пользовалась – великоват, однако для заваривания «травок» было самое то. Зверобой полагалось томить на водяной бане, но большой объем остывал медленно, поэтому – сойдет. Янка все так же сидела в кресле, навалившись на подоконник и бессмысленно пялясь в окно. Вид был вполне ничего себе: затянутые бледным, чуть лиловым туманцем бесконечные крыши, сейчас белые от недавнего снега, низкое блеклое небо, тоже лиловатое почему-то – вполне умиротворяющая картина. Чистый Крамской, только кареты с незнакомкой не хватает. Но Янка не любовалась – просто пялилась. В кресло забралась с ногами, коленки к груди прижала, руками обхватила, подбородок в скрещенные кулачки уткнула – средоточие мировой скорби. Вот и ладушки. Пока в кресле сидит, эмбрионом свернувшись, это еще ничего. Ален, тот однажды страшно перепугался, застав дочь практически лежащей на подоконнике и остановившимися глазами вперившейся в заоконное пространство. Сам рассказывал. Решил тогда, что она к «последнему шагу» готовится. В смысле, встать на подоконник – и в полет! Ну да, с третьего этажа, кризисы кризисами, но Янка все-таки не идиотка. Однако он – испугался. Мия не совсем верила, что он боится за Янку искренне. Впрочем, и она в Янкины срывы не так чтобы верила. С жиру подруга бесится, вот что. Ни тебе несчастной любви, ни жилищно-финансовых проблем, ни с учебой затыков. Ведь умная же девка! Преподы ее чуть не звездой курса считают. Но вдруг как будто щелкает что-то – и нате вам, «все плохо, мы все умрем». На первом курсе Янка пыталась перебороть уныние самостоятельно – с помощью ночных клубов. Тоже картина та еще была, Мия помнила: пять минут повыгибается с тусклым лицом в подобии танца, вся в пестрых бликах от психоделической цветомузыки, а после забурится в уголок и сидит полночи, уткнувшись в один-разъединственный коктейль. Скучно, говорит. Ну скучно, не ходи, на аркане не тянут. Ладно хоть убить себя не пытается (что бы там Ален себе ни придумывал), а вот так – растекается дохлой медузой. Сил нет, желаний тоже, ничего не хочу, ничего не буду. Типа, на фига все эти телодвижения. Красота! Скепсиса своего Мия Янке, разумеется, не показывала. Отчасти из соображений сугубо практических: какой смысл? Если подруга от случайно подслушанной фразы (может, и не к ней относящейся) съеживалась мимозой, то уж от прямого «ты просто дурью маешься» вовсе в пучины отчаянья впадет. И потом, если уж нянчишься, говорить, что считаешь все это «дурью», как-то странно. А она – нянчилась, травки успокоительные заваривала, по плечику подругу гладила, и ведь вполне искренне, вот в чем штука! Несмотря на злые, в общем-то, мысли про жир, с которого Янка бесится, ни разу, ни на миг не возникало желание развернуться и уйти – пусть сама о себе заботится. Ну да, ясно было, что позаботиться о себе сама та не то чтобы не сможет – не захочет. Пока не вынырнет из очередного срыва, так и будет тупо пялиться в окошко. Казалось бы, Мии-то что с того? Но бросить Янку наедине с ее «монстрами» было совершенно невозможно. Неправильно. Мама сколько лет за отчимом ходила? Мыла, уколы делала, памперсы меняла. Недосыпала, недоедала – не до того ей было. Из любви? Да ладно вам! Просто по-другому она не смогла бы. Отчима вполне можно было сдать в соответствующее заведение, с мамиными медицинскими связями и место нашлось бы (Мия знает, слышала, как предлагали). Но мама – не могла. Чувство долга? Ну… может быть, соседки не зря называли маму «надежной». Только вот у Мии-то никакого чувства долга нет. Совсем. Никому она ничего не должна: ни людям, ни Вселенной. С какой стати? Но вот Янку бросить в ее унынии – не могла. И, разумеется, Ален тут был вовсе ни при чем. Более того. Все оказалось бы гораздо проще, не будь Янка его дочерью. Потому что, если все так и будет продолжаться в том же духе, надо всю эту историю сворачивать к черту. И подыскивать другой вариант. Вот только… не хотелось. Слишком много уже вложено в этот. Жалко. И главное – Мия не признавалась в этом даже сама себе – Ален… он… не просто «вариант», вот беда какая. Смешно сказать, но она к нему… привязалась. Повезло… Да, именно так она и думала в первые дни и недели: повезло! Да еще как! Не толстый старый «папик», которого пришлось бы терпеть, нет! Ей достался обворожительно чудесный Ален! Какое там «терпеть»! В него совсем не трудно было бы даже и влюбиться! Вполне искренне, честное слово! И чего уж там, без всяких «бы» и «даже». Она действительно в него влюбилась. Вот ведь какая штука. И действительно считала, что ей повезло. Дурочка. Янка уже спала, и по памяти предыдущих срывов можно было почти уверенно сказать: на сегодня – все. А если повезет, то утром от сегодняшнего уныния останется лишь слабая апатия, с которой уже вполне можно жить. Все как всегда, короче. Словно бы убеждая себя в чем-то, Мия разбудила телефон, полюбовалась на улыбку, на мальчишеский прищур… Черт побери! Нельзя так. Не стоят они этого. Ни один из них не стоит. Нахмурилась, прикусив нижнюю губу: что же мне с тобой делать, «вариант»? Телефон вдруг ожил, задрожал. Но улыбка с дисплея не исчезла, не сменилась ничьим ником или аватаром – звонил как раз Ален. Ну да, ну да, он же беспокоится, как там его доченька ненаглядная. – Да нормально все, – рыкнула Мия почти раздраженно. – Спит она. Завтра попробую в универ ее вытащить. Ей и самой после нескольких часов душеспасительных разговоров-уговоров больше всего хотелось добраться до постели и отключиться. Но Ален, безусловно, имел право «знать». Что – знать? Зачем? И какого, строго говоря, черта? Пронянчившись весь вечер с Янкой, Мия уже не слишком толково соображала. Должно быть, именно потому не перенесла беседу с Аленом хотя бы на завтра. А может, потому что он сказал: давай я сейчас приеду. Вот уж глупость! Только его возле впавшей в уныние Янки и не хватало! Собственно, вариантов было немного. Всего два. Отправиться в свою квартиру, пусть Ален туда подъедет, и Мия все ему расскажет. А утром – опять к Янке: если она завтра не доберется до универа, включившись таким образом в обычный режим, есть немалый риск, что сидение у подоконника продолжится. И значит, все сегодняшние Миины старания насмарку. Второй вариант казался, по правде говоря, более привлекательным: отложить разговоры до завтрашнего вечера и завалиться спать – в Янкиной двухкомнатной квартире места для этого имелось более чем достаточно. Это было разумнее всего со всех точек зрения. Но сформулировать свои предпочтения Мия не успела. – Ее вообще-то можно сейчас оставить? – В смысле? Говорю же – спит. – Я уже подъехал, у соседнего дома стою. Может, спустишься? Конечно, она согласилась! А что еще оставалось? Раз он «уже подъехал». Должно быть, Мия и в самом деле устала. Потому что позволила прорваться копившемуся уже лет восемь раздражению. Ох, если бы Ален приехал за «отчетом» завтра! Но ему позарез нужно было услышать все в подробностях. – С чего она в этот раз загрустила? – Загрустила! – почти зло повторила Мия, вспоминая слившиеся в монотонную бесконечность попытки расшевелить подругу. – Все бессмысленно, ни сил, ни желания ни на что нет, диплом филолога – ничего не значащая бумажка. Типа, для настоящей науки у нее мозгов не хватит (это она так говорит, мои аргументы не катят), а тогда зачем все? – И что ее из колеи выбило? – Кусок колбасы! – Это какой-то новый мем? Я не понимаю. – Да какой там мем! Купила Яна колбасу – и расстроилась. Потому что кто-то хлеб печет, колбасу вот производит, мясо для нее выращивает, коров пасет, свиней, индюков. А она из пустого в порожнее переливает и всю жизнь переливать будет. Да еще и надпись на колбасе этой – Атяшево. Чтобы уж наверняка насмерть. При чем тут, говорю, надпись? А она: это мамина родина. В общем, полная каша. Кстати, я почему-то была уверена, что Леля питерская. – Правильно, питерская. Это ее мама из Атяшева. – Екатерина Александровна? – изумилась Мия совершенно искренне. – Кто бы мог подумать! Такая рафинированная дама. Где это вообще такое – Атяшево? – Райцентр в Мордовии. – Янка еще картинки мне принялась показывать. Городок, ну или поселок, не поймешь, зеленый, чистенький, даже миленький – и что? Смотри, говорит, какой там люди храм построили! Я не поняла, вроде как общими усилиями, что ли. Весь городок на нашем Васильевском острове поместится, а храм здоровенный. Ну не Исаакий, конечно, но реально большой. Красивый, кто бы спорил. Но ей-то что? Янка в церкви, может, два или три раза в жизни была. А она – какая разница! Главное, люди умрут, а после них такой след останется. Там, говорит, все настоящее, а у нас тут все только изображают из себя. Слушай, ну я не знаю даже. Настоящего ей не хватает! Может, пусть и правда съездит, поживет там? Быстренько назад запросится. – Может, и не запросится, – задумчиво проговорил он. – Место там хорошее… Как она сказала? Настоящее? Вот только… что делать, если на нее и там депрессия навалится? Мие захотелось по чему-нибудь стукнуть. И, утомившись пересказывать весь этот бесконечный вечер, она не сдержалась: – Ну да, здесь-то я в любой момент под рукой, есть кому ее из тоски вытаскивать. Ты же и сам понимаешь, что мои с ней регулярные посиделки – не выход? – Она потерла виски. Сильно, словно хотела потереть не виски – мозг. Он словно бы не понял: – Но нельзя же ее в таком состоянии бросать! В «состоянии»? Как мягко это звучит! Сама Мия давно уже пыталась понять, что с Янкой такое. Да все, что угодно! От простенького невроза или чего-то столь же безобидного до того, что ранее называлось МДП, маниакально-депрессивным психозом, а нынче нежно именуется биполярным расстройством психики. Очень уж странно выглядели Янкины перепады настроения: от бодрой активности до полного безразличия ко всему, включая себя. Не обязательно ведь маниакальная и депрессивная фазы должны чередоваться симметрично? Нет, она читала, что некоторые люди чуть не всю жизнь проживают в маниакальной фазе, никому и в голову не приходит, что у них «с головой не все в порядке», наоборот – такие работники на вес золота, ибо в одиночку справляются с объемами, на которые в ином случае полдюжины человек потребовалось бы. Это про них говорят: шустрый, как электровеник. Другие же, наоборот, всю жизнь проводят в «не могу, не хочу, не буду». И все из-за каких-то сбоев в той самой биоэлектрохимии мозга. Может, Янке просто микстурок каких-нибудь нужно попить. А может, пожить полгодика примитивной, почти животной жизнью: работать – физически! – до седьмого пота, плавать, как рыба, трахаться, как кролик, есть простую еду, спать, как бревно, и все психические механизмы придут в норму. Но скорее всего ей просто хороший психотерапевт нужен… Говорить этого вслух Мия не стала, конечно. Только намекнула. Хотя, пожалуй, и грубовато: – Ален, кто говорит о «бросать»? Но ты пойми, я же не психиатр, даже не психотерапевт… – Ты хочешь сказать, что Ульяна – сумасшедшая? – Ну почему сразу сумасшедшая? Но с этими срывами действительно нужно что-то делать. – Ты устала и потому преувеличиваешь, – довольно холодно заявил Ален. – У девочки просто слабые нервы. А ты сразу… – Да, может, я все преувеличиваю. Но если бы у нее были, к примеру, слабые связки или слабый желудок, ты моментально нашел бы для нее хирурга или гастроэнтеролога. Слабые нервы – это что? Может, имеет смысл их укрепить? Ну не знаю… в какой-нибудь клинике неврозов. Или в санатории, если тебя пугает слово «клиника». Отдохнет, окрепнет… – Схватили, в желтый дом и на цепь посадили… – как-то отстраненно, словно из книжки зачитывал, процитировал Ален. – Тебе не кажется, что теперь ты сам преувеличиваешь? – Ладно, – холодно произнес он. – Я подумаю над тем, что ты сказала. Иди отдыхай. На тебе тоже лица нет. Надо же! Заметил! Соизволил! – Ну… до завтра тогда. Мия принялась дергать ручку, пытаясь открыть дверцу, которая почему-то не поддавалась, пока Ален, перегнувшись, не помог. Она выбралась из машины – не поцеловав его на прощанье! – и побрела к Янкиному подъезду. Только поднявшись на третий этаж, Мия вспомнила о традиционном поцелуе. Как она могла забыть?! Но ведь и Ален даже не попытался… Тоже – забыл? * * * – Не скучай, девочка моя! Экранчик телефона еще светился некоторое время. Светились чуть прищуренные глаза Алена, светилась мальчишеская полуулыбка… Потом экран погас. Мия некоторое время глядела на темное стекло, прикусив губу. Значит, в эти выходные Ален с Лелей приглашены на чей-то семейный юбилей и увидеться опять не получится… Она переживет, конечно. Но – сколько прошло с их последней встречи? Неделя? Или даже две? Нет, не может быть, чтобы так много. Сегодня пятница, так? А когда они виделись, была суббота. Значит, неделя, даже чуть меньше? Но как же… В субботу у Мии была встреча с куратором, по курсовой работе. Значит, в предыдущую субботу? Почти две недели назад? А перед этим? Как такое могло получиться? Не может же он все время быть занят! Или… может? Собственно, сперва именно Мия была занята – сессия все-таки. Еще и за Янкой пришлось присматривать, чтобы она опять в свое уныние не свалилась. После сессии все вроде вошло в свою колею. Звонки, свидания. В Прагу они, правда, так и не съездили, но все остальное вроде бы было как и раньше. И гадкий тот разговор в машине, кажется, забылся. А!лен даже благодарил ее за помощь с Янкой. Искренне благодарил или мелькала в его улыбке, в его теплом голосе ирония? Эдакие мысленные кавычки возле слов «забота» и «помощь»? Возможно, так как его звонки стали реже. Встречи – тоже, но главное – звонки. Для свиданий нужно время, и тут действительно может мешать занятость. Но чтобы позвонить («Привет, ты как?»), достаточно минуты. Было бы желание.