– Что это за дом, деда? – Это архив. Там хранится все. Все самое важное. – Самое важное из чего? – Из всего, что мы делали. Все фотографии и фильмы и все твои самые никчемушные подарки. Дед смеется, Ной тоже. Они вечно дарят друг другу никчемушные подарки. На Рождество дед подарил Ною пакет с воздухом, а Ной деду – одну сандалию. А на день рождения Ной подарил ему съеденную шоколадку. Это был любимый подарок. – Какой большой дом! – Так и шоколадка была большая. – Деда, а зачем ты так крепко держишь меня за руку? – Прости, Нойной. Прости. Земля у фонтана покрыта твердыми каменными плитами. На каждой кто-то вывел мелом сложные математические уравнения, но люди с размытыми очертаниями снуют по ним туда-сюда, и их подошвы стирают цифру за цифрой, так что остаются лишь редкие штрихи, глубоко врезавшиеся в камень. Окаменелые останки уравнений. Дракон чихает во сне, расфыркивая носом по всей площади миллион исписанных бумажных листочков. Сотня фей из книги сказок, которую бабушка часто читала Ною, танцует у фонтана и ловит листки. – Что там написано на этих листках? – спрашивает мальчик. – Там все мои идеи, – отвечает дед. – Они разлетаются. – Давно уже. Мальчик, кивнув, крепко-крепко смыкает пальцы вокруг дедушкиных. – Твой мозг болеет? – Кто тебе сказал? – Папа. Дед сопит, вздыхая. Кивает. – На самом деле неизвестно. Мы слишком мало знаем о том, как работает мозг. Это словно гаснущая звезда, помнишь, я объяснял тебе? О том, что звезда погасла, мы узнаем только спустя долгое время – то, которое нужно ее последнему свету, чтобы достичь Земли. У старика дрожит подбородок. Дед часто напоминал Ною, что Вселенной больше тринадцати миллиардов лет, и бабушка всякий раз бормотала: «И все равно ты так спешишь на нее поглядеть, что никогда не успеваешь включить посудомойку». Кто торопится жить, тот торопит разлуку, порой шептала она Ною, но тот не понимал до самых ее похорон, что она имела в виду. Дед сцепил пальцы, чтобы унять дрожь. – О том, что мозг угас, тело узнает спустя долгое время. Человеческое тело – феноменально самоотверженный работник, оно математически совершенно и продолжает вкалывать до последней капли света. Наш мозг – самое бесконечное из уравнений. Когда человечество его решит, мы станем еще могущественнее, чем были даже когда высадились на Луну. Вселенная не загадочнее человека. Помнишь, что я говорил тебе про неудачи? – Настоящая неудача – это когда не можешь сделать еще одну попытку. – Именно, Нойной, именно. По-настоящему большую мысль на Земле не удержать. Ной зажмуривает глаза, чтобы не выпустить оттуда слезы, заставить их уползти обратно в свои норки. На площади начинается снегопад, как начинается плач ребенка: вот еще толком нет ничего, а в следующий миг уже не остановить. Тяжелые белые хлопья покрывают все идеи деда. – Расскажи про школу, Нойной, – просит старик. Он всегда спрашивает о школе, но не так, как другие взрослые, которым интересно, как Ной там справляется. Деду интересно, справляется ли школа. Ей это почти никогда не удается. – Учительница велела нам написать рассказ, кем мы хотим стать, когда вырастем, – рассказывает Ной. – И что ты написал? – Я написал, что сперва хочу как следует побыть маленьким. – Очень хороший ответ. – Ну правда, а? Мне бы больше хотелось состариться, чем повзрослеть. Все взрослые сердитые, смеются только дети и старики. – Ты так и написал? – Да. – А что учительница? – Сказала, что я не понял вопроса. – А ты что? – Сказал, что она не поняла ответа. – Я тебя обожаю, – заявляет дед, не открывая глаз. – У тебя опять кровь пошла, – сообщает Ной, накрыв ладонью руку деда. Дед трет лоб застиранным носовым платком. Что-то ищет по карманам. Потом глядит на ботинки внука, как они раскачиваются в паре дециметров от асфальта и тянут за собой непокорные тени. – Когда твои ноги, милый Нойной, дорастут до земли, я буду уже в космосе. Мальчик сосредоточился, стараясь дышать в такт с дедом. Это другая их игра. – Деда, мы тут, чтобы научиться говорить «до свидания»? – спросил он наконец. Старик, почесав подбородок, надолго задумался. – Да, Нойной. Боюсь, что так. – У меня досвидания плохо получаются, – признается мальчик. Дед, кивнув, гладит его по щеке, мягко, хотя пальцы у него шершавые, точно замша. – Это у тебя от бабушки. Ной помнит. Когда отец забирал его вечером от бабушки с дедушкой, произносить эти слова ему запрещалось. «Не говори так, Ной, не смей мне этого говорить! Когда ты меня покидаешь, я старею. Каждая морщинка на моем лице – это твое «до свидания», – сокрушалась она. Так что вместо этих слов он ей пел, и она смеялась. Она научила его читать, и печь булочки с шафраном, и наливать кофе так, чтобы не расплескивался, а когда руки у нее стали дрожать, мальчик сам научился наливать по полчашки, чтобы не расплескалось, потому что ей было неловко, что она расплескивает кофе, а он не хотел, чтобы ей было перед ним неловко. «Небо не больше, – шептала она ему в самое ухо, когда прочитала сказку про фей и он уже почти засыпал, – чем моя любовь к тебе, Ной». Она не была безупречной, но она была его. Мальчик пел ей в последний вечер, перед тем, как она умерла. Ее тело отказало раньше, чем мозг. А у деда все наоборот. – У меня досвидания плохо получаются, – говорит мальчик. Губы деда растягиваются в улыбке, открывая один зуб за другим. – У нас еще будет много возможностей потренироваться. Ты всё отработаешь как следует. Почти все взрослые ходят и угрызаются хоть об одном каком-то досвидании, и мечтают вернуться в прошлое и сказать его получше. А нашему с тобой досвиданию таким быть не обязательно, ты сможешь его повторить сколько хочешь раз, пока оно не станет безупречным. А когда оно станет безупречным, твои ноги дорастут до земли, а я уже буду в космосе, так что бояться нечего. Ной держит старика за руку – человека, который научил его рыбачить, и не бояться слишком больших мыслей, и смотреть в ночное небо, и понимать, что оно состоит из цифр. Это своего рода благодать, дарованная математикой, – он теперь не боится того, что страшит большинство людей: бесконечности. Ной любит космос за то, что тот никогда не кончается. Не умирает. Он – то единственное, что тебя никогда не покинет. Ной болтает ногами и разглядывает металл, поблескивающий между цветов. – Деда, там на каждом ключе цифры. Дед наклоняется со скамейки. – Да, кстати, точно. – Зачем они? – Не помню. В его словах слышится испуг. Его тело тяжелеет, голос делается тонким, кожа обвисает, точно парус, который вот-вот потеряет ветер. – Деда, почему ты так сжал мою руку? – шепчет внук. – Потому что все исчезает, Нойной. А тебя я хочу удержать больше всего на свете. Мальчик, кивнув, крепче сжимает его руку в ответ.