А клоуны продолжали: «Бим!» — «Что, Бом?» — «Я думаю, тебе надо жениться». — «Нет, я не хочу жениться, я хочу учиться!» — «А я говорю — жениться надо!» — «Не хочу-у же-е-ни-ться!..» — Рыжий начал истошным голосом реветь, будто его собирались резать. Схватившись за живот, плача, он бегал по краю сцены, а из глаз его длинными струями, как из фонтана, били «слезы» и поливали зрителей. Особенно досталось мальчишкам, которые сидели у сцены. Васька вытирал с лица Бимовы «слезы» и смеялся. Смеялся над переиначенными словами Митрофанушки, смеялся таким обильным слезам рыжего. Смеялся и удивлялся — как все искусно сделано: ведь никаких трубок не видно. Не выдавливал же из себя Бим всамделишные слезы? Только потом уже, много времени спустя, Николай Шляхов объяснил и даже показал ему, как это делается. Для этого он привез из города клоунскую маску — взял там напрокат, — и они долго играли ею — поливали друг друга «слезами». А когда надоело себя поливать, стали других «оплакивать». Брызнули на Ивана Егоровича. Тот принял шутку, улыбнулся, но от повторного опыта загородился рукой: — Будет, будет… Дошла очередь до Саввича. Подкараулил его Николай в коридоре, выскочил из двери и взревел: — Дядя Саввич, пустите в кино! — И полились «слезы». Саввич сначала оторопел, а потом пришел в себя и начал ругаться. Обиделся, кинулся на Николая, чуть маску не содрал с него. А обиделся больше всего от того, что неожиданно на него вышел Николай, перепугался Саввич чего-то. — Но-но! — отстранялся от него Николай, взывая к благоразумию. — Вещь казенная. Шуток не понимаешь? А еще в клубе работаешь. После этого Николай отвез маску, сдал — от греха подальше. Точно так, как из Бима тогда, теперь лились «слезы» из иконы. — Конечно, — заговорил учитель, когда в зале успокоились. — У нас приспособление несовершенно. Но принцип вам ясен — с обратной стороны по трубкам подводится вода, и она капает из глаз, создавая полную иллюзию слез. Так происходит «чудо». Вопросы есть? Васька поднял руку: — А как же вон криничку — святой колодец — засыпали, а она снова открылась? И там на дне, говорят, иконку видели? Криничка, о которой говорил Васька, находилась в буераке за поселком. Спустишься в глубокий овраг, и там она, выложенная белым песчаником, сверкает чистой, холодной и вкусной водой. Зимой вода в криничке не замерзает, а летом она такая холодная, что зубы ломит, как от мороженого. Бабы приходят сюда с бидончиками, ведрами — берут воду на стирку, на варево. Много стекается сюда и разного другого люда из дальних селений, наслышанных про святую воду, обладающую будто бы целебными свойствами. Старушки приходят сюда, как на посиделки, — придут, перекрестятся, попьют водички и не торопятся уходить, долго сидят на верху оврага, на зеленых лужайках, греются на солнышке и о чем-то судачат. Только к заходу солнца наберут в бутылки воды и расходятся. Они-то, эти старушки, и берегли криничку от мальчишек, которым нравилось почему-то то камень бросить в нее, то рукой залезть и поковыряться в самом ключе. Заглянешь в эту криничку — вода в ней прозрачная, дно видно. А на дне песчинки шевелятся, будто живые — ключи бьют. Вода из кринички выбегает через край песчаной кладки, которая обросла зеленой скользкой бородой. Зимой, в самые лютые крещенские морозы, в какой-то из дней у кринички собирается масса народу — приходят из ближних и дальних сел, приезжают на лошадях. Ходят вокруг кринички по краю оврага поп с кадилом и какие-то дядьки с хоругвями — освящают воду. Потом голубей пускают. Весело, нарядно, торжественно. Васькина бабушка называет этот праздник «ирдань», а мать — «иордань». В прошлом году признали криничку рассадником заразы и решили закрыть ее. В больших количествах сюда стали приходить разные люди, пили воду прямо из кринички или брали ее в посудины и тут же невдалеке омывали себя — лечились. Чтобы прекратить эту дикость, пригнали сюда с завода мужиков с лопатами и закопали криничку, засыпали ее землей, сровняли с краями оврага. Думали все — задушили ключ. А он через какое-то время вновь пробился. Правда, ему помог ливень — хлынул с градом, пошел поток с бугра и вымыл из оврага землю до дна. А там и ключ объявился. Криничка была заилена, но сердобольные старушки очистили ее от грязи, и ключ снова бьет, как и прежде, бежит прозрачная вода. Ликовали старушки: что свято — то не убьешь. На радостях еще и слух пустили, будто, когда чистили, видели на дне кринички икону. И пошла снова в ход криничкина слава… — Живой родник трудно убить, — сказал учитель. — Воде нужен выход. Не здесь, так в другом месте она все равно вышла б на поверхность. Все вы, наверное, знаете: недалеко от Ясиноватской посадки — Фонтанная улица. Там вода фонтаном из-под земли бьет. Это тоже ключ, родник, как и в криничке. Только здесь его заключили в трубу, дали выход. Вода бежит день и ночь, а ведь ее никто ниоткуда не качает. А попробуйте перекрыть трубу — вода обязательно найдет себе выход в другом месте. Напор подземных вод бывает очень велик. Васька знает этот фонтан — недалеко от него тетя Груня живет. Вода в фонтане такая же вкусная и холодная, как и в криничке. Мать всегда завидует сестре — у нее хорошая вода под рукой, а матери приходится носить ее из школы или из той же кринички, а это не близко… — Вы всерьез думаете, что Гурин этого не понимает? — перебила учителя Ребрина. — Что вы ему объясняете?.. — Во?.. — удивился Васька. — Откуда ж?.. — Ладно, — прекратила дискуссию Ребрина и обратилась к присутствующим: — Нам надо обсудить сейчас очень важный вопрос. Перед вами, товарищи безбожники, стоит большая задача. В этом году пасха совпадает с праздником Первого мая. Поэтому нам будет трудно определить, кто какой праздник справляет. Вы должны усилить не только свою пропаганду, но и повысить бдительность. Надо выявить, кто из ваших друзей и близких собирается справлять пасху, и помешать им сделать это. Особенно нужно быть начеку накануне пасхи — когда пойдут святить куличи. Проследить, кто из учеников или их родителей пойдет в церковь, и всех их взять на заметку. Из числа старшеклассников выделим наблюдателей. Я, конечно, написала в Совнарком, чтобы в этом году празднование Первого мая по просьбе трудящихся перенесли на пятое мая, так как иначе трудно будет уследить и определить, кто во что верует и кто что празднует. Но если почему-либо перенесение праздника не произойдет, нам придется крепко потрудиться. Для этого будет разработан специальный план мероприятий… Ребрина говорила уверенно, напористо, для каких-либо возражений не оставляла и маленькой щелочки. Кончив речь, она не стала ждать вопросов, тут же пошла за занавеску, где возился, исправляя неполадки в плачущем механизме иконы, Иван Костин, спросила его в упор: — Костин, признавайся: это ты нарочно сделал? — Она кивнула на икону. — Что сделал? — не понял тот. — Это самое. — И она показала руками, как из глаз хлынула вода в два ручья. — Нарочно? — усмехнулся Иван. — Придумают же!.. — Он покрутил головой. — Да нет, не нарочно, — вступился за него учитель. — Испортилось у нас тут. — Не защищайте, — сказала она учителю строго — и снова к Ивану: — А ты смотри: узнаю правду — даром тебе это не пройдет. На следующем занятии уже никаких опытов не ставилось, была лекция о постах, о говенье, о скоромном и постном, о самоистязании фанатиков, об укрощении духа и плоти человеческих. Лекция эта Ваське тоже понравилась — он легко себе представил, какой вред здоровью наносят посты: человек долгое время постится, морит себя голодом, а потом придет время разговляться — набьет с голоду брюхо жирным да вкусным, желудок и расстроится от непривычки. Пронесет так, что и не рад еде будешь. Это точно, такое Васька не раз на себе испытывал: поспеют у Карпа сливы, выберет момент — нахватает, наестся, а потом хоть не надевай штаны — только успевай бегать за сарай. И от яблок тоже бывало такое. А особенно от помидоров и от паслена. Шел Васька домой и улыбался про себя, представляя, как страдает какой-то внук, которого набожная бабка перекормила жирным мясом. А бабка та — то ли его бабушка Марфа, то ли бабка Марина Симакова — набожная старуха… И само собой стало что-то сочиняться: Знал бабку я Марину… Больше он о ней ничего не мог сказать, а вторая строчка пришла откуда-то просто так: Она толста была собой… Симакова была вовсе не толста, но строка получилась такой стихотворной, что Васька решил пренебречь правдой и оставить ее. Третья строка началась быстро, но без конца: На рождество сварила… А что сварила — ничего из того, что знал Васька, со словом «Марина» не рифмовалось: ни мясо, ни курятина, ни говядина… И вдруг — свинина! Подставил — подходит, только строчка получилась длинной, неудобной для чтения. И тогда Васька вернулся снова к первой строке и заменил Симакову Марину своей бабушкой Марфуткой. Заменил, и дело пошло как по маслу: Знал я бабушку Марфутку, Она толста была собой. На рождество сварила утку И сказала: «Заговляем, внучек мой…» Стихи! Получились настоящие стихи! Васька подпрыгнул от радости, заторопился домой, записал на бумагу, перечитал — стихи! И полились слова, посыпались рифмы — начал быстро рождаться рассказ, как бабка и внук долго постились, а потом разговелись и оба захворали сильно, а помогли им врачи, но не поп. В один вечер сочинил! Вот это да! На другой день показал учителю в кружке безбожников. Тот прочитал, улыбнулся своей загадочной улыбкой и отдал Ребриной. Вожатая долго читала тетрадку, двигала бровями, постигая скрытый смысл Васькиной поэмы, перечитывала некоторые строки по нескольку раз, наконец подняла глаза, пристально посмотрела на Ваську: — Сам сочинил? — Сам, — сказал Васька и, почувствовав в ее вопросе недоверие, застеснялся, покраснел, поспешил добавить: — Вчера вечером… — Удивительно, — качнула головой вожатая, и в глазах ее Васька заметил какое-то потепление и интерес к нему: — Ты что ж, поэтом хочешь стать? — Нет, летчиком, — быстро ответил Васька, чтобы успокоить Ребрину. — Это мы поместим в очередном номере нашей стенгазеты «Безбожник». — Ребрина потрясла тетрадкой. — Согласен? — Ладно, — сказал Васька, провожая глазами свои стихи, которые запихивались в ребринскую сумку. В тот же вечер Васька сидел дома над чистой тетрадью, отведенной им специально для стихов, и думал, о чем бы сочинить стих. Но, к сожалению, ничего не придумывалось. И тогда он стал вспоминать, о чем еще не писали поэты. Оказалось, они все уже воспели и Ваське ничего не оставили. Но это его не обескуражило, и он вывел красиво заголовок: «Зимнее утро». Зимнее утро. Кругом тишина стоит. Ни птица, ни зверь не летает… Изредка лишь паровоз просвистит Да Карпова собака залает… Стихи Ваське понравились, хотя во второй строке было что-то явно не то. Но он не стал мучить себя поисками слова, понес сочинение матери — похвастаться. Та взглянула на тетрадь, спросила: — Выучить задали? — Не… Сам сочинил. — Сам?! — удивилась мать и прочитала стихи. — Складно, — сказала она. — Молодец. Это такое задание вам дали — стишки сочинять? У нас такого не было.