— Смелее, смелее, товарищи! Идите сюда, сюда, на крыльцо поднимитесь — пусть все видят своих героев! Шахтеры по одному поднялись на крыльцо, толкаясь, выстроились в шеренгу, поглядывали друг на друга, улыбались, обнажая неестественно белые зубы и сверкая большими на фоне черных лиц белками глаз. Мужчина с орденом взошел на трибуну и начал речь. — Товарищи, у нас сегодня большой праздник: бригада Ивана Букреева, подхватив почин нашего земляка с шахты «Центральная — Ирмино» Алексея Стаханова, добилась рекордных успехов, доказав тем самым, что достижения Стаханова по плечу каждому советскому шахтеру. Применение новых методов добычи угля, правильная организация труда, максимальное использование техники дали возможность бригаде Букреева перекрыть старые нормы почти в пятнадцать раз! Это, конечно, еще не рекорд Стаханова, но эти достижения красноречиво говорят, что не за горами тот день, когда горняки нашей шахты добьются рекордных успехов и наша шахта станет стахановской. Слава героям труженикам, слава нашим стахановцам!.. Потом выступали от профкома, от комсомола, от пионеров, выступил сам Букреев, и после каждого оратора духовой оркестр исполнял продолжительный туш. Случайно попавший на этот праздник Васька совсем забыл, что он не дома, что его ждет мать, слушал речи, смотрел вокруг, захваченный общим праздничным настроением. Только когда уже объявили митинг законченным и все стали растекаться по улицам поселка, он вспомнил о матери и заметался в поисках воды. Хотел было идти в контору, но увидел на углу: плещутся мальчишки у колонки — пьют, подставляя рты прямо под трубу, мешают друг другу, брызгаются. Васька подождал в сторонке, когда они ушли, сполоснул бутылку, набрал немного, напился, потом наполнил до горлышка, побежал к своему бивуаку. Мать давно уже, видать, собирала уголь, так как куча заметно подросла. Увидев Ваську, покрутила головой: — Ну, тебя только за смертью посылать! — Потянулась к бутылке: — В горле пересохло… — Напилась, продолжала: — И беспокоиться уже начала: где пропал? Может, случилось што? — Там митинг был! — сказал Васька. — Шахтеров-стахановцев встречали. С музыкой! А они черные-черные и улыбаются, а зубы и глаза белые-белые. Речи говорили, как на Первое мая. — То ж и нам повезло: вагонетка часто моталась туда-сюда, я даже удивилась. — В пятнадцать раз норму перевыполнили! — сообщил Васька. — Это много, — покачала мать головой. — Вот как работать стали. — А у самого Стаханова еще больше! Подхватив свой мешок, Васька направился было к террикону, но мать остановила его: — Думаю, хватит уже. Нести тяжело будет, а дорога не близкая… Да еще в посадке у нас припрятано. Давай собираться домой. Наполнив Васькин мешок до половины, мать приподняла его — попробовала на вес. — Хватит тебе. — Мало, — запротестовал Васька. — Еще давай. — Хватит, сынок. У тебя косточки молоденькие, растут еще, могут искривиться. — Распрямятся, — сказал Васька беспечно. — Хорошо как распрямятся… А то будешь как Сантуй — кривобокий и кривоногий. — И нехай… — Как же «нехай»! Замуж никто за тебя за такого не пойдет. — Очень нужно! Я и жениться не буду. — Все в свое время, сынок. Хватит. Будет легко — в посадке добавишь, подберешь коксу, што схоронил в кустах… Домой пришли они поздно, усталые, у Васьки только и хватило сил помыться да в постель лечь. От ужина отказался, тут же уснул. И не слышал он, как мать вслух радовалась добыче, как мечтала о Ясиноватской свалке, о повторном походе на шахту уж всей семьей и с Карповой тачкой. Уснул Васька, и снился ему митинг на шахте: улыбающиеся черномазые шахтеры с цветами в руках и музыка, музыка, музыка… Однако ни на Ясиноватскую свалку выбирать из шлака остатки кокса, ни на шахту ни Ваське, ни его матери идти больше не пришлось. На другой день вечером к ним заявился дальний материн родственник Захар Чирин — бритоголовый толстый мужик — и предложил сдать горницу заводу под общежитие, а самим потесниться в кухне. Пока мать, поглядывая на детей, соображала, что ответить, он, вытирая взмокревшую макушку мятым платком, прошел к горнице и осмотрел ее хозяйским глазом. — Четыре койки вполне встанет и стол — посредине. Все хорошо будет. А? — обернулся он к матери. — Что хорошо? Объяснил бы толком… — Фу-ты! Народ какой непонятливый! — Чирин оседлал ближайшую табуретку. — Я ж тебе толкую: под общежитие комнату сдай. Или не слыхала? Сейчас же строительство кругом какое развернулось — заводы строют, шахты новые открывают. Рабочих не хватает. Вот и вербуют со всех концов к нам в Донбасс людей. А жилья покамест нету на всех, общежития все битком забиты. — Дак это тут вербованные будут жить? — удивилась мать. — Ну да. — Да они ж, говорят, все бандиты? Без роду, без племени: бродяги разные, безотцовщины, беспризорники, тюремщики? — Чепуха! — отмахнулся Чирин и даже поморщился. — Конешно, разные есть… Но много едет сюда и комсомольцев, по призыву. Ну? — «Ну, ну», — покрутила мать головой. — Страшно… — А я думал, тут все уже обдумано и решено. — Захар обидчиво поерзал на табуретке, окинул кухню глазами: — Вчера встретил Платона, тот попросил зайти сюда. А так бы… Мы вообще-то расселяем поближе к железной дороге, чтобы на трудовой поезд им ближе ходить было. Сюда, может, никто и не согласится еще… Такую даль ходить. Особенно осенью — дороги расквасит, грязь. Это я уж по-свойски завернулся: слышал, нужда… — Конечно, нужда… — сказала мать. — А че ж думать? Тут есть выгода прямая, люди многие охотно сдают свои хаты. Ну? — Опять «ну», а самого главного не сказал. — И правда, — усмехнулся Захар. — Платить будут по пять рублей за койку. Да за уборку помещения еще что-то там полагается. — Кто будет платить? Они сами? — Нет, завод. — Ну, то хорошо. А топливо? — А топлива — сколько надо, столько завод и обеспечит. Завтра уже начнем развозить уголь. — Сколько надо, столько и дадут? — воскликнула мать и радостная оглянулась на детей. — Да его ж целую машину, не меньше, на зиму надо! — Машину или две — какая разница. Сколько надо, столько и завезем. Топливо не только зимой нужно. Летом тоже без него не обойтись: придут с работы, умыться — воды согреть или сварить что, постирать… — Верно, верно… Угля много надо. — Опять же: кому бельишко постираешь или суп сваришь — заплатит. Тоже прибыток. Лишний рубль не помешает. — Главное, топливом обеспечивают! Всю зиму будет тепло в хате! — Мать уже не слушала Захара, смотрела на детей. — Ну как, Вася? Согласимся? Таня? Васька стоял насупырившись: вербованных пускать в хату ему не хотелось. Чужие люди вытеснят их в кухню, а сами будут жить в просторной комнате. И еще неизвестно, какие люди попадутся. Слышал он о вербованных разные разговоры — сброд там всякий пригоняют. Они могут и книжки на цигарки порвать и искурить. Но мать обрадовалась, углю обрадовалась. А как не обрадоваться — уголь такой дорогой… — Что молчишь, Вася? Двинул плечами Васька — как хочешь, он противиться не смеет… А горло почему-то перехватило, будто обидели чем-то. — Пустим, потерпим зиму. А там видно будет, — успокаивает его мать. — Мы ж все равно большую комнату на зиму заколачиваем. — Вот и хорошо, — поднялся Чирин. — Завтра мебель доставим, а может, если успеем, и уголь завезем. — Уже завтра? — А чего ж ждать? Народ прибывает, надо расселять. Бывайте. — Он надел кепку, направился к выходу. — Ты ж там подбери нам, какие посмирнее, — попросила мать Чирина. В ответ тот только плечами двинул неопределенно и ушел. А в доме наступила тишина. Будто крутилась жизнь заведенным колесом, бежала куда-то своей дорогой, а тут ее взяли и остановили: старые планы все рушились, новых пока нет, жизнь приостановилась. Васька первым поднялся, пошел в комнату, стал снимать с полки книжки. — Успеешь еще, сынок… Завтра день будет, — попыталась отвлечь его мать. Но он продолжал снимать их, и тогда она тронула его рукой за плечо: — Ну что же ты надулся? Будто я виновата? Давайте откажемся. Еще не поздно. Вон он до Куликова проулка еще не дошел. Только тогда опять будем холодать. А тут помощь какая: топливо, да еще за койки платить будут. А к осени сколько надо? Одежа, обужа… — А я что? Рази я против? — буркнул Васька и понес книжки на кухню. Утром комнату окончательно освободили от всего: вынесли кровать, сундук, угольный шкафчик, сняли Васькину полку для книг. Оставили только на стене увеличенную отцову фотографию. — Нехай висит, она им не помешает… — сказала мать. — В кухне больше пылиться будет… Васька не возражал. А вскоре к воротам подъехала машина, и с нее сгрузили мебель: четыре койки, стол, три табуретки, четыре тумбочки; постель — матрасы, набитые соломой, подушки, одеяла, простыни; посуду — из оцинкованного железа чайник, две кружки, рукомойник и тазик. И сверх всего — шашки и домино. Двое парней внесли в комнату койки и стол, а на остальное махнули рукой: — Сами тут разберетесь, а то нам еще вон сколько развозить.