Она выла, кидалась на решетки, грызла их. Бесновалась… Прорвавшись, изрыгала пламя! Но все в своем воображении. Если бы Фима имела силы, она спалила бы дотла весь поселок, чтобы спасти Хушкаля. Она представляла себя драконом. Она — человек примитивный, без фантазии. Подруги нашли ее без сознания. Отнесли в лазарет. Там она быстро оклемалась и осталась. Раненых все прибавлялось, и лишние руки были кстати. С медбригадой Фима вскоре отправилась в зону боевых действий. В штабе ей места не было — запятнала себя связью с врагом. Да и она не могла смотреть на тех, кто отдал приказ расстрелять Хушкаля, и улыбаться им, пусть и натянуто. Она выносила из боя раненых. Оказывала им первую помощь. Крепкая, выносливая, она могла тащить крупного мужика вместе с обмундированием десятки метров. Кто-то умирал на ее руках. Другие выживали, но она никого не навещала в лазарете. Все свободное время Фима проводила за чтением стихов Ахмед-хана Дури. Некоторые учила наизусть. Благодаря им она будто связывалась с Хушкалем. Чтобы ощущать его вечное присутствие рядом, Фима набила татуировку со строчкой из поэмы о любви. В переводе она означала: «Мы вместе собирались улететь за горизонт, но тебе перебили крылья, а мои опустились сами…» На пушту фраза звучала очень красиво и отражала то, что чувствовала Фима в тот момент. Наколка едва успела зажить, когда их часть попала под шквальный обстрел. Это была настоящая бойня. Фима была ранена, когда попыталась оказать помощь первому солдату. Пуля попала в плечо. Прошла навылет, но продырявила хорошо. Кровь фонтаном брызнула. Из-за быстрой потери ее Фима и отключилась. А когда очнулась, оказалось, что она в плену. Их было несколько человек. Мужчин в итоге расстреляли, а двух женщин оставили в живых. Фиму и Раю. Каждую изнасиловало по нескольку десятков человек. Сначала жестоко. А когда те перестали сопротивляться, просто отдали их бойцам, чтобы те порадовались. Это был конвейер. Девушки лежали на пропитанных потом и спермой матрасах с раздвинутыми ногами, а за дверью стояла очередь. Она быстро двигалась, ведь каждому выделялось не больше десяти минут. Рая быстро сдалась. Она вцепилась в шею одного из насильников… Вгрызлась как бультерьер, чтобы ее наверняка убили. Умерла с куском плоти во рту. И забрала за собой «клиента». А Фиме хотелось жить. Поэтому, когда ей велели расстрелять пленного, она согласилась. Моджахеды были обкурены. Трахать пленницу не хотели, потому что она потеряла товарный вид, была вся в синяках, ссадинах, трещинах на влагалище. Она воняла. Ее рана гноилась. Уж лучше ослицу поиметь, чем такую бабу. Фиме дали ружье с одним патроном. Сказали: убьешь с одного выстрела, дадим помыться, поесть и наложим на рану лечебную мазь. Вывели пленника. Фиму взяли на мушку. Кто-то из мужчин сказал: — Она выстрелит в себя. — Ни за что. Эта сука будет до последнего терпеть. — Давай заключим пари? — Согласен. Ставка — кинжал. — Тот был красивым, с гравировкой. Его сняли с пояса русского офицера и никак не могли решить, кому достанется. — Нет, это слишком. Мухтар скоро приедет, ему подарим, — так звали боевого командира, которого бойцы почитали. — Ставлю три банки консервов. — Идет. Фима понимала язык. И когда услышала о выстреле в себя, удивилась. У нее не было таких мыслей. Выжить любой ценой, вот чего хотела она. Умирать рано. К Хушкалю успеется. Да и есть ли это «после»? Она стояла напротив солдатика с похожим на ее лицом: простым, деревенским. В любом случае он не жилец. Так какая разница, кто отправит его на тот свет, она или кто-то из моджахедов? И все же она никак не могла нажать на курок. А потом вспомнила, как казнили ее Хушкаля. Этого чистого человека. Единственного из всех, кого она знала, кто был достоин жить. И пули в него выпустили вот такие, простые, деревенские… Нацелившись в голову, Фима спустила курок. Пуля врезалась в лоб, разнесла череп. Парень упал. После этого Фима обернулась к тому, кто на нее ставил, и сказала на пушту: — Ты выиграл. Теперь дай мне поесть и помыться. Тот не смог сдержать удивления. И поразился он не тому, что Фима отлично владеет языком, а ее выдержке. «Эта сука» оказалась крепким орешком. Всадила пулю в лоб соотечественнику и даже слезы не пустила. Фиме выдали ведро воды, мыло, тряпку. Дали банку тушеной говядины. Потом прислали к ней деда с пиалой вонючей жижи. Он нанес ее на рану. Ее начало так жечь, что девушка орала как резаная. Старик напоил ее маковым молоком. Фима уснула. Когда пробудилась, то чувствовала себя почти здоровой. Пару дней ей дали на восстановление. Потом снова отдали бойцам. Уже другим. Это Мухтар со своим отрядом приехал в поселок. Сам он отказался трахать пленную, даже на нее не взглянул. Но когда ему рассказали о ней, велел привести. — Откуда знаешь пушту? — спросил он. — Научил любимый. Его звали Хушкаль. Мы мечтали о семье. — Его нет в живых? — Расстреляли. — Ваши? — Да. — Ты ненавидишь их за это? Фима задумалась. Тех, кто нажимал на курок, нет. Они исполняли приказ. Но офицера, что отдал его, да. Пожалуй, единственного человека, не считая отца. — Твои люди изнасиловали меня, невинную, — медленно проговорила она. — Они сделали меня шлюхой. Мне как к ним относиться? Мухтар встал, подошел к ней, взял за подбородок. Пальцы были сильными, цепкими. От них пахло оружейной смазкой и табаком. — Скольких человек ты убила? — спросил он, глядя Фиме в глаза. Его были цвета горького шоколада. Красивые. Мухтар вообще оказался мужчиной видным, только очень низеньким. Впоследствии оказалось, в его сапогах есть толстая стелька, добавляющая ему пару сантиметров. — Одного. — Сказали, ты сделала это хладнокровно. И попала точно в цель. Как будто убиваешь не в первый раз. — Фима пожала плечами. Она не знала, что на это говорить. — Хочешь, я сделаю так, что к тебе больше никто не притронется? — И через паузу: — Кроме меня? — Да. — Хорошо. А теперь иди. В тот же день Фиме выдали мыло, зубную щетку, расческу, чистую одежду. Ее переселили из провонявшей потом и спермой палатки в сарай. Маленький, со слепым оконцем, зато с тазом для мытья, кроватью, сколоченной из ящиков, столиком из них же и зеркалом на подоконнике. Тогда Фима впервые увидела себя и содрогнулась. На нее смотрели глаза отца. Пустые, почти мертвые. Лицо похудело, обгорело. На скуле синяк, есть заживающие ранки. Фима открыла рот. Двух зубов нет — выбили. Хорошо, не спереди. Рана заживала прекрасно. Шрам после нее останется небольшой. Спасибо вонючему вареву лекаря. Фима обтерлась губкой, подмылась аккуратно (влагалище все еще болело), облачилась в традиционную одежду мусульманок. Ее выдали специально, чтобы бойцы не возбуждались, глядя на Фиму. На ее тело, волосы. Золотые косы привлекали их особенно. В России такой цвет считался невзрачным. Его сравнивали с прелым сеном. А тут — с драгоценным металлом. Через несколько часов за Серафимой пришли. Она думала, ее поведут к Мухтару, но нет. Встречал ее другой мужчина. С испещренным шрамами лицом и черной повязкой на глазу. — Я Хазбула, буду учить тебя метко стрелять, — сказал он. — А ты умеешь? — засомневалась Фима. — Даже с одним глазом. Но скоро и он потухнет. Снайперскую винтовку в руках держала? — Она покачала головой. — Стрельбой занималась? — Тот же безмолвный ответ. — В тире хотя бы стреляла? — Нет. — Вы кого мне привели? — крикнул он провожатому, что удалялся с места встречи. — Если она безнадежна — пристрели. Это приказ Мухтара. Умирать Фиме по-прежнему не хотелось. Особенно сейчас, когда жизнь начала налаживаться. Ублажать одного, это тебе не роту. Хорошо получится, ее из сарая переселят в дом. Будут давать сладости. Кто бы знал, как она о них мечтала. Секретарям их всегда таскали. Они и сами покупали конфеты и чаевничали по пять раз на дню. Что на заводе, что в штабе. И санитарок в диспансере благодарили некоторые. Фиме снилось ассорти в коробках, кубки с «Красным маком», мешки простых «Школьных». А еще пахлава, которой ее угощал Хушкаль. Когда ей после расстрела соотечественника кинули банку, она подумала — сгущенка… И так обрадовалась! Пусть тушенка сытнее, полезнее, но ей очень хотелось подсластить свою жизнь. Хазбула не пристрелил ученицу к концу занятия, даже похвалил. Сказал: глаз как у орла, но руки нужно тренировать. — У меня ранение в плечо незажившее, — сообщила ему Фима. — Как восстановлюсь, стану идеальной машиной для убийства. — Тебе придется стрелять в своих. Не дрогнешь? Тогда она была уверена, что нет. Потом, когда число ее жертв перевалило за сотню, начались проблемы с психикой, но в самом начале пути Фима не колебалась. — Они казнили моего жениха, — ответила она. — А он был мирным и очень добрым человеком. — А про себя добавила: — А если наши завтра захватят вашу базу, я перестреляю и вас. Рука тоже не дрогнет. А еще я стану героем. Так что пусть лучше будет так… Но отряд Мухтара занимал идеальную позицию. Их не могли выбить с нее долгое время. А бойцы совершали успешные набеги на части. Брали склады с провиантом и оружием, уводили в плен солдат. Тех, от кого не было толку, пускали в расход. Именно на них Фима тренировалась. Живая мишень, она всегда лучше. Особенно движущаяся. Пленника отпускали, говорили: добежишь до поста, уйдешь. Двоим удалось. Добежать — не уйти. Они подрывались на минах. А Фиму в наказание отдавали приближенным Мухтара. Их было всего двое. И они не являлись садистами. Пользовали проштрафившуюся белую телку, чтобы впредь не промахивалась. Когда Фима научилась стрелять без промаха, ее стали отправлять на задания. Со всеми она справлялась. Однажды она убила семью предателей. Они, афганцы, жили в богатом доме и хотели, чтобы война закончилась, поэтому помогали Советской армии. За это их наказали. А Фиме разрешили забрать все украшения себе. Она так и сделала. И с тех пор мародерство стало ее любимым занятием. Фима снимала с трупов часы, крестики из драгметаллов, вытаскивала из карманов портсигары, зажигалки. Бывало, вырывала золотые зубы. Что-то из этого она обменивала, часть откладывала на черный день, а все самое красивое вешала на себя. Первого ребенка она родила, когда еще была никем. От кого — кто знает. Сколько мужиков прошло через Фиму! Это был мальчик, и он умер при родах. Тот самый старый лекарь, что залечил ее рану, пытался его реанимировать. Но пацан будто отказывался жить, хоть и не был чахлым. Зато второй… Он не желал сдаваться. Пошел в мать! Мастью в том числе. Родился беленьким, светлоглазым, белокожим, но похожим на Мухтара волевым подбородком. Он перенес все детские болезни, о которых знала Фима. Но выкарабкивался снова и снова. Фима уважала его за это, но не любила. То ли на время разучилась испытывать это чувство, то ли запрещала себе, зная, что ребенка у нее отберут. Так и случилось. Когда мальчику исполнился год, его увезли в родной город Мухтара. Там жила его семья: родители, жена, дети. Малыш Мухаммед стал ее частью. Глава 3 Они во второй раз сменили дислокацию. Фима стала Фатимой, приняв ислам. И настояла на этом она сама. Думала, к ней будут лучше относиться. Но все бойцы ее презирали, а Мухтар не сделал второй женой. Зато у нее появилось время для себя. Когда наступало время молитвы, она делала вид, что читает Коран, а сама бормотала стихи Ахмед-хана Дури, и ей казалось, Хушкаль смотрит на нее с облачка и улыбается. Хазбула видел все хуже. Но видел! И, пожалуй, единственный нормально относился к Фиме. Когда Мухтара убили, он защитил ее. Бойцы хотели пустить по кругу, потом, обвешанную взрывчаткой, отправить к своим. Они так и не приняли Фиму. Но Хазбула пользовался авторитетом. Он сказал лишь «НЕТ!» и увел ее в свою палатку. Так Фатима стала любовницей полуслепого снайпера. Надо сказать, с ним ей было лучше, чем с Мухтаром. Он был добрее. И секс ему требовался не часто. А еще Хазбула оказался образованным человеком. Когда-то он учился на инженера в Кабульском университете, но началась война, и отец велел ему, как старшему, защищать свою землю. Он послушался. Командиром вместо Мухтара был избран один из его доверенных лиц. Но тот не тянул на лидера. Боевой отряд стал бандой. Они не воевали, а убивали и грабили. Нападали на малочисленные патрули, подрывали машины. Однажды совершили набег на палатку Красного Креста (Мухтар не позволил бы этого). Это был огромный шатер международной организации. Она оказывала помощь всем нуждающимся. План был простой: захватить медикаменты, взять в плен врача, а остальных кончить. Но все пошло не по плану. Медперсонал умел обращаться с оружием. Поэтому, когда сняли охрану, доктора и медсестры взяли автоматы и дали бой. К ним подключились те, кто был не тяжело ранен. Как назло, то были сплошь советские солдаты. Погибли почти все. И с той, и с другой стороны. Остатки моджахедов ушли ни с чем, но живыми. А Фатима не успела. Ее, раненую, бросили подыхать. Но она и в этот раз не пожелала так просто сдаваться. Женщина доползла до шкафа с медикаментами и стала оказывать себе первую помощь. Наложила сначала жгут, потом стала обрабатывать рану. Из медперсонала в живых не осталось никого. Одна сестричка подавала признаки жизни, но Фима свернула ей шею. На тяжелораненых пациентов можно было не обращать внимания. Они все лежали в отключке. Немного придя в себя, Фима-Фатима вколола себе обезболивающее. Когда оно подействует, она заберет самые ценные лекарства, обязательно запасется антигистаминными (ее аллергия становилась все злее), снимет украшения с трупов и уйдет. Была мысль уехать на грузовике, прихватив и оружие, но так ее скорее найдут. Наверняка был послан сигнал бедствия, и ей уже надо спешить. Увы, Фима не успела! Едва поднявшись на ноги, услышала звук, что издают крутящиеся лопасти пропеллера.