Тогда отец, как ни странно, немного притих. Вряд ли испугался десантника, просто понял, что больше не найдет себе женщины. А как без нее в сорок с небольшим? А тем временем прошел год. Еще одна сестра упорхнула. А это значит, каждой из оставшихся приходилось на себя принимать больше отцовского гнева. Даже Василине доставалось, хотя раньше он ее не бил, только унижал. Не хотел прикасаться к уродке, брезговал. — Давайте его уморим, — предложила она однажды. — Закроем в бане, чтоб угорел. — Откачают, — тяжко вздохнула Фима. — Тогда утопим в реке. — Не справимся. — Отравим. — Чем? — Поганками. — Пару раз пронесет, и все. Он же здоровый, как бык. — Значит, так и будем терпеть? — Придется. — Вам хорошо говорить, вы большие. А мне с ним оставаться до смерти? — Проси Шурку. Пусть тебя забирает. Она работает, имеет свою комнату в общаге. — Я писала ей. Она не ответила. — И заплакала. Но Васю никто не успокоил. Не принято было. Позже, когда Фима узнала больше людей, в том числе из многодетных и неблагополучных семей, она удивилась тому, что они не такие. Сострадательные, готовые помочь не только своим — чужим. А какие ласковые! Целуются, обнимаются, под руки берут друг друга, нежно треплют по волосам, за уши дерут в день рождения… лещей выписывают не оскорбительных, а игривых. Сестры могут за ручки ходить. Братья в обнимку. Шушукаться о чем-то. Вспоминать немногие счастливые моменты детства. Фима Сивохина забыла их все. Или их и не было вовсе? Как и близости между членами семьи. Тиран-отец, мать-рохля, они оба не любили ни друг друга, ни своих дочерей. Первый хотел сына, вторая — ему угодить. Девочек не только не ласкали, даже не хвалили, а ведь они были хорошими, и учились неплохо, и по хозяйству все делали. Только одна из пятерых, средняя, семью опозорила. В четырнадцать пошла по рукам, а чтобы отец не убил ее за это, сбежала из деревни с каким-то вором. Обрела свободу раньше срока. Но и умерла тоже. Сразу после Василисы. Девочка утопилась в реке. В том самом месте, где они купались в день смерти матери. А через полгода пришло известие о гибели средней. Убили ее. Отец не хотел оставаться в одиночестве, поэтому не отпускал Фиму в город. Запрещал ей школу посещать, чтоб она не получила аттестата. Но та ответила: — Меня это не остановит! Доучусь в вечерней. — И впервые дала ему отпор. Побил отец ее тогда знатно. А потом запер в доме. Фима сделала вид, что все поняла и смирилась. Сказала, что устроится на ферму работать. Будет, как и мать, коров доить. А когда бдительность его усыпила, сбежала-таки из дому. Больше она отца не видела. Но узнала через много лет, что он прожил долгую жизнь. До последнего работал. Вел себя тихо. Как будто умиротворился, оставшись в одиночестве. Глава 2 Два года спустя… Фима работала секретарем-машинисткой на заводе, жила с тремя соседками в комнате, выделенной им предприятием. Она получила только аттестат о начальном образовании и окончила трехмесячные курсы. На первое время этого было достаточно. Но Фиме хотелось получить медицинское образование и съехать в отдельное помещение. Пусть крохотное. Всю жизнь делила кров с сестрами и теперь продолжает делать это, но уже с чужими людьми. Впрочем, особого различия она не видела. Ей не нравились ни те ни другие. Как и стучать по клавишам. Но в медучилище она поступить не смогла. Как-то ее направили в медсанчасть завода в помощь их штатной машинистке. Фиме понравилось там. И захотелось остаться. Недолго думая, она подставила коллегу. Знала, что та попивает, сперла спирт в процедурном и подкинула ей. Пузырек в сумку, другой в стол, а третий вылила в кофе. После этого отправилась ябедничать главврачу. Воришку тут же уволили, списав на нее все недостачу, и Фима заняла ее место. Мучили ли ее угрызения совести? Вовсе нет. Не пила бы машинистка на работе, никто бы до нее не докопался. Фима завела знакомство с врачами и медсестрами. Стала своей. Любила помогать всем по малости. Ей даже халат выдали и шапочку. Все знали, что она хочет еще раз попробовать поступить в медучилище, поэтому делились знаниями, показывали, как уколы ставить, раны зашивать, брать анализы. Но это Фиме не помогло, она вновь провалила экзамены. Захандрить ей не дал врач-рентгенолог. Пожилой мужчина, уже пенсионер. Сказал, может устроить ее санитаркой в тубдиспансер. — Без образования? — удивилась она. — Туда мало кто идет. Сама понимаешь, какая работа опасная и противная. Можешь заразиться, по башке получить (большинство пациентов — откинувшиеся зэки). Тебе придется убирать кровавую мокроту, харчки. И если врачи и медсестры получают надбавки, то санитарки только талоны на молоко. — Тогда зачем мне это место? — Во-первых, тебе выделят отдельную комнату в общежитии, во-вторых, получишь опыт, в-третьих, льготы для поступления в училище. Зарекомендуешь себя хорошо (в чем я не сомневаюсь), направление дадут. С ним без экзаменов зачисляют на курс. Больше Фима не сомневалась. Она уволилась с завода и начала работать в диспансере. Первые два месяца ей казалось, что она в аду. Засыпала с мыслью, что завтра она уволится. Плевать на комнату, льготы при поступлении, а тем более молочные талоны. Но Фима смогла выстоять. Во многом благодаря одному из пациентов. Это был милый юноша, худой до прозрачности, начитанный, интеллигентный. Он подцепил страшную болезнь не в тюрьме. Заразился от голубей, которых разводил. И такое было возможно! Оба знали, он не жилец, и отдавали друг другу все, что могли. Фима ухаживала за голубятником, защищала его от враждебно настроенных пациентов, выпрашивала у доктора дополнительную дозу лекарства, а он погружал ее в свой мир доброты и гармонии. Он пересказывал ей книги, которые читал, описывал картины, что ему полюбились, напевал песни. Он рассказывал о людях, животных, птицах, к которым прикипел душой. Парень брал Фиму за руку, подводил к окну и показывал на изморозь на них. — Ты видишь эту красоту? — спрашивал он. — Какие узоры… Вот оно, настоящее искусство! Она не видела. А думала о том, что рамы надо проконопатить. Парень умирал, и оба об этом знали. Болезнь быстро прогрессировала. Лютые урки боролись с ней. Одной лишь силой воли если не побеждали, то сдерживали ее. Смерть пасовала перед ними, но подступала к голубятнику. К этому чистому, доброму человеку, что мухи не обидел. Она подослала своего бойца через птицу, чтобы забрать с собой парня уже через полтора года. Фима полюбила его. Чувство пришло через жалость, но, если бы голубятник выжил, она стала бы ему верной женой. И все же, зная исход, она отдалась ему. Захотела, чтоб он умер не мальчиком — мужчиной. И своей девственности лишилась с любимым. То был неуклюжий, сумбурный, быстрый секс. Как потом оказалось, после него Фима так и осталась девушкой. Но акт свершился, оба были этому рады. Особенно голубятник. Он не понял, что не попал куда нужно, зато умер, думая, что стал мужчиной. А случилось это уже на следующий день. После похорон Фима поняла две вещи. Первая: она не хочет в медицину. Какой от нее прок, если она не спасает достойнейших? Вторая: нужно выходить замуж. В мире много мужчин, не все они похожи на отца. Есть нежные, добрые, способные видеть красоту в морозных узорах на окнах. Таким сложно выживать в этом суровом мире, но, если рядом будет Фима, пара получится идеальной. Из тубдиспансера она уволилась. Но на завод не вернулась. Устроилась секретарем в военкомат. Зарплата крохотная, общага тесная, зато сколько мужчин вокруг! Фима не мечтала о полковнике, даже младшем лейтенанте. Ей хотелось познакомиться с забракованным солдатиком. Тихим, нежным, пусть больным, но не смертельно. Ей нравились худенькие, бледные, безволосые. Антиподы ее великана отца с могучей косматой грудью, покрытыми шрамами ручищами, бычьей шеей и холодными голубыми глазами. Они казались мертвыми, но оживали, когда он давал волю своему гневу. Но Фиме не везло. Если она и знакомилась с ребятами, что оказывались ей по душе, то либо она им не нравилась, либо их мамам (большая половина из тех парней были привязаны к родительским юбкам). Многие оказывались не такими добряками, как на первый взгляд. Их обижали все детство и юность, и парни таили в себе злобу. И тоже выплескивали гнев. Но только на тех, кто еще слабее их. Отец, надо сказать, руку поднимал не только на женщин. Просто он не видел разницы между ними и мужиками, что его бесили. Слабая девочка или бугай, ему было все равно. Он кидался на всех. А тихони были избирательны. Фиме даже пришлось одному надавать по щекам за то, что на нее замахнулся. Думал, пухленькая, мягонькая, скромная сиротка, что не даст отпора… Не угадал! В двадцать один год Фима решила отправиться в Афганистан. Женщины туда попадали редко. В основном добровольно. Заключали контракты и отправлялись в другую страну. Служить родине, смотреть на новый мир, получать двойной оклад и… Опять же знакомиться с мужчинами. На войне любая женщина хороша. На каждую найдется желающий. Знакомая Фимы по диспансеру, косоглазая и прыщавая Зоя, что пошла добровольцем, чтобы выносить раненых с поля боя, как ее бабушка в Великую Отечественную, в Афгане себе мужа отхватила! Бравого танкиста с орденом! Он немного обгорел, прежде чем Зойка спасла его, но с лица воду не пить. Расписались они. Он служит еще, но уже в тылу, а она вернулась на родину беременной. Как родит, дадут квартиру. Серафима Сивохина отправилась в Афган в 1984-м. Думала, прослужит годик и вернется в Россию, но застряла там на несколько лет… Работала Фима в штабе. Первые пару месяцев ей казалось, что она вытянула счастливый билет. Тепло, но не адово пекло, отлично кормят, по вечерам танцы. У нее два поклонника. И есть подружка на кухне, которая подворовывает, а они тушенку да консервы местному населению продают. За красивые вещицы. Девушки много серебра и позолоты выменяли на говядину и мойву. Подружка все это для перепродажи брала, а Фима себе оставляла. У нее украшений сроду не было. Даже бижутерии. А ей так хотелось иметь их в таких количествах, что, если все на себя надеть, будешь сверкать, как новогодняя елка. Но вскоре война подступила близко. Пришлось штабу переезжать. Местом его дислокации был выбран довольно крупный поселок Карагыш. В нем имелись больница, школа и даже музей. Туда привозили ребятишек из соседних кишлаков, чтобы показать, где в конце семнадцатого века жил и творил прославленный афганский поэт Ахмед-хан Дури. Там Фима познакомилась со второй своей большой любовью, Хушхалем. Именно он был смотрителем и экскурсоводом музея. Также он преподавал в школе и писал стихи. Умный, интеллигентный, добрый и по-своему красивый. Лицо его было чересчур худым, уши торчали, но большие карие глаза лучились теплом. Поэтому Фима и обратила на Хушхаля внимание. Когда они пришли с подругами в музей, один из школьников разбил какую-то редкую вазу и испугался, начал плакать. Думал, накажут. Но смотритель потрепал его по голове, сказал: ничего страшного. Потом собрал черепки, отдал мальчишке и попросил склеить. Вскоре ваза вернулась на прежнее место, пусть и не в первозданном виде. Фима стала регулярно ходить в музей. Говорила Хушхалю, что обожает Ахмед-хана Дури. Увлеклась его творчеством давно, когда еще находилась в России. На самом деле она ничего не смыслила в поэзии. Более того, не любила читать. Может, поэтому дважды не поступила в училище? Но в глазах Хушкаля Фиме хотелось возвыситься. Она декламировала ему отрывки из стихов, что учила в школе, и выдавала их за свои. Все равно он не знает русского! А вот она начала учить пушту. И Хушкаль в этом помогал. Как-то они засиделись за сборником стихов Ахмед-хана (кого же еще!), и Фима решила остаться в музее до утра. Ей постелили. Но рядом не легли. А она-то думала, у них любовь! Фима укрылась с головой одеялом и заплакала. А потом услышала голос Хушкаля: — Я жажду провести с тобой эту ночь. Я никогда не был с женщиной и очень хотел бы, чтоб первой и единственной стала ты, но… — Но? — сдавленно спросила она. Ее пушту стал к тому времени очень хорошим. — Я не хочу опорочить тебя. Пожениться мы не сможем. Сейчас точно. Когда все закончится, возможно. И тогда я назову тебя своей женой и разделю с тобой ложе. — Но мы можем просто полежать вместе? Обнимемся, поцелуемся? — Я не устою. Ты очень красивая, Серра, — он именно так ее называл. — И я мечтаю о тебе с того дня, как увидел. Но я буду терпелив… Ей делали комплименты и ранее. Особенно в последнее время. Стоило отправиться на войну, как Фима стала в десятки раз привлекательней. И неудивительно, ведь она была миловидной, большеглазой, густоволосой, полной, но ладной. Угрюмое от природы выражение лица она научилась смягчать улыбкой. Не все понимали, что та натянутая, неискренняя, но видели хорошие зубы, ямочку на левой щеке. А что глаза остаются пустыми, то не каждый это заметит. Фима не понимала тогда, что очень похожа на своего отца. Больше, чем ей бы хотелось. Но Хушкаль видел в ней только хорошее. И не желал ею воспользоваться. В отличие от тех же двух ухажеров. Одного дома ждала жена, другому требовалась помощь в получении фальшивых накладных. Подружки говорили: выбирай, дурочка. Не оставаться же ни с чем (кем). Но она позволяла угощать себя вином, приглашать на танцы, и только. В Афган она приехала за любовью… И вот она ее нашла! С Хушкалем Фима была счастлива. Пусть и недолго. Но надежда на будущее у нее была только с ним. Оба верили, что все скоро закончится, Афганистан снова станет цивилизованным государством, они поженятся и будут жить душа в душу. Фима могла бы преподавать в школе русский язык или стать медсестрой. Первую помощь она умела оказывать. И не только обрабатывать раны, перевязывать, ставить уколы, но и вскрывать гнойники, делать массаж сердца, а также трахеотомию — туберкулезники часто задыхались, Фима научилась рассекать трахею и вставлять трубку. Пожалуй, она принесла бы больше пользы, чем местный фельдшер. А если бы еще поучилась! Хушкаль говорил, что до прихода талибов к власти женщины в Афганистане имели равные права с мужчинами. Они получали образование, ходили с непокрытыми головами… Даже курили! Но это он не одобрял. К счастью, Фима была лишена вредных привычек. Никакого никотина, изредка два бокала вина, а не спирт или самогон, что употребляли все. И она ни с кем не спала. Была чистой. Такой хотела остаться до свадьбы, но… На поселок напали. Советская армия отбила врагов. Многие погибли. Жертвы были с обеих сторон, но раненые моджахеды ушли. Даже те, кто этого не мог сделать физически, скрылись. Как оказалось, их спрятал в подвале музея Хушкаль. Он хотел как лучше. Спасти людей, и только. Своих сородичей. Он был историком, поэтом, педагогом, а не солдатом или политиком. Но окрепшие моджахеды так просто не ушли из поселка. Они убили часовых, забрали их оружие и подожгли продуктовый склад. Хушкаль пытался остановить их, но его долбанули прикладом по голове. Идет война, тут не до сантиментов. Помог, спасибо, а теперь не мешай. Через сутки Хушкаля расстреляли советские солдаты. Фима готова была грудью закрыть его, но подруги заперли ее, чтобы спасти. Хватит того, что она ходила к начальнику гарнизона, просила за него. Чуть под трибунал не попала за это. И Фиму изолировали. Естественно, для ее же блага. Но она видела из окна, как расстреливают ее любимого.