Автомобиль резко тронулся, но, выехав на главную дорогу, притормозил из-за плотного транспортного потока. Таксист ловко проложил новый маршрут, используя объездные пути, и мы добрались до Пойдрас-стрит с большим запасом времени. Я даже не успел до конца отдышаться. Мы подъехали к зданию клиники, я вылез из автомобиля и принялся выгружать кресло. – Помощь не требуется? – спросил таксист. – С радостью помогу вам. Техасцы очень доброжелательные люди. – Спасибо, я уже привык. Мне показалось, что Лон стал легче. Не знаю, как ему удалось нарушить законы физики, но он потерял килограммов пять. Я пересадил его в кресло, словно ребенка. Заплатив по счетчику доллар семьдесят пять центов плюс двадцать пять чаевых, я покатил Лона в сторону «Норт Даллас Медикал Артс билдинг». Как назло, таксист не спешил уезжать – очевидно, ожидая, что я попрошу его о помощи, когда мы подъедем к ступенькам, но тут в его автомобиль сел новый клиент, и он влился в транспортный поток. Мы прошли полквартала по Пойдрас-стрит, свернули налево – то есть на запад, если это имеет значение – и продолжили путь по Элм-стрит в сторону здания «Дал-Текс». Тем временем угроза дождя миновала, и над нами простиралось отливавшее яркой синевой, необъятное, безоблачное техасское небо. В прогалине между зданием «Дал-Текс» и «Каунти Рекордс билдинг» на нашей стороне улицы виднелась толпа, собравшаяся перед Книгохранилищем. Люди, заполнившие все свободное пространство, стояли в несколько рядов вдоль улицы и группами на площади. Сейчас я думаю, действительно ли было так весело, как представлялось, и не обманывает ли меня память, отфильтровывая знание о грядущем событии. До нас доносился шум толпы, излучавшей волны радости, надежды, доброжелательности в отношении друг друга, своей страны, ее молодого президента. Я сознавал, что собираюсь омрачить это всеобщее счастье, и мне было немного не по себе. Однако я чувствовал, что в отдаленной перспективе, когда все уляжется, даже если мы никогда не исцелим наши коллективные душевные раны по поводу убийства молодого человека, наше коллективное будущее будет светлее и из Вьетнама вернется гораздо меньше ребят в цинковых гробах и инвалидных креслах. – Хью, – обратился ко мне Лон. – Мне пришла в голову грандиозная идея. Давай не будем ничего делать. Возьмем такси, поедем в аэропорт и улетим в Тихуану. Мы проведем замечательные шесть недель, потягивая «маргаритас» и трахая шлюх, пусть даже я и не способен никого трахать. Как тебе такая идея? – Ты не можешь трахаться из-за постигшего тебя несчастья, называемого параплегией, а я не могу из-за постигшего меня горя, называемого женитьбой. Даже если мы оба мечтаем о шлюхах, этому так и не суждено сбыться. – Ты прав. Нам нужно довести дело до конца. – Кроме того, – сказал я, – мы не сможем сейчас найти такси. Как видишь, это не Манхэттен. Скопление людей, вызывавшее ассоциации с сельской ярмаркой или автогонками, продолжало разрастаться. Яркие лучи отражались в объективах фотокамер и стеклах солнцезащитных очков. В воздухе были разлиты позитивные чувства – подобные «хорошим вибрациям» в поп-музыке – и явственно ощущалась атмосфера праздника. Это напоминало скорее цирковое представление или футбольный матч, нежели политическое мероприятие. Мне кажется, большую роль сыграли уникальные личности Джека и Джеки, которые были в большей степени кинозвездами, чем политиками. Когда светофор загорелся зеленым светом, мы пересекли Элм-стрит и повернули в сторону здания «Дал-Текс». Я взглянул на часы. Они показывали 12.07. Рано. Но идти вверх по Элм-стрит было непросто из-за множества людей, стремившихся занять наиболее удобные зрительские места, и несколько раз мне приходилось отступать назад или сворачивать в сторону, чтобы избежать столкновения. Когда мы приблизились к трем широким ступеням, ведущим к входу в «Дал-Текс», часы показывали 12.15. Я втащил Лона по ступеням наверх, развернув кресло на сто восемьдесят градусов, и затем вкатил его внутрь здания. К счастью, при входе не было никаких вращающихся дверей – настоящее испытание для инвалидов, прикованных к креслу. Кто-то придержал для нас дверь, и мы проскользнули в темный вестибюль. Справа, за окном с толстым стеклом, освещенным изнутри люминесцентным светом, находился офис шерифа округа Даллас. Я увидел за стеклом нескольких человек в униформе, но в основном там находились женщины, сидевшие за пишущими машинками или разговаривавшие по телефону. У приемной конторки стояла очередь из нескольких человек. Никто из них не проявлял ни малейших признаков осведомленности о том, что через несколько минут мимо этого здания проедет президент Соединенных Штатов в «Линкольне», радостно приветствуя публику и в последний раз наслаждаясь ласковыми лучами солнца. Мы направились к лифту. Навстречу нам вышли несколько задержавшихся на работе служащих, на ходу облачавшихся в куртки, надевавших шляпы и затягивавших узлы галстуков, и мы посторонились, чтобы дать им дорогу. Я протолкнул Лона в освободившуюся кабину, и когда дверцы уже закрывались, внутрь впорхнула женщина. Она улыбнулась и спросила, какой этаж нам нужен. – Седьмой, – ответил я, поскольку склонность ко лжи уже стала моей второй натурой. Кроме того: чрезмерная предосторожность, страх, отсутствие уверенности. В молчании мы поднялись на четвертый этаж. Перед тем как выйти, женщина все с той же улыбкой пожелала нам всего хорошего. Кажется, мы что-то пробормотали в ответ. Я поспешно нажал на кнопку и, когда дверцы открылись на восьмом этаже, вытолкал кресло Лона из кабины. В пустом коридоре царили полумрак и тишина. Подавляющее большинство служащих спустились вниз, чтобы увидеть президента Кеннеди. Я вез Лона по коридору, сверяясь с табличками на дверях офисов. Достигнув развилки, мы повернули налево. Здесь коридор был освещен лучше, так как двери офисов с правой стороны, окна которых выходили на улицу, имели матовые стекла. Наконец я увидел табличку с надписью, гласившей: «Фантастик Фэшнс, Мэри Джейн Джуниорс, 712». Я толкнул дверь, и мы оказались в помещении, состоявшем из двух комнат, где нас уже ждал Джимми. Это был головной офис фирмы «Фантастик Фэшнс», которая, судя по фотографиям на стенах, продавала товары для молодых наивных женщин, каких много в фермерском поясе южных штатов, – платья и джемперы, расшитые цветами и затейливыми узорами. Удивительно, как порой ничего не значащие детали прочно застревают в памяти. У меня и сейчас стоит перед глазами одна из этих фотографий: женщина бежит с собакой, которая всегда напоминала мне соседскую, из далекого прошлого. Помню собаку, хотя не помню ни соседа, ни город, ни год. Я аккуратно закрыл дверь, защелкнув замок, и подвез Лона к столу секретарши. На табличке двери второй комнаты значилась фамилия директора фирмы: «Мистер Голдберг». Она ничего не говорила мне, как и фотографии на стене, изображавшие мужчину средних лет с выраженной еврейской внешностью, в обществе жены и троих детей. Лица всех пятерых были озарены лучезарными улыбками. Очевидно, они радовались успеху, достигнутому мистером Голдбергом в Далласе, штат Техас. Я ввез Лона в кабинет босса, представлявший собой квадратную комнату с высоким потолком, с которого свисал вентилятор с вяло вращавшимися лопастями, и паркетным полом. Из двух больших окон, заливавших комнату ярким светом, хорошо просматривался верхний этаж Техасского книгохранилища. Я подвез Лона к окну. Нашим взорам открылось бурлящее человеческое море. По обеим сторонам Элм-стрит люди стояли в несколько рядов, и в эту массу продолжали вливаться все новые люди, желающие лицезреть венценосную пару. Нам не были видны амфитеатр, колонны, мраморные скамьи на травянистом холме – все эти атрибуты Афин трехсотого года до нашей эры, – зато мы отчетливо видели каждый квадратный сантиметр той части Элм-стрит, которую не закрывали от нас кроны деревьев. Джимми уже собрал винтовку, приподнял стекло окна и положил несколько больших книг на стол мистера Голдберга. Я взглянул на часы. 12.24. Когда я установил кресло Лона в ту позицию, которую он выбрал для стрельбы, мы с ним пережили неизбежный кризис. Как там говорится – ни один план не переживает контакта с врагом? По словам Лона, для того чтобы выстрел прозвучал за пределами комнаты как можно тише – а его хлопок, несмотря на использование немецкого глушителя, все равно будет слышен, – позиция для стрельбы должна располагаться как можно дальше от окна. Тогда бо́льшая часть акустической энергии звука выстрела будет поглощена стенами и мебелью; к тому же его в значительно большей степени заглушит жужжание вентилятора. Но возникла проблема: во всей комнате не было достаточно высокого места, которое обеспечивало бы Лону нужный угол выстрела поверх подоконника. Мы тупо смотрели друг на друга. Блистательный Хью вновь опростоволосился! Ни мне, ни Джимми не приходило в голову, почему Лон отдавал наибольшее предпочтение шестому этажу. Искать открытый офис на нижних этажах с более подходящим углом уже некогда. – Послушай, Лон, а тебя нельзя поставить на ноги? – Без коленных подтяжек ничего не получится, а я не захватил их с собой из дома. – Тогда нам придется поднять тебя. Тут Джимми вспомнил о книгах, которые должны послужить опорой для локтя Лона во время стрельбы. Их было четыре, каждая толщиной по меньшей мере восемь сантиметров. Мы положили две книги на пол, затем приподняли правое колесо кресла Лона, и поставили его на них, что представляло собой нелегкую задачу, хотя он и всячески помогал нам, соответственно перенося центр тяжести своего тела. Затем таким же образом поставили на другие две книги левое колесо. Я чувствовал, как мои вены набухли кровью от неимоверного напряжения, поскольку Лон и без кресла весил очень немало. Правда, наверное, основные усилия пришлись на долю Джимми. Теперь Лон располагался достаточно высоко. – Совсем другое дело. Хороший угол. Но кресло стоит неровно. Левая сторона выше правой. Я, конечно, могу приноровиться… – Я понял, – сказал Джимми. Он снял свое красивое новое пальто и свернул его вчетверо. Я внес посильную лепту, приподняв правую сторону кресла, и Джимми сунул пальто между книгой и колесом. На габардине отчетливо отпечатался черный след шины. – Химчистка за мой счет, – успокоил я Джимми. – Теперь значительно лучше, – сказал Лон. На этом уровне он имел прекрасный угол над подоконником, но под поднятым стеклом окна. – Зафиксируй тормоза. Когда я наклонился, чтобы выполнить его просьбу, мы услышали, что шум на улице начал постепенно нарастать. Похоже, кортеж проезжал по Мейн-стрит в квартале от нас, вызывая бурную волну энтузиазма публики. Звучал несмолкаемый хор ликующих голосов. Никаких сомнений быть не могло: приехал кумир. Мы должны увидеть Кеннеди через минуту или около того. – Держите, – Джимми передал Лону винтовку. Длинная и гладкая, она выглядела куда изящнее обшарпанного карабина Алика, грозных армейских винтовок, которые мне доводилось видеть во Вьетнаме, и уродливых автоматов с круглыми дисками, вызывающих ассоциации с гангстерскими войнами, какими снабжены все статуи солдат в России. Должен заметить, что этой винтовке была свойственна аристократическая грациозность, и она, как бы странно это ни звучало, вполне подходила для того, чтобы стать орудием убийства молодого принца. Лон сказал, что это «винчестер» модель 70. Мне было известно, что и Лон, и его покойный отец на протяжении многих лет отдавали предпочтение этой модели. Однажды отцу Лона преподнесли в подарок винтовку большого калибра, носившую название «Десятый Черный Король». Называлась она так потому, что ее ложе из американского ореха имело темно-красный цвет и при определенном освещении казалось черным, а также потому, что в фирме «Винчестер» специально изготовили десять «представительских винтовок», предназначенных для вручения выдающимся людям из мира оружия, и все они назывались «Черный Король». Этой винтовкой пользовался и Лон. Она отличалась чрезвычайной точностью боя, и с ее помощью отец и сын добыли немало призов на национальных чемпионатах по стрельбе. Винтовка, которую Лон держал сейчас в руках, не принадлежала к представительскому классу. Он внес в ее конструкцию некоторые изменения, ослабил натяжение спускового крючка, «подстелив» под ударно-спусковой механизм, где его металл соприкасается с инкрустацией приклада, стеклопластик и эпоксидную смолу – чтобы никакие непредвиденные сотрясения не передавались стволу и не оказывали тем самым негативное влияние на точность боя. В общем и целом винтовка выглядела прекрасно, представляя собой гармоничное сочетание трубок, располагающихся в куске полированного дерева обтекаемой формы, благодаря которой создавалось впечатление, будто она устремлена вперед, подобно чистокровному породистому животному, напрягшему все свои мышцы. Длинная трубка, черная и сверкающая, крепилась к ударно-спусковому механизму над затвором двумя прочными металлическими кольцами. На прицеле между кольцами находилась коробка управления с горизонтальным и вертикальным барабанами, с помощью которых регулировался прицел. Я находился рядом с Лоном и заметил над горизонтальным барабаном надпись, сделанную белыми буквами: «J. UNERTL». Эта винтовка отличалась от всех остальных, какие я когда-либо видел, наличием немецкого глушителя, «Шальдемпфер». Тип 3, как его называл Лон. Он тоже имел форму трубки и крепился к дулу посредством поворачивающегося рычажка. Подлинное воплощение гениальности немецкой инженерной мысли! Толстый, длиной меньше тридцати сантиметров, он напоминал бутылку, навинченную на дуло, и был потускневшим от длительного использования в боевых условиях. Лон манипулировал винтовкой с поразительной легкостью. С совершенно бесстрастным лицом он принял ее из рук Джимми и приложил к плечу, положив ладонь на гребень и вытянув указательный палец над спусковым крючком, не прикасаясь к нему. Другой рукой он держал конец ложа и использовал его в качестве рычага, с силой прижимая винтовку к плечу и опираясь при этом на оба локтя. Это было положение для стрельбы. Поскольку книги мы использовали в качестве подставок под кресло, на колени ему положить было нечего. Мне вспомнилось: из-за потери гвоздя теряется подкова, из-за потери подковы теряется лошадь, из-за потери лошади проигрывается битва. Однако Лон держался уверенно, хотя и несколько напряженно. Он походил на спринтера, приготовившегося к старту. Единственным признаком жизни, который он подавал, было едва слышное ровное дыхание. Крепко держа винтовку в руках, он опирался локтями на свои давно утратившие чувствительность колени. Я занял позицию возле окна и, вытянув шею влево, увидел перекресток Хьюстон и Элм-стрит. Рев толпы все больше нарастал и накатывался на нас волной. Вскоре показался полицейский седан и… больше ничего. Наверное, подумал я, это нечто вроде авангарда. Спустя минуту я увидел белую машину, возглавляющую кортеж. За ней следовали три мотоцикла, затем еще пять, выстроившиеся в определенном порядке, затем еще один белый седан, и наконец появился огромный черный открытый «Линкольн», ехавший навстречу неминуемой трагедии. Его окружали полицейские на мотоциклах. Он больше походил на корабль, нежели на автомобиль. На переднем сиденье рядом с водителем находился сотрудник спецслужб, за ними, значительно ниже, словно съежившись, сидели мужчина и женщина – насколько я понял, губернатор Техаса и миссис Конналли, и на заднем сиденье – Джон Кеннеди и его жена в маленькой розовой шляпке. Его рыжеватые волосы блестели на солнце. С дистанции около тридцати метров я без всякого бинокля различил румянец и улыбку на его лице, и в этот момент мне в голову пришла совершенно неуместная мысль о том, что это симпатичный, обаятельный человек. Время от времени он махал рукой, и я видел, что он держится расслабленно и пребывает в прекрасном настроении. «Линкольн» достиг перекрестка, где должен совершить крутой поворот налево на Элм-стрит, прямо под нами. Сейчас он находился вне поля зрения Лона. Наклонившись вперед и прижавшись лбом к стеклу, я наблюдал за тем, как автомобиль сбавил ход, почти до полной остановки, и начал совершать медленный, величественный разворот. Я затаил дыхание. В этот момент должен был выстрелить Алик. Поразив цель, он вошел бы в историю и избавил бы нас от страшного греха. Ничего не произошло. Я не знаю, чем занимался в своем Книгохранилище этот идиот, но выстрел не прозвучал. Как и следовало ожидать, у него, по всей вероятности, возникла какая-то проблема. Его глупость, никчемность и трусость вынуждали нас брать всю ответственность на себя. Огромный «Линкольн» завершил поворот и двинулся по Элм-стрит в сторону тройной эстакады, удаляясь влево от нас. Люди, стоявшие по обеим сторонам улицы, продолжали громко кричать и энергично махать руками, словно в решающий момент футбольного матча. И тут раздался громкий хлопок. Боковым зрением я видел реакцию Лона. Он не вздрогнул, а лишь едва заметно качнулся вперед, продолжая крепко держать в руках винтовку, которая оставалась неподвижной, и сохраняя полное спокойствие. Я знал, что в нужный момент, когда голова президента окажется в перекрестье его прицела, он мгновенно сделает необходимые корректировки, приподнимется и выстрелит. Я вперил глаза в Кеннеди. Никакой реакции, никаких резких движений, ничего. Может быть, это не Алик, а автомобильный выхлоп или петарда? Едва я успел подумать об этом, как раздался второй хлопок, и хотя в промежуток между двумя выстрелами автомобиль проехал около десяти метров, я так ничего и не заметил. Может быть, какое-то незначительное движение, но не реакцию, которую обычно вызывает попадание пули. Этот дурак промахнулся дважды. Ну конечно! Идиот! Меня охватила ярость. Боже, каким же нужно быть болваном! Ни разу в жизни не сделал ничего как следует. – Он промахнулся, Лон, – выдавил я из себя. Успел заметить, с какой грациозностью тот поднял винтовку. Его правый локоть в поисках надежной опоры еще сильнее вонзился в бесчувственное колено. Он слегка подался вперед и прильнул к окуляру оптического прицела. Подушечка его пальца осторожно прикоснулась к спусковому крючку. Следующие две или три секунды показались мне вечностью, хотя, возможно, я говорю это лишь для придания своему повествованию пущего драматизма, пусть даже никто никогда не прочитает эти мои откровения. Винтовка слегка подпрыгнула в руке, но голова осталась неподвижной. Последовавший звук напоминал стук книги, упавшей на паркетный пол, с небольшим призвуком вибрации, сходным с жужжанием во внутреннем ухе, но не вызывал ни малейших ассоциаций с выстрелом. Таким образом, этот ключевой момент истории был отмечен не громовыми раскатами, а тихим треньканьем или звоном виолончельной струны. И не успел стихнуть этот звук, как мне показалось, будто я услышал третий выстрел Алика. Не прозвучали ли эти два выстрела одновременно? Нет, поскольку я слышал их оба. Похоже, Алик выстрелил на несколько сотых долей секунды позже Лона. Но тогда мы еще не сознавали, как нам повезло. – Все в порядке, – невозмутимо произнес Джимми. – Теперь прошу на выход, а мне нужно здесь немного прибраться. Лон, сидевший с каменным лицом, передал винтовку, в то время как я, опустившись на колени, снимал тормоза с колес кресла. Джимми одной рукой приподнял кресло, чтобы вытащить из-под колес пальто. Мы вдвоем спустили кресло на пол, и я тут же повез его к двери. – Без суеты, сэр. Помните, что вам нечего скрывать. Я обернулся и увидел, что Джимми уже наполовину разобрал винтовку и отворачивает третий винт. Дверь закрылась. Мы с Лоном оказались во внешнем помещении офиса, из которого вышли в коридор. Я толкал перед собой кресло, стараясь контролировать дыхание. – Ну как, по-твоему, хороший выстрел? – Хью, никогда не спрашивай меня о том, что я видел в прицел. Мы подъехали к лифту. Я целую вечность ждал, когда поднимется кабина. Втолкнув Лона внутрь, нажал кнопку с цифрой «один» и услышал, как за моей спиной закрылись дверцы. Когда кабина открылась и я вытолкнул Лона в вестибюль, мы как будто оказались в совершенно другой Америке. Знаю, это звучит банально, и опять подозреваю себя в попытке придать повествованию излишний драматизм. Как бы то ни было, атмосфера определенно изменилась. Казалось, поблекли краски дня. Все, кто попадался нам на пути, находились в состоянии глубокого шока: перекошенные от горя лица, нетвердая походка, сбивчивая речь. После выстрела Лона прошло всего около полутора минут, и никто еще не успел осознать произошедшее, но все почти мгновенно поняли, что случилось нечто страшное, непоправимое. Воздух был пронизан почти осязаемым ужасом. И тут поднялась паника. В вестибюле было немноголюдно, но все вдруг разом заговорили, перебивая друг друга: – В голову? – О боже, он мертв? – Кто, черт возьми, мог сделать это? – Может быть, русские?