– Откуда стреляли? – Из Книгохранилища? Вы не шутите? Никто не обратил на нас внимания. Я подкатил Лона к дверям, развернул кресло и вывез его на улицу, где мы окунулись в залитый солнечным светом хаос. Люди словно потеряли рассудок и беспорядочно носились взад и вперед, издавая нечленораздельные звуки. Я видел лишь одного человека, двигавшегося осмысленно. Полицейский, который подбежал стремглав к зданию и чуть не сбил меня с ног, ворвался в дверь, расталкивая выходивших. Не знаю, выполнял ли он приказ, или это его собственная инициатива. Разумеется, даже если уже было известно, что стреляли из Книгохранилища, все располагавшиеся поблизости здания, выходившие окнами на Элм-стрит, следовало опечатать для проведения расследования. Полицейский тоже не обратил на нас внимания. Возможно, потому, что издали заметил Лона в инвалидном кресле. Что касалось Джимми, все еще остававшегося внутри здания, то я нисколько не сомневался в его способности перехитрить любого далласского полицейского в любой ситуации. Я принялся осторожно спускать кресло по ступенькам на тротуар, соображая, каким путем лучше добраться до отеля, чтобы нам не пришлось протискиваться сквозь обезумевшие толпы людей, которых привлекала возможность стать очевидцами и участниками трагедии исторического масштаба, как несколькими десятилетиями ранее других людей привлекала возможность увидеть изрешеченные пулями тела Бонни и Клайда. Единственный приемлемый вариант заключался в том, чтобы пересечь Элм-стрит, дойти до Хьюстон-стрит и далее идти по Мейн-стрит и Коммерс-стрит. Неожиданно на последней ступеньке левое колесо кресла за что-то зацепилось. Я наклонился, чтобы посмотреть, в чем дело. Оказалось, это кусок цемента, отвалившийся от соединительного шва между плитами. Я убрал его и, когда выпрямился, едва не встретился взглядом с Аликом. Опустив голову, я отвернулся в сторону и наконец спустил кресло на тротуар. Он меня не заметил. Была ли это удача? Наверное. Правда, Алик все равно вряд ли узнал бы меня в ковбойской шляпе. К тому же он наверняка пребывал в таком состоянии, что не замечал ничего вокруг. Его предали. На мгновение, но только на мгновение, во мне проснулась жалость к нему. Он смотрел через окуляр прицела, пытаясь поймать в его перекрестье цель, когда увидел то, что видел только Лон – хотя спустя несколько месяцев, благодаря мистеру Запрудеру, это увидел весь мир. В этот момент Алик должен был догадаться, что его обманули и бросили на произвол судьбы. Очевидно, его охватила ярость, которая спустя несколько секунд сменилась паникой. При этом его наверняка терзали мысли о том, что у него опять – в который уже раз! – ничего не получилось, и теперь ему крышка. А может быть, Алик утешался тем, что раз его предали, значит, он все-таки что-то собой представляет. Его маниакальная мечта наконец осуществилась. Он был настоящим безумцем. Ему удалось выбраться из Книгохранилища до того, как здание опечатали, но идти было некуда, поскольку теперь он знал, что никакой «Вагонир» на Хьюстон-стрит его не ждет. Очень скоро обнаружится его отсутствие на рабочем месте и выяснится, что он находился под присмотром ФБР. Он понимал, что в ближайшее время станет самым разыскиваемым человеком на свете. Его раздирали противоречивые чувства – страх, ярость, отчаяние, ощущение собственной значимости. Он шел, не разбирая дороги. Волосы растрепаны, зубы стиснуты, искаженное гримасой лицо с ввалившимися щеками приобрело серый цвет. Засунутые в карманы руки делали его довольно коренастую фигуру почти стройной и малозаметной. Ему грезилось, как очень скоро он будет купаться в лучах всемирной славы. Даже опытный сотрудник спецслужб вряд ли мог заподозрить в нем злодея, не говоря уже об обычных людях. Он продирался сквозь бурлящий людской поток, стремившийся к Дили-Плаза. В воздухе еще витали остатки надежды. – Может быть, обойдется. Раны в голове сильно кровоточат. – Его отвезли в больницу уже через несколько минут или даже секунд. В наше время врачи способны творить чудеса. – Может быть, пуля только скользнула по голове и повредила кожу. Крови много, а рана, возможно, несерьезная. – Он крепкий парень. Немного подлечится, оправится и через несколько дней будет играть в футбол! Алик шел, опустив голову, наталкиваясь на людей, сторонясь, и скоро я потерял его из вида. Куда он направлялся, было известно только ему самому. Мы с Лоном влились в человеческое море. Куда бы я ни бросил взгляд, разыгрывались сценки проявления самых искренних чувств. На моих глазах одна негритянка рухнула на асфальт и буквально выла от горя. Всюду была полиция, дети кричали, женщины плакали, в глазах мужчин сверкали воинственные искры, какие я наблюдал у солдат во Вьетнаме. Бесцельно бредущие люди наводнили не только тротуары, но и проезжую часть, и автомобильное движение фактически прекратилось. Перемещались исключительно полицейские автомобили, и то с огромным трудом. Все имели при себе винтовки, и я думаю, агенты ФБР, которыми, вне всякого сомнения, кишела толпа, тоже были вооружены автоматами «томпсон». Было непонятно, с кем они собирались воевать – наверное, с красным снайпером, засевшим на седьмом этаже Книгохранилища. Это здание находилось в центре внимания. Оно было окружено полицейскими и агентами ФБР, которые прикрепили к лацканам темных пиджаков значки своего ведомства. Многие из них держали в руках пистолеты. Пробились сюда и грузовики телекомпаний – вспомните, новостные телепередачи переживали тогда пору младенчества, и съемочное оборудование было чрезвычайно громоздким. Всюду стояли огромные телекамеры на треногах, вокруг которых копошились операторы и репортеры. Думаю, где-нибудь там был и Дэн Разер. На травянистом холме, которому предстояло приобрести всемирную известность, стояли вооруженные полицейские. На Дили-Плаза виднелись маленькие группы людей, многие из которых показывали пальцами на здание Книгохранилища и травянистый холм. Никто не показывал на «Дал-Текс». И еще звуки. Их очень трудно описать. Создавалось впечатление, будто все эти тысячи людей стонали, хрипели или тяжело дышали. В воздухе стоял непрерывный глухой утробный ропот, в котором было что-то животное, резко контрастировавший с бурей радости, доносившейся до моего слуха всего несколько минут назад через окно офиса 712 здания «Дал-Текс». Голос коллективного бессознательного выражения ужаса, горя и печали. Ничего подобного я никогда не слышал ни прежде, ни после. Мы двинулись по Хьюстон-стрит в сторону Мейн-стрит. Люди обходили нас, спеша разделить общее несчастье. Никто так и не обратил на нас внимания, кроме разве что полицейского на перекрестке, который заметил, что мы не можем перейти улицу из-за нескончаемого потока автомобилей. Он перекрыл движение, дав нам тем самым возможность перейти. Я кивнул ему в знак благодарности. Это был мой единственный контакт с правоохранительной системой в тот день, и я уверен, что через десять секунд полицейский забыл о нас. Мы свернули на Коммерс-стрит. Оттуда до «Адольфуса» около десяти кварталов. И тут мне каким-то чудом посчастливилось остановить такси. Я втащил Лона в салон и сказал название отеля. Таксист не умолкал ни на секунду. – Вы видели это? – Нет, – ответил я, и этого было вполне достаточно. Но, как любой человек, испытывающий чувство вины, пустился в ненужные объяснения: – Мы с братом ездили к врачу на осмотр. Он ничего не заметил. Его занимало исключительно то, что произошло десять минут назад. – Я не могу поверить в это. А вы, мистер? Боже мой, какая трагедия! Он был таким симпатичным молодым человеком… А его жена? Настоящая красотка. Джин Симмонс, Дана Уинтер и Одри Хепберн, вместе взятые. Представляю, каково ей сейчас. Я слышал на полицейской волне, что ему продырявили голову, и от нее почти ничего не осталось. – Это официальные сведения? Он мертв? – Я не знаю. Боже, какое несчастье! Простояв на Коммерс-стрит некоторое время в пробке, мы наконец добрались до отеля. Швейцар, печальный, как все далласцы в тот день, помог мне извлечь Лона из такси и усадить его в кресло. Я заметил в его глазах слезы. Траур продолжился и внутри отеля, где в углу вестибюля сидели четыре импозантные женщины, типичные южанки из благородных семей. Две из них рыдали, две другие вытирали им глаза платками. Я услышал, как кто-то спросил, будет ли сегодня отменено шоу в «Зале столетия». – Мне нужно выпить, – сказал Лон. – Хорошая мысль, – отозвался я. Мы проследовали по вестибюлю мимо главной лестницы и лифтов и въехали в темный «Мужской бар», где оказалось на удивление многолюдно и тихо. В центре зала с потолка свисал большой черно-белый телевизор. Мы не без труда нашли столик с хорошим видом на экран, подозвали официанта, попросили его немного повернуть телевизор в нашу сторону и прошли идиотскую техасскую процедуру заказа алкоголя. – Дженкинс, – назвался я именем, под которым зарегистрировался в отеле, и заказал бутылку «бурбона» и стакан воды со льдом. Лон с трудом вспомнил свой боевой псевдоним и заказал бутылку ликера «Сазерн Комфорт» и тоже стакан воды со льдом. – Принести сразу обе бутылки? – спросил официант. – Да, – ответил я, – сегодня нам нужно хорошенько выпить. Я взглянул на часы. Они показывали 13.39. Очевидно, Уолтер Кронкайт уже объявил о том, что Джон Кеннеди скончался, после чего снял очки и ущипнул себя за нос. Кто-то сказал что-то умное, и кто-то другой отозвался в истинно техасской манере: – Заткнись, Чарли Тэйт, или я сам заткну тебя. Мы сидели в сумрачной тишине бара, наблюдая за сменой картинок на экране телевизора, и видели, как полиция нашла винтовку Алика и три гильзы, слышали присягу Линдона Джонсона – все без каких-либо комментариев. Затем ведущий программы новостей сообщил о гибели полицейского в результате огнестрельных ранений в районе Оук-Клифф. Никто не знал, связано ли это преступление с убийством президента, – никто, кроме меня. Дом Алика находился в Оук-Клифф, и описание нападавшего соответствовало его внешности – белый мужчина, рост около метра семидесяти пяти сантиметров, крепкого телосложения, меньше тридцати лет. Ведь я говорил ему не брать пистолет, а этот ублюдок ослушался меня! Я проклинал себя за то, что связался с таким идиотом, на которого ни в чем нельзя было положиться. Позже узнал, что он проехал через весь город, чтобы забрать из дома пистолет. Следовательно, он подчинялся моим распоряжениям вплоть до того момента, когда понял, что его предали. Я помолился за полицейского. Лицемерие, не правда ли? Но это тот грех, которого я, так или иначе, не могу избежать в силу особенностей профессии. Во время уик-энда я был набожным отцом семейства и почтенным выпускником Йеля, а в будни планировал убийства. Быстро примирился со своей совестью, внушив себе, что сделал все для того, чтобы избежать последствий. Все дело только в неуправляемости Алика. Это неудача, но не трагедия. Все силовые операции – нам предстояло убедиться в этом в последующее десятилетие – связаны с риском побочных потерь. Полицейский, как и президент, выбрал профессию, таящую в себе немалую опасность для жизни. К тому же мир устроен таким образом, что благородная цель оправдывает неблагородные средства ее достижения, и с этим ничего не поделаешь. – С меня хватит всего этого, – сказал наконец Лон. – С тобой все в порядке? – спросил я. – До этого я чувствовал себя лучше. – Помни об отдаленной перспективе. – Легко сказать. – Пошли, я тебя отвезу. – Я поднялся со стула. – Хью, мне кажется, я от тебя немного устал за сегодняшний день. Лон самостоятельно выкатился из бара и направился через вестибюль к лифту, где кто-нибудь должен был нажать за него кнопку его этажа. Он въехал в кабину, и латунные двери закрылись за ним. Я вернулся к «бурбону» и телевизору. На экране возник «Борт № 1», увозивший президента, тело старого президента и эту сломленную горем женщину, которая всего два часа назад была блестящим средоточием мира. Новость, которую я так ждал, появилась в 15.20. Она знаменовала начало нового этапа этой истории, чрезвычайно опасного как для меня, так и для Управления, на которое я работал. Чья репутация (как и само существование) подвергалась огромному риску. Из Далласа. Полиция арестовала двадцатичетырехлетнего мужчину по имени Ли Харви Освальд в связи с убийством далласского полицейского, произошедшим вскоре после покушения на президента Кеннеди. Он также допрашивается на предмет причастности к убийству президента. Вопящего Освальда вытащили из Техасского театра в районе Оук-Клифф… Да, им потребовалось не так много времени, чтобы схватить его. Около двух часов, и за это время он ухитрился убить полицейского. Полный идиот. И опять мне стало не по себе. Я сделал большой глоток «бурбона», и мое сознание затуманилось еще больше. Спустя некоторое время я почувствовал, что впадаю в состояние ступора. Так на меня повлияли события того дня. Не помню, как поднимался в номер, принимал душ, влезал в пижаму и ложился в постель. Но я помню, как около полуночи меня разбудила мысль, от которой тело покрылось холодным по́том: «Где Джимми Костелло?» Глава 18 «Эти странные «видения», ибо их следует называть именно так, в некоторых случаях бывают яркими и отчетливыми, но подавляющее большинство людей относится к ним как к фантастическим бредням. Тем не менее они являются традиционным атрибутом сознания тех, кто обладает богатым воображением, где присутствуют, не подвергаясь каким-либо изменениям». Боб почувствовал, как его лицо исказила гримаса. Это было написано Фрэнсисом Гальтоном в конце XIX века. «Что за ерунда?» – подумал он. Если он правильно понял, Найлз Гарднер был очарован тем, что сэр Фрэнсис назвал «фантастическим видением» около ста двадцати лет назад. Это имело отношение к присвоению того или иного цвета объекту, который по своей природе не имеет никакой окраски. Цвет могла иметь буква или, как в данном случае, цифра. Судя по всему, ему доставляло удовольствие видеть вещи в различных цветах. Для него это было нечто вроде развлечения или шутки. Он всегда видел цифру «четыре» синей, и поэтому на полке у него стояли четыре синие керамические птицы. А цифру «шесть» – зеленой, и поэтому он хранил журнальную иллюстрацию пятидесятых годов с изображением шести вязов. Что еще интереснее, он видел цифру «девять» красной, и поэтому у него имелся пистолет «Маузер К-96», один из нескольких пистолетов этой модели с выгравированной на рукоятке цифрой «девять», выкрашенной в красный цвет, известных как «Красные Девятки». Свэггер сидел в офисе отеля «Адольфус», где снова остановился, приехав в Даллас. Он ломал голову над загадкой на экране монитора компьютера, который администрация предоставляла в пользование постояльцам. В дверь постоянно входили и выходили представительного вида мужчины. По удивительному стечению обстоятельств, в этот уик-энд в отеле проходила встреча членов Общества по расследованию убийства Джона Кеннеди! Свэггер спускался вместе с несколькими из них в лифте. В большинстве своем белые мужчины, как на подбор коренастые, в спортивных рубашках. – Вы все интересуетесь убийством? – спросил он одного из них. – Хм, – произнес тот с таким видом, будто он владеет важными секретами, которыми не может поделиться с посторонним. Может быть, он думал, что 22 ноября коммунисты использовали не одного или двух, а трех клонов Освальда.