Глава двенадцатая – Теперь подействовало! – обрадованно сказал Генри. – Да, пожалуй, – я кивнула. – Альфред… – прохрипела миссис Ханикатт. – Бекки! – Альфред помахал подушкой. – Пробил твой последний час! – Лучше бы нам проснуться, – предложила я Генри. – Ни в коем случае! – Он схватил меня за руку. – Я так рад, что мы наконец одни! Тебе не казалось, что из-за сплошных проблем у нас не остаётся времени для себя? – Да, но здесь мы опять не совсем одни… – Пожалуйста, – простонала миссис Ханикатт, – не делай мне ничего, Альфред! Возьми себе всё, что хочешь. Альфред засмеялся жестоким смехом серийного убийцы. – Бекки, Бекки! Что мне помешает присвоить всю твою страховку? Генри нервно посмотрел на стол и поднялся. – Извините, пожалуйста, – сказал он, подходя к Альфреду. Мою руку он при этом не отпускал, так что я была вынуждена последовать за ним. – У миссис Ханикатт нет сейчас времени на вас. Вы маленький человечек. Ей надо вязать. Надо закончить палантин. Он ещё говорил, когда Альфред стал съёживаться, съёживаться, пока не стал величиной с мой мизинец – крошечный человечек с ещё более крошечной подушкой подмышкой. Рот его открывался и закрывался, но, что он говорил, не было слышно. – Ох! – сказала я восхищённо. – Где он, где он? Альфред? – шептала миссис Ханикатт. – Он пришёл задушить меня. Как задушил мою сестру. Коварно, когда она спала. – Альфред придёт в другой раз. Когда будет более подходящий случай. – Генри наклонился, осторожно взял двумя пальцами крошечного Альфреда и поставил его на подоконник под стеклянный колпак, туда, где уже стоял крошечный горшок с цикламеном. При этом он не отпускал мою руку. – Он сможет пока изображать садового гнома. А вы – спокойно вязать ваш замечательный палантин и ничего не бояться, пока его не закончите. Всё хорошо. Миссис Ханикатт, наклонив голову, рассматривала под стеклянным колпаком уменьшившегося Альфреда. (В таком виде он казался даже милым. И эта подушка!) – Мне никто не верил, – сказала она печально. – Потому что он казался таким безобидным! И потому, что он на похоронах Мюриель так трогательно разрыдался. – Вяжите, вяжите, миссис Ханикатт, – говорил Генри, одновременно заставив исчезнуть остававшуюся открытой ковровую дверь. – Потом у вас будут другие мысли. – Тот, кому вязать не лень, беззаботен целый день! – прокричал попугай. Миссис Ханикатт кивнула и снова начала вязать. – Мы с Мюриель ещё детьми любили вязать. – Спицы постукивали, и она улыбнулась. – Мюриель нравилось вязать такое, чтобы подходило кому угодно. «Украшало», как выражалась она. Нашим морским свинкам, туалетной бумаге, телефону, дверной ручке, Альфреду – никого и ничего не обошла. Однажды – ей было тогда уже тридцать пять – она связала пуловер для своего пылесоса. – Замечательно! – прошептал Генри, осторожно подтаскивая меня к чайному столику. – Совершенно замечательно, миссис Ханикатт! Думайте только об этом прекрасном палантине, как красиво он будет выглядеть, когда вы его закончите. – Прекрасно, – повторила миссис Ханикатт, воодушевлённо постукивая спицами. Про Альфреда она совершенно забыла. Он исчез вместе со своей подушкой под стеклянным колпаком. – Неплохо, – прошептала я. – Спасибо. На чём мы остановились? – Генри притянул меня к себе и неожиданно поцеловал в губы. Поцелуй был достаточно долгим, чтобы мои колени успели обмякнуть, но слишком коротким, чтобы забыть о присутствии миссис Ханикатт. Она кашлянула с упрёком, когда я, потеряв равновесие, опёрлась о столик и чуть не стянула с него скатерть вместе с цикламенами. – Дело в том, что не хватает… личного пространства, – произнесла я, слегка задыхаясь, и поскорей вернула всё на место. – Правильно. – Генри не сводил с меня глаз. Он отвёл с моего лица прядь волос. Прикосновение его было совсем лёгким, но по телу будто прошёл ток. – Мы слишком редко остаёмся одни. Но у меня на этот счёт есть хорошая новость. – М-м… – произнесла я, по возможности нейтрально. Не мне было говорить, что не хватало времени побыть вдвоём, во всяком случае, с той поры, как я придумала Расмуса. С другой стороны, если знать, как Генри целовался (а он делал это опять и опять), эта проблема совсем скоро будет разрешена. Потому что чувствовала я себя здесь более чем хорошо. Ничего другого не оставалось, я обвила руками шею Генри и притянула его ближе к себе. Было приятно чувствовать его так близко, и на мгновение всё в этом мире стало мне безразлично. Для меня существовали только мягкие губы Генри и его руки. Одной рукой он крепко и уверенно обнимал мою спину, точно не хотел никогда больше меня отпускать, другую он поднял к моему затылку и кончиками пальцев нежно гладил чувствительную кожу у корней волос. Этого было достаточно, чтобы я потеряла способность трезво соображать. Да ещё его поцелуй… Я вздохнула. Прекрасный сон! Прекрасный, прекрасный сон!.. Он длился довольно долго. Наконец Генри с трудом от меня оторвался. Лицо его сияло. Возможно, моё тоже, во всяком случае, так мне казалось. Меня будто чуть лихорадило. – Вернёмся к новостям. – Голос Генри звучал грубовато, и волосы его были растрёпаны больше обычного – возможно, моими стараниями. Он отступил на шаг, как будто хотел установить дистанцию между нами. – Так вот, слушай. Моя мама с Эми и Мило хочет на весенние праздники полететь к друзьям на Ибицу. Меня они брать с собой не хотят – так ей проще с нечистой совестью пить в компании белое вино. – Он говорил спокойно и время от времени шутливо кривил рот, но во взгляде его было ещё что-то такое, от чего у меня готово было разорваться сердце. – А это значит, что я могу дома провести две прекрасные недели совсем один. Никто не станет напоминать, чтобы я в стотысячный раз читал «Груффало»[27], никто не обожжётся среди ночи, готовя омлет, никто не потребует, чтобы я за пять минут объяснил ему материал последнего месяца по математике, никто не полезет в мою комнату, чтобы его там вырвало на ковёр. – Он засмеялся. – Ну, не говорю про кошку. Почему ты хмуришься? Потому что, когда я узнаю про жизнь его семьи, меня словно окатывает холодным душем. Хоть говорит он с усмешкой, а в горле всё равно комок. Но я уже убедилась, что нет для него ничего ненавистней сочувствия, поэтому постаралась придать лицу не слишком скептическое выражение. – Ты что, совсем не рада? – Он был явно разочарован. – Тому, что ты не будешь отдыхать с ними на пляже? Я, конечно, понимала, что алкоголизм – это болезнь, но всё-таки отгоняла неприятные мысли о матери Генри. Я ни разу с ней не встречалась, и всё же она была мне крайне несимпатична. – Тому, что у нас во время каникул наконец будет место, где нам уже точно никто не будет мешать, – сказал Генри. Господи! Лишь тут я поняла, куда он клонил. – А когда будут каникулы? – спросила в некоторой панике. – Двадцать восьмого марта начнутся. Так быстро? Осталось не больше трёх недель. Трёх недель, когда я хотела либо научиться летать, либо признать правду. Лучше всего признать, причём здесь и сейчас. Это как сорвать пластырь. Не надо слишком задумываться, надо просто покончить с этим. – Генри… – начала я. Во рту у меня вдруг пересохло. Я начала шагать взад-вперёд, рискуя потревожить миссис Ханикатт. Когда я стояла с Генри так близко, я не могла думать ясно, как будто мой мозг был переключён на автопилот и мог интересоваться лишь тем, как пахнет Генри, или ощущать под футболкой мускулы на его груди, и как… Стоп! Так дальше действительно не пойдёт. Надо взять себя в руки. И собрать всё своё мужество. – Генри, ради… – Знаю, – резко прервал меня Генри, вид у него был смущённый. – И ты права. Ты еще никогда не была у меня дома. И лишь теперь, когда все разъедутся, я приглашаю тебя к себе. Это действиительно странно и неправильно! Чтобы для тебя это не было так… обидно, я хочу тебя пригласить в ближайшее воскресенье. – Он глубоко вдохнул. – Чтобы ты официально познакомилась с моей семьёй. А она с тобой. Я смотрела на него озадаченно. Он вдруг стал выглядеть более нервным, чем я, – руки засунуты в джинсы, виноватый взгляд устремлён на меня. – В самом деле, я до сих пор всячески старался не допустить между вами знакомства и был… совершенно не считался с тобой. Эта история с Би и моим отцом, и как я потом повёл себя… – Генри шагнул ко мне. – Но теперь, когда мы опять вместе, я не хочу повторять ту же ошибку. – Он сделал ещё шаг и протянул руки. – Ведь ты знаешь, Лив… Теперь он был совсем рядом, смотрел на меня так внимательно, точно я была загадкой, которую надо разгадать, а я заметила, что во мне сбился какой-то ритм. Может, сердечный. – Ведь ты знаешь, Лив, я ни за что не хочу тебя потерять. Слезы защёкотали мне нос, и я опустила голову на его грудь. Ему ни в коем случае не надо было видеть моих слёз. Генри всё-таки чувствовал, что со мной происходит. – Ладно, – зашептал он мне в ухо и тихо засмеялся. – Если кому-то не хочется этой семейной встречи, так только тебе. – Считай, что мои нервы из проволоки, – ответила я, радуясь, что у меня появилась возможность справиться с ситуацией. Хотя голос оставался всё ещё неуверенным. – Не заботься об этом. – Теперь я снова смогла посмотреть на него. Слёзы удалось сдержать. – Твоя семья не такая уж необычная, как тебе кажется. Я уже знаю Эми и Мило. – Да, верно, – сказал Генри насмешливо и слегка сощурил глаза. – Однажды ты познакомилась и с моим отцом, и с его возлюбленной, слышала, как они кричали на моего брата. Славный был день. Я быстро его поцеловала. Сама умела быть саркастичной. Эта область мне знакома. – Всё так, – кивнула я. При случае я знала бы, что делать с той славной порцией табака… Она ведь потом помогла мне проникнуть в сны отца Генри и убедить его изменить свои безжалостные планы. До сих пор я немного гордилась этим. – Ты потом вернул ему табакерку? Генри покачал головой. – Я её храню. На чёрный день. – Его серые глаза внимательно меня изучали. – Расскажешь мне когда-нибудь, как ты это сделала, Лив? Я тоже покачала головой. – Это я сохраню для себя. На всякий случай, – ответила я. – Если когда-нибудь нам не о чём будет поговорить, я вспомню эту историю. – Ну, разговоры о том о сём… Мы часто их переоцениваем. – Генри ухмыльнулся, положил обе руки мне на талию, привлёк к себе и опять начал целовать, заставив на сей раз забыть, что всё это нам снится, забыть, что миссис Ханикатт может за нами наблюдать, забыть вообще про всё. Существовали только я, Генри… и этот проклятый попугай. – Поищите себе комнату, – прохрипел голос где-то рядом.