— Йато, йато! Татиша, татиша! [61] Животное навострило уши и вильнуло хвостом. Я попробовал на языке команчей: — Эна, эна! Галак… [62] Жеребец радостно заржал и заплясал на месте. Тут мне пришла в голову догадка, позже подтвердившаяся. Я вспомнил о таком же жеребце, только темном, которого мой друг Апаначка, тогда еще вождь найини-команчей, ловко объездил. Я рассказывал о нем в третьем томе «Верной Руки». Я знал: и Апаначка и Олд Шурхэнд много потрудились, чтобы объединить эту прекрасную породу, выведенную команчами, с любимцами Виннету и лучшими рысаками дакота. В этой помеси должны были соединиться — и соединились — лучшие качества всех трех пород. Теперь таких лошадей разводят в двух заводах, один из которых расположен в районе Биджоу-Крик, притока реки Саут-Платт. Там Олд Шурхэнд заложил себе жилой дом, где имеет привычку проводить несколько месяцев в году. Обставленное с великолепным вкусом поместье упомянуто в его письме ко мне. Может, все три белых жеребца оттуда? А мулы? Может, эти так называемые художники и пеоны — конокрады? Весьма вероятно. Ведь Тринидад — известный центр торговли лошадьми. Все это быстро пронеслось у меня в голове, пока конь пританцовывал подо мной. Обоих его собратьев уже увели. Жеребец хотел было последовать за ними, но я погнал его галопом к стене — и тут резко осадил. Он ворчливо «попросил» дать ему прыгнуть. Вот это я и хотел услышать. Конь был умен — он «говорил». Теперь я спокойно мог исполнить свое намерение, и барьер, как выразился бы скаковых дел мастер, был «элегантно взят». — Удалось! Теперь лошади принадлежат ему! — расколол тишину многоголосый хор. Папперман молниеносно вырос за моей спиной. Я передал ему жеребца, чтобы он отвел его во двор к остальным. — А ну, стой! Стоять там! — заорал Хоуи. — Жеребец наш, остальные тоже! Давайте их сюда! С этими словами «художник» вцепился в поводья лошади. Я решительно шагнул к нему с криком: — Прочь от коня! Считаю до трех: один… два… три! Он упорствовал. Тогда я встряхнул его пару раз, а потом хватил кулаком так, что он влетел в объятья своих приятелей и рухнул на землю, увлекая за собой несколько человек. Пеон, оскорбивший меня, ринулся ко мне сжав кулаки, с криком: — Хочешь подраться? Это тебе даром не… Он не договорил. Ему помешал новый хозяин, предусмотрительно успевший собрать несколько дюжих молодцов, чтобы те в решающий момент могли сказать свое слово. — Тихо! Заткни глотку! — рявкнул он пеону, а потом повернулся ко мне: — Здесь ресторан, а не боксерский ринг, и я никому не позволю размахивать кулаками! Сначала курица, а потом дела! Хитрый парень. Чтобы осадить пеона, он обвинил меня, дав при этом понять, чтобы я не принимал его «размахивать кулаками» близко к сердцу. — Ладно! — согласился пеон. — Пусть будет так! Сначала курица, потом лошади! — Нет! — объявил Хоуи и, прихрамывая, направился к стулу. — Он должен сочинить нам музыку! Музыку обеденного стола! Пусть он дует в губную гармошку, а миссис Батлер сыграет на гитаре! — Как пожелаете! — отозвался я, чувствуя, что одного урока еще недостаточно. Подойдя к Душеньке, я вынул из куртки два револьвера и тихо спросил: — Ты понимаешь, что сейчас может произойти? — Да, — ответила она. — У тебя хватит самообладания? — Думаю, да! — Тогда идем! Я взвел оба револьвера и дал один ей. До этого момента оружия они видеть не могли. Теперь же я развернулся и подошел к столу, а Душенька последовала за мной. Подняв правую руку с револьвером, я произнес: — А вот и моя гармоника! — А вот и гитара! — подхватила Душенька. — Игра начинается! — продолжал я. — Если кто-то из вас дотронется до оружия — ляжет с пулей в груди! На несколько мгновений воцарилась глубокая тишина. Револьвер в руке моей Душеньки подрагивал. Другой рукой она держалась за меня. Но угроза в конце концов подействовала. Ни один из «художников» или пеонов не рискнул шевельнуться. Вокруг послышались возгласы одобрения. — И курицу туда! — кричало, орало, смеялось и издевалось все, что имело голос. — Туда, туда! Курицу! — Коррехидор идет! — услышал я. — Коррехидор! Речь шла о господине бургомистре. За ним появились трое полицейских — наши свидетели. Но направлялись они сюда, как позднее выяснилось, не только по этой причине. — Спрячьте револьверы, мистер Бартон! — обратился ко мне коррехидор. — Они послужили вам, а теперь, поскольку я сам займусь этим делом, они вам больше не понадобятся. Лошади и мулы ваши. Никто не может у вас их отнять. Ваши деньги тоже снова принадлежат вам! — Ого! — выкрикнул упомянутый выше пеон, увидев, что наше оружие больше на него не направлено. — Вы забыли у нас спросить! — Конечно, вас это тоже касается! Именно вас, мистер! Мне нужно знать ваше имя! Только настоящее, а не вымышленное! — Мое имя?! — скис пеон. — Зачем? Знать не знаю никаких вымышленных имен! — А я знаю целый десяток, которыми вы пользуетесь, чтобы укрыться от правосудия. Ваша настоящая фамилия — Корнер. Под последней чужой фамилией вас осудили в Спрингфилде за грабеж и конокрадство, но вы удрали! — Это неправда! Это ложь! Гнусная ложь! Я честный человек и никогда ни у кого не брал и цента! — В самом деле? Хотите взглянуть на того, кто не только утверждает, но и докажет обратное? С этими словами коррехидор отошел в сторону, и стоявший у него за спиной полицейский выступил вперед. Он иронически спросил: — Вы хорошо меня знаете, мистер Корнер? Я арестовывал вас в Спрингфилде и с большим удовольствием проделаю это сегодня. Теперь я служу здесь, в Тринидаде! Едва пеон увидел полицейского и услышал эти слова, как выкрикнул: — Негодяй, мерзавец! Черт бы вас всех побрал! Уходим! Он прыгнул в сторону и что есть мочи помчался в пустошь, где стояли лошади. Вся компания моментально последовала его примеру. — За ним! Поймать его! — прокричал коррехидор, бросившись следом. Я тоже привык действовать быстро, когда нужно. Мне удалось поймать и задержать одного «художника». Он собрался было защищаться, но Папперман вырвал его из моих рук, швырнул на землю и прижал коленом. Беглецы вскочили на лошадей и помчались прочь, прихватив с собой четвертого мула и лошадь нашего пленника. — Мерзавцы! — взвыл он, увидев это. — А как же я? — Это зависит от тебя, — ответил я. Послышался крик коррехидора: — Быстро к коралям! Возьмите лошадей! Коралей, где содержатся за загородкой лошади, в Тринидаде было великое множество. Кое-кто внял голосу разума и поспешил обзавестись лошадью, чтобы преследовать ускользнувших беглецов. Мы остались одни, и я повернулся к пленнику, которого все еще крепко держал Папперман: — Вставай, негодяй! И слушай, что я скажу! Папперман позволил ему подняться, но не более. Я продолжал: — Если ты честно ответишь на мои вопросы, мы освободим тебя. Он испытующе взглянул на меня. — Ну что же, вы не похожи на лжеца. Надеюсь, вы сдержите слово. Спрашивайте, что вы хотите знать! — Откуда эти три белых пятнистых жеребца? — С фермы некого Олд Шурхэнда. — А мулы? — Оттуда же. — Украдены? — Собственно, нет. Корнер пронюхал, что для одного немца и его жены приготовили лучших лошадей и мулов. Сопровождать их должны были несколько юных художников и скульпторов… — Зачем? — перебил я. — Чтобы ехать на землю апачей на большой совет. Юный Шурхэнд пригласил их, но он с отцом долго был в отъезде. А тут появились мы. Толк в маскараде мы знаем. Так вот, управляющий поверил нам и дал все, что мы потребовали. — А! Поэтому теперь вы «скульпторы» и «художники»! — Точно так! — усмехнулся он. — Давайте дальше! — Дело в том, что, если я и дальше вторгнусь в ваши тайны, мне станет невмоготу сдержать свое слово. Я больше не хочу ничего знать. — А я могу идти?