В дверь постучали. – Да-да, войдите! – Конев отложил газеты в сторону. В кабинете показалась взъерошенная голова Спиридона: – Николай Иванович, к вам посетитель! – Кто таков? – Не могу знать-с! – хихикнул слуга. – Имени не называет, только упорно вас требует-с, и все тут. Юноша, почти мальчик. Тщедушный такой!.. – Что же ему от меня понадобилось? – удивился адвокат. – Говорят, покупку вашу принесли-с. – Покупку? Ну, проси! Слуга исчез и через минуту привел за собой в кабинет нашего нежданного посетителя. Это действительно был стройный молодой человек лет пятнадцати от роду на вид, в серой гимназической шинели с двумя рядами гладких серебряных пуговиц, с едва пробивавшимися над верхней губой усиками и копной темных вьющихся волос, всклокоченных фуражкой с синим околышем, которую наш гость теперь смущенно теребил в руках. – Прошу вас, милостивый государь, – произнес Конев, не поднимаясь с кресла. – Чем могу служить? – Здравия желаю, господа, – сиплым, простуженным тенором проговорил юноша. – Вы ведь Николай Иванович Конев, адвокат? – Да, это я. – Вы, сударь, изволили давеча приобрести на публичных торгах некую вещь, и теперь я принес ее вам, как того требует договор. Юноша полез за пазуху и вынул небольшой сверток, перевязанный тонкой бечевкой. Он пару мгновений поколебался, но потом шагнул вперед и положил сверток на стол перед адвокатом. – Недурно, недурно, – Конев потянулся за сигарой, еще светившейся в пепельнице алым огоньком, и хитро подмигнул нам со следователем. – Это одна из вещиц среднего князя Кобрина. Прикупил по случаю! Помнится, я обещал вам пополнить свою коллекцию отпечатков людских пороков и страстей серебряной тростью его старшего брата. Каюсь, слова своего я не сдержал, но еще не вечер, а эта безделица временно подменит собой пока что отсутствующий в моем собрании артефакт. Надеюсь, – он обратился к гостю, – деньги продавцами получены сполна? Молодой человек лишь неуверенно кивнул. – Вы, любезный, довольно юны для того, чтобы служить в аукционной конторе купца Калачова, – зажав в зубах сигару, адвокат принялся разворачивать серую оберточную бумагу. Из свертка на свет появилась шестигранная серебряная чернильница на четырех шарообразных ножках; на ее плоских боках красовались чеканные изображения волков, рвущих загнанного оленя, и кудрявых дубовых листьев, а с наклонных боковых граней трясли бородами и грозили окружающим своими витыми рогами две козлиные головы, полностью отлитые из серебра. – Я не служу в конторе Калачова, – отозвался юноша. Конев поднял на гостя взгляд: – Почему же именно вы принесли мне эту покупку? – В конторе мне сказали, что у них не достает посыльных, и потому, если я хочу побыстрее увидеть деньги, то должен самолично принести эту чернильницу вам… Конев отложил сигару и поправил на носу очки: – Что такое?.. Милейший, соблаговолите назвать себя! Юноша вздрогнул и залился краской. – Федор Скворцов, – он отступил назад и вытянулся в струнку. – Федор Скворцов?.. Вы что же, сын актрисы Авдотьи Скворцовой? Той самой? – адвокат, поднявшись и опершись руками на стол, впился взглядом в гимназиста. – Так точно, той самой… – И, значит, вы приходитесь… Гимназист покраснел еще пуще прежнего: – Договаривайте, сударь, договаривайте, раз уж вы решили удовлетворить свое любопытство полностью! Да, я прихожусь князю Дмитрию Константиновичу Кобрину незаконным сыном. – То есть это не князя, это ваша вещь? – Это его подарок. Мне пришлось назвать в конторе его имя, дабы за нее дали цену повыше. Но это сейчас совершенно неважно. Я доставил вам ваше приобретение в целости и сохранности и потому прошу вас поставить свою подпись в этой вот бумаге, – юноша вынул из кармана сложенный вчетверо лист, похожий на расписку, и протянул его Коневу. Тот снова сел и взял перо. – Поди, весело гимназисту без чернильницы-то? – усмехнулся адвокат, возвращая подписанную бумагу молодому человеку. – Не беда, – совершенно серьезно ответил посетитель, – найду себе что-нибудь попроще. Делу учебы это никак не повредит. Конев на несколько мгновений замолк, глядя, как юноша, спрятав расписку и кивнув нам в знак прощания, развернулся к выходу. – Постойте, – выговорил наконец адвокат. – Позвольте вас еще спросить! – Да? – обернулся гимназист. – М-м-м… Вы… Вы, наверное, хорошо учитесь? – Да-с. Педагоги изволят хвалить. Делаю, говорят, изрядные успехи. – Похвально, похвально. Языки, точные науки, искусства? – Да-с, латынь, немецкий, коммерческое и русское законоведение… – Похвально… – повторил в мимолетной задумчивости адвокат, – но постойте! – Да, сударь? – Послушайте, неужели положение госпожи Скворцовой настолько плачевно, что вы распродаете последнее добро? Взгляд юноши затуманился, а щеки из пунцовых стали белыми. – Дела моей матушки, равно как и мои, в полном порядке. Не извольте-с беспокоиться, – старательно подбирая слова, произнес гимназист. – Очень рад за вас и за вашу матушку, – так же холодно ответил Конев. – В таком случае я вас более не задерживаю. Юноша снова невозмутимо поклонился нам и, развернувшись, вышел из кабинета, с видимой аккуратностью затворив за собой дверь. Наступила тишина, прерываемая только стуком дождевых капель, барабанивших в оконное стекло. Словно вторя им, Конев монотонно постукивал пальцами по крышке серебряной чернильницы, украшенной по бокам винторогими козлиными головами. Просидев так минуту-другую, он затем вскочил с места. Бросившись к окну и скрипнув задвижкой, он распахнул створку, отчего в кабинет тут же ринулся промозглый весенний ветер. – Господин Скворцов! Гимназист Скворцов! – прокричал в окно адвокат, закрываясь рукой от занавески, вытянутой наружу сквозняком и бьющей ему по лицу. – Да, вы, вы! Воротитесь, пожалуйста, обратно еще на одну минуту!.. Помахав невидимому для нас со следователем собеседнику, Конев затворил окно и опустил щеколду. – Ишь как… – сказал он не то нам, не то самому себе. – Среднего князя, значит, паралич разбил, а они, видать, и жили только, что на его подачки… Тьфу ты, чертова порода… Чуть погодя на пороге кабинета вновь появилась тонкая серая фигура гимназиста Скворцова. Он молча замер в дверях, с недоумением глядя на Конева, снова устроившегося за своим столом. – У меня к вам, любезный Федор Дмитриевич, одна просьба будет, – сказал адвокат, раскрывая на зеленом сукне стола свой блокнот. – Напишите, пожалуйста, вот здесь свой домашний адрес. Гимназист с сомнением перевел взгляд с Конева на Данилевского-старшего, а потом – на меня. – Извольте, извольте, – Конев, откинув крышку своей позолоченной чернильницы, постучал по ее дну концом стального пера и протянул ручку юноше. Скворцов, хмыкнув, взял мокрыми побелевшими пальцами перо и склонился над блокнотом. Эпилог Вскоре после завершения нашего дела я по просьбе Элизы отвез ее в Плес и помог ей подыскать и снять там неплохой уютный домик. Пусть ее покойный муж, Стратон Огибалов, по завещанию оставил своей жене скопленные на службе двадцать тысяч рублей серебром, и я мог не опасаться за дальнейшее благополучие Элизы, но все же я попросил ее изредка писать мне и смело обращаться за поддержкой, если у нее внезапно возникнут какие-либо затруднения. Не преминул я заметить, что вместе со мной в Самару едет и Данилевский, но в ответ на мой вопрос о том, могу ли я передать Андрею ее новый адрес, – в конце-то концов, не держат же меня они оба за круглого дурака, который все это время ничего не замечал, – Элиза отрицательно покачала головой: – Он знает город, в котором я поселилась, и город этот весьма невелик. А если я назову ему адрес, я, получается, должна буду ждать от него хотя бы письма. А я, честное слово, ныне не хочу ничего ни от кого ожидать. Я кивнул: – В одиночестве есть свои преимущества, и это, прежде всего, свобода… Думаю, это именно то, что вам сейчас необходимо. – Как хорошо, что вы меня понимаете! И все же к Рождеству или к Пасхе я буду очень рада получить от вас весточку… Назавтра я вернулся в Москву. Для того, чтобы задерживаться здесь долее, у меня теперь не было ни единой причины.