После опроса всех свидетелей пришел черед выступления Конева: – Когда речь идет о подложности завещания, мы оказываемся в непростой ситуации. Доказать подлинность или ложность подписи человека, которого уже нет в живых, и вправду задача не из легких. Да, сторона истца не может предъявить полностью сохранное истинное савельевское завещание, но истец и не должен этого делать. Мы утверждаем, что оглашенная полтора года назад духовная грамота купца Савельева является подложной вне зависимости от того, существует ли другая или же нет… Я посмотрел на Аглаю. Она была бледна – так же, как тогда, когда мы разговаривали с ней в беседке под свист порывистого предгрозового летнего ветра. Как давно все это было… Будто почувствовав на себе мой взгляд, Аглая подняла голову и повернулась ко мне. В ее взоре я не заметил и тени той ненависти, посредством которой дочь купца Савельева едва не испепелила меня в вечер нашей последней встречи в ее доме… – Все факты, которые были рассмотрены в суде, – продолжал Конев, – составляют довольно подробную картину произошедшего. Нарушение процедуры описи имущества и бумаг покойного купца, заключение экспертной комиссии графологов о подписи в завещании, вызывающей явные сомнения при сравнении с другими документами, заверенными Савельевым при жизни, показания свидетельницы Лангер, свидетелей Воронина и Бородина, неоднократные попытки князя Кобрина примириться с истцом, переписка погибших Барсеньевых, наконец, обгорелый обрывок настоящего, по нашему твердому убеждению, купеческого завещания – эти факты бросают очень серьезную тень на тот документ, по которому князья Кобрины получили право распоряжаться миллионным наследством Савельева. Я заметил младшего Данилевского: он нездоров, его глаза блестят, как у чахоточного, но, если бы все в этом зале, кроме князя, исчезли, он тоже, не секунды не сомневаясь, наверняка бросился бы на нашего противника. Рядом со студентом сидела Элиза, ее лицо было бледным и сосредоточенным, и сейчас я не узнал бы в ней ни актрису, ни камелию. Она теперь просто ждала вердикта… – Особенно, – настаивал мой адвокат, – стоит принять во внимание странные совпадения: никого из подписавших сей сомнительный документ на сегодняшний день нет в живых, кроме господина Шепелевского, по стечению обстоятельств утратившего здравость ума и трезвость памяти. А сколь странна смерть приказчика Огибалова в его камере за день до выступления в суде, где он намеревался дать свои показания!.. На заднем ряду сидел следователь Данилевский. Он не смотрел в зал, он только слушал, низко опустив голову и, казалось, что-то бормоча себе в усы. – Заканчивая, – Конев еще раз повернулся к присяжным, стремясь заглянуть в глаза каждому из них, – я прошу учесть вас все эти факты и не смотреть на титулы и чины князя Кобрина, ибо Божьей милостью мы равны перед законом!.. После окончания объявленного перерыва мы снова заняли свои места: я, Конев, Аглая с Надеждой Кирилловной, Элиза, Данилевский-старший и Данилевский-младший. Кобрин с адвокатом тоже вошли в зал, и я заметил, что жесты князя уже не были исполнены спеси и самоуверенности: он нервно о чем-то спрашивал своего защитника и недовольно постукивал по полу тростью. Под его глазами залегли темные тени. В зале наступила тишина. Будто сквозь туман я видел судью с что-то говорившими ему помощниками, какими-то бестелесными призраками казались мне присяжные, сидевшие безмолвными фигурами под лучами солнца, сиявшего из-за стекол высоких окон. Конев нервно теребил свои бумаги и то и дело поправлял манжеты, белевшие из-под рукавов его сюртука. Наконец судья раскрыл поднесенный ему старшиной присяжных документ, пробежал его глазами и поднялся. – Коллегии присяжных заседателей, – заговорил он, – были предъявлены для решения вопросы о подложности прилюдно оглашенного завещания купца первой гильдии Савельева, а также о виновности ответчика, его сиятельства князя Евгения Константиновича Кобрина, в осуществлении подлога упомянутого завещания с целью завладения имуществом и капиталами указанного купца Савельева. Я почувствовал, как все в зале затаили дыхание. Судья обвел глазами публику и провозгласил: – Ответ на первый вопрос коллегия присяжных заседателей дает отрицательный: «Завещание неподложно». По залу прокатился вздох, будто всех присутствовавших разом окунули в ледяную прорубь. – Ответ на второй вопрос, – продолжил судья, – коллегия присяжных заседателей также дает отрицательный: «Ответчик невиновен». После оглашения вердикта коллегии присяжных в суде воцарилась суматоха. Публика поднялась с мест, кто-то бросился к дверям, кто-то поспешил подскочить к князю, который величественно восседал на своем месте с лицом победителя и с усмешкой принимал поздравления. Ссутулившись и не слыша почти ничего вокруг, я старался не смотреть на него, а он, кажется, ни на мгновение не повернулся в мою сторону. На своей скамье, опустив голову и не двигаясь, сидела Элиза. Ее лица, скрытого полами шляпки, я разглядеть не сумел. Студент Данилевский, сидевший рядом с девушкой и державший ее за пальцы, был бледен и отрешен. Мне захотелось увидеть Аглаю, но вокруг них с матерью теперь роем гудели репортеры. Конев положил ладонь на мое плечо. – Господа присяжные обыватели, – съязвил он, – прислушиваются к риторике, а не к фактам. К тому же, как я и говорил, у нас в руках оказались только косвенные доказательства, но не осталось среди живых и здоровых ни единого свидетеля подлога, а без этого… Мы все знали и все же сделали то, что сделали. В ответ я поднялся, молча пожал адвокату руку и покинул зал. Отдышавшись немного на улице, я заметил, что из-за тяжелых дверей здания суда появилась Надежда Кирилловна под руку с Аглаей. Вперившись взглядом в затылок девушки, я видел, как Надежда Кирилловна, держа дочь за локоть и не давая ей оглянуться, уводила ее к экипажу. Вокруг них, все так же наперебой забрасывая дам вопросами, толпились журналисты. «Обернись! Ну, обернись же», – стиснув зубы, твердил я про себя. Желание просто поймать еще раз ее взор, острое и жгучее, пронзало меня с головы до ног. А разум назидательно гласил, что история закончилась, я проиграл процесс, и потому причин для ее встреч со мной нет более никаких. Стоя на залитой талой водой мостовой, я молча и безучастно глядел на то, как вдова и дочь купца Савельева садились в карету, чтобы уехать отсюда прочь. Потом я повернулся к выходу из здания суда. Там еще большая и тесная толпа с восторженными возгласами обступала князя, но он, улыбаясь в усы, уверенными шагами прошествовал к своему экипажу, и никто из репортеров не рискнул оказаться у него на пути. Глава XXVI Несколько дней спустя мы с Данилевским-старшим сидели в душном кабинете у Конева, пили коньяк из больших пузатых бокалов и молчали. Адвокат, дымя своей толстой сигарой, вдобавок умудрялся одну за другой просматривать свежие газеты, которые он затем по очереди отбрасывал на пол, под кресло. За окном лил мелкий холодный весенний дождь, но его жалобное дробное постукивание по стеклам заглушал озорной треск дров в жарко натопленной печи. – Вот так так! – присвистнул Конев, укрывшись за очередным утренним листком. – «Вчера в Екатерининской больнице вследствие апоплексического удара скончался бывший приказчик миллионщика Савельева – душевнобольной Шепелевский…» Никто из нас ему не ответил. Цедя из бокалов коньяк, мы со следователем мрачно смотрели перед собой в пустоту. – «При осмотре квартальным надзирателем комнаты покойного, – продолжил чтение адвокат, – там были обнаружены восемнадцать тысяч рублей чистоганом». Совсем недурно для опустившегося пьяницы, не правда ли, господа? Целое состояние, между прочим!.. Мы со следователем, не глядя друг на друга, снова промолчали. Конев хмыкнул и взялся за другую газету. – Что же, милейший Петр Дмитриевич, – зажав зубами сигару, он вдруг взглянул на следователя поверх газетного листа, – похоже, скала-то задрожала… – О чем это вы? – наконец отозвался тот. Конев снова придвинул газету к глазам и принялся читать: – «После того, как некоторое время назад господин адъютант московского обер-полицмейстера, его сиятельство князь Кобрин подал прошение об отставке, на его пост высочайшим повелением…» – Ах, это? – прервал адвоката следователь. – Выходит, это чистая правда… Я даже поднялся с места от неожиданности: – Как? Вы заранее знали об этом? Данилевский-старший покачал головой: – Подозревал. В последние дни в московских чиновных кругах ходили упорные слухи о том, что князю настоятельно порекомендовали пойти на этот шаг, причем указание якобы поступило с самого-самого верха. Возможно даже, что от самого государя императора… – Вот как? – А вас это удивляет? Шум, поднятый прессой вокруг вашего судебного разбирательства, поставил на карьере князя жирный крест: скандалов вокруг своих подчиненных не любят ни здешние начальники, ни столичные! Я снова сел. По комнате будто прошелся сквозняк, от которого мне вдруг стало немного легче дышать. – Ну, просто комедия, – отставив бокал, я хлопнул ладонью себя по колену, – да прямо в духе господина Мольера: приехал король, рассудил дело по совести, и справедливость восторжествовала!.. – Бросьте паясничать, – оборвал меня Данилевский-старший. – Даже это очень неплохо. Думаю, отставка для Кобрина – самое суровое наказание из тех, на которые мы могли бы рассчитывать. Не стоит ждать большего! Ни денег, ни имущества… – Я уже ничего не жду, – ответил я. Конев за своей газетой только вздохнул. Следователь пригладил пальцами бакенбарды и расстегнул верхнюю пуговицу мундира. Он сидел напротив меня, ссутулившись и поджав под креслом ноги, но в его глазах светилась не только усталость, но и радость, не слишком старательно скрываемая под напускной серьезностью. – А я, знаете ли, даже доволен, – сказал он. – Да, мы заплатили и еще заплатим изрядную цену за то, что ввязались в эту историю. Мне сие приключение, вероятнее всего, будет стоить должности и всей карьеры, пусть и не сейчас, а попозже, когда шумиха уляжется: служак, действующих наперекор начальству, не держат на приличных местах. А вы… – следователь взглянул на меня, будто пытаясь предугадать, как я отнесусь к его словам, – вы не добились ни своего наследства, ни справедливости в том виде, в каком вы ее понимаете: с грозным приговором, арестом в зале суда и прочими подробностями. Но, поверьте мне, сделано гораздо больше, чем кажется: подозрительных смертей якобы от холеры станет вокруг меньше, дела будут лучше раскрываться, а улики перестанут пропадать бесследно… Мы с вами просто вычистили ту конюшню, за которую взялись, а возмездие – это уже, пожалуй, не про нас. – С вами, Петр Дмитриевич, – я снова взял в руки бокал, – сложно не согласиться… Конев, стряхивая в пепельницу пепел со своей сигары, вдруг спросил: – К слову о возмездии: вы еще не слыхали новость про среднего Кобрина? – Нет, – насторожился я. – А что с ним? Только не говорите мне, что он тоже мертв!.. – Нет-нет, он жив, но от этого ему и его близким отнюдь не легче: как мне сообщили, его хватил удар. Это произошло после известия об отставке старшего брата и настойчивых рекомендаций со стороны целого ряда высокопоставленных персон всем представителям семейства Кобриных отбыть в их имение под Вологдой. Говорят, вся правая половина тела парализована. Врачи предсказывают неутешительный исход… – Он меньше остальных братьев заслуживал какой-либо кары, – я вспомнил наш разговор со средним Кобриным в Санкт-Петербурге, тусклые бокалы с шампанским в особняке княгини Амалии, белые комья снега, летевшие из-под копыт скачущих во весь опор лошадей, копченые свиные ушки под рябиновую наливку в захудалом трактире и его слова: «Я все равно связан и обязан…» – Он оказался настолько слабым, – возразил Конев, – что не смог ни противиться своим братьям, ни даже просто отойти в сторону. Но бессилию далеко до добродетели. В кабинете воцарилось молчание. – Что вы рассчитываете делать дальше? – спросил наконец меня следователь Данилевский. – Как вы намерены поступить теперь, после суда? Я пожал плечами: – Я обещал Элизе помочь ей уехать в какой-нибудь маленький городок и обосноваться там. Она говорит, у нее есть необходимые сбережения. Вашего племянника после завершения его учебы я, с вашего позволения, хочу пригласить к себе в помощники – спасать мое дело, а точнее, то немногое, что у меня от него осталось. Я говорил с Андреем, и он согласился. – Да, я уже знаю. Полагаю, это удачное решение! Увозите его, да и сами отправляйтесь подальше отсюда хотя бы на время.