– А вы и не должны были об этом думать! То была не ваша печаль. Об этом подумал я, потому как безнаказанно оставить сделанное князьями и их подручными было решительно невозможным. – Так почему же оставили? – с нажимом ответил я. – Почему я, купец Арбелов, стою в суде против князя Кобрина и всего их чертова змеиного гнезда, а не вы, купец Винокуров? Вы, кажется, решили остаться в стороне и посмотреть на то, что из этого выйдет, а потом прийти и просто поблагодарить меня? Винокуров отложил ложку, сделал из кружки пару глотков кваса, а затем, отставив ее в сторону, расплылся в улыбке, показывая мне ровные и крупные, будто бы бобриные, зубы: – Нет, Марк Антонович, совсем нет. Напрасно вы так кипятитесь! Просто я хотел сказать, что вы достойно справились со своей ролью. А я, поди, неплохо справился со своей. Для того, чтобы все устроить, тоже ведь нужны опыт и сноровка. Да и людей, подходящих делу, нужно знать, да!.. Взять, к примеру, господина Крестова! – Как?.. – Закроем глаза на трату им некоторой доли вверенных ему средств на оплату собственных карточных долгов: он мастерски запустил шумиху в столичных газетах на те деньги, которые были ему предоставлены. – Крестов… Он помогал мне по вашему поручению? – Или вот Олимпиада Андреевна с княгиней Багрушиной! Они обе выказывали искренний интерес к этому делу, но решились приложить свою руку только после нашей с ними личной встречи. – Неужели и Липа? Поразительно! – Отчего же? Она ведь взаправдашняя купеческая дочь!.. Или же подсобил я когда-то семье разорившегося и безвременно усопшего купца устроить его юного сына в кадетский корпус, и через полтора десятка лет у вас в вашем кавказском путешествии появляется опытный, отважный и хладнокровный попутчик… – Что, и Шапитилов?! – я не поверил своим ушам. – О, поверьте, пары слов было достаточно, чтобы он сделался готовым принять за вас не одну, а целый град пуль. – Но почему? – Старый князь Кобрин некогда подпоил его отца и игрой в карты разорил бедолагу дотла. После того, как отец семейства решился на великий грех и наложил на себя руки, мы – я, грешный, да еще несколько купцов, близких этому дому, – принялись хлопотать об устройстве и приличествующем образовании наследников усопшего… Хорошая была купеческая фамилия, да!.. Но что уж вспоминать! Не вернешь… Так что, Марк Антонович, полноте! Вы в этом деле никогда не были одиноки. Больше того, лоскуты начали складываться один к одному задолго до вашего появления во всей этой истории… Я сидел над своей тарелкой, совершенно ошарашенный. – Надеюсь, обед вам пришелся по душе, – Винокуров, протерев усы салфеткой, встал из-за стола. Заложив руки за спину, он прошелся по кабинету и подошел к окну, в лучи струящегося из-за стекла по-весеннему яркого солнца. Я тоже поднялся и обернулся на купца. Возможно, мое воображение под влиянием всех пережитых событий излишне разыгралось, но теперь Винокуров в моих глазах приобрел некую стать: он казался мне сейчас древним былинным воином, витязем, стоящим на защите своего мира, своего собственного родного купеческого мира с двухэтажными уютными крепкими домами, украшенными белыми резными наличниками, с кирпичными зданиями фабрик, наполненными деловитым рабочим людом, с тесными конторками, полутемными кабинетами, приземистыми лавками, набитыми всякой всячиной, вывесками, исписанными аршинными угловатыми буквами, с говорливыми сметливыми приказчиками в кумачовых рубахах, черных жилетах и картузах, метрами шерстяных, бумажных и парчовых тканей, баржами строевого леса, быстрыми пароходами, зарубежными выставками… Я сам вдруг почувствовал себя частью этого огромного мира и теперь был готов защищать его от любых покушений. Удивительно, но завтрашнее судебное заседание теперь меня нисколько не страшило. Глава XXV Утром, миновав охрану, приставленную к дому в Вознесенском переулке, я появился на пороге квартиры Элизы Лангер. В дверях меня встретила хозяйка. Одетая в распашной лиловый шелковый капот с просторными рукавами и легкую накидку-мантилью, она была тиха и задумчива. – Как вы себя чувствуете, Элиза? – спросил я девушку. – Все хорошо, Марк Антонович, – отозвалась она. – Я готова к сегодняшнему выступлению. – А Андрей? Элиза неопределенно махнула рукой в воздухе. – Вы можете справиться у него сами. А я пока пойду и позабочусь о кофе и завтраке: клянусь богом, нам всем сегодня понадобятся силы, – с этими словами она исчезла из комнаты. В это время ко мне, опираясь на привезенную ему дядей трость и прихрамывая, вышел студент Данилевский. Он был в своем привычном кителе, но одежда болталась на молодом человеке, будто была с чужого плеча. Черты лица юноши тоже заметно заострились, а под глазами появились темные тени. И все же он загадочно улыбнулся мне при встрече, и это само по себе было совсем неплохо. Я подскочил к нему, и мы обнялись. – Главное – спокойно и уверенно дойти до места свидетеля, – усмехнулся Андрей, с моей помощью добираясь до кресла и с облегчением усаживаясь в него. – А то, поди, сочтут за обыкновенного опустившегося нерадивого студента. – Как ваша рана? – спросил я. – По утрам вроде б ничего, – ответил юноша, вытягиваясь в кресле, – а к вечеру, бывает, ноет так, что хоть плачь! Но в таком обществе я не жалуюсь! До свадьбы заживет! – До свадьбы? – улыбнулся я. – Значит, времени еще много. – Это неважно, – Данилевский-младший покачал головой. – Итак, несмотря на весь мой побитый вид, я рвусь на сегодняшний суд. Я им там устрою!.. – Отлично! Только берегите силы! Вот сейчас поедим и отправимся… Будто в ответ на заведенный о еде разговор в столовой появилась Элиза, держа в руках поднос с тарелками, кофейником и со сковородой, в которой явно шкворчала яичница. – Спасибо, Лиза… – кивнул Данилевский, подняв голову и взглянув на девушку, когда та поставила перед ним белую фарфоровую тарелку. В молчании мы принялись завтракать. Каждый, казалось, был погружен в собственные мысли и не торопился говорить. Только вилки постукивали о фарфор в тишине комнаты, да еще тонкие чашки позвякивали, когда в них серебряной ложечкой неторопливо размешивали в горячем кофе кусочек сахара, отколотый от сахарной головы большими витыми кусачками. «Лиза… – подумал я. – Когда это он успел? За ту пару недель, что он провел здесь? А я ведь предупреждал его, чтобы без вольностей…» Впрочем, мои опасения наверняка беспочвенны, да и находились эти двое в апартаментах, можно сказать, взаперти да под присмотром охраны. К тому же Элиза, по-моему, обладает хладнокровием, которому нам всем у нее еще учиться и учиться! Ей-то уж точно не до интрижек с молодыми неоперившимися студентами! И актриса она, как я успел заметить, хорошая: захочет – и суд навзрыд рыдать будет!.. После завтрака Элиза ушла к себе собираться. Я помог Андрею одеться к выходу, а примерно через полчаса мы оба узрели, насколько Елизавета Львовна Лангер отличается от Элизы! Если юный Данилевский и впрямь очарован этой особой, то он, прямо скажу, должен десять тысяч раз подумать о том, возможно ли близко иметь дело с женщиной-хамелеоном, готовой вжиться в любой характер, вписаться в любую обстановку, поместиться в любую оправу и в любое окружение… Итак, перед нами, держа в руках небольшой аккуратный ридикюль, стояла, потупившись, идеально причесанная светловолосая молодая дама в коричневом строгом закрытом платье, бурнусе – короткой накидке с рукавами – и шляпке. Я никогда не назвал бы ее ни актрисой, ни дочерью сельского врача или учителя. На лице – ни крупинки пудры, ни одного украшения – на руках… Даже пять минут назад она была совсем другой, и я теперь не мог понять, где же таки настоящая Элиза: в той растерянной девушке в домашнем платье и с чашкой кофе в руках, той великолепной рыжеволосой бестии в изумрудном открытом платье с турнюром, или здесь и сейчас, в этом воплощении женской строгой скромности и целомудрия. Я искоса взглянул на молодого Данилевского, и мне отчего-то стало его немного жаль. Поймав извозчика, мы приехали в суд как раз вовремя. В зале на своих местах уже сидели Надежда Кирилловна и Аглая, которая старательно изображала, что меня и вовсе не замечает. Конечно, был здесь и Конев: он помахал нам издали, но тут же исчез из виду в окружавшей его толпе суетливых репортеров. Да и прочего народу сегодня в суде было особенно много. Усевшись в первом ряду, я обернулся к дверям и увидел, как князь, вошедший в эту секунду в зал, уставился на профиль Элизы, расположившейся на пару с Андреем чуть позади меня. Поймав сперва мой взгляд, а затем – и взгляд князя, она ответила Кобрину вызывающей улыбкой и отвернулась. Не успели мы занять наши места, как появились присяжные заседатели. Все притихли. Из дверей показался Конев. Он торопливо прошел к нашей скамье и сел рядом со мной. Вид у него был очень взволнованный. – Что случилось? – шепнул я ему. – На вас лица нет… – Огибалов не будет давать показания, – бросил мне адвокат. – Как так? Он по-прежнему строит из себя сумасшедшего? – Нет, он больше ничего не строит. Он умер сегодня ночью в своей камере… Я было обернулся к Элизе, но в этот момент в зале появился судья. Расположившись за своим тяжелым столом, он заглянул в поднесенный ему помощником документ и произнес: – В связи с тем, что Стратон Огибалов, свидетель со стороны истца, прошедшей ночью непредвиденно и скоропостижно скончался в городской тюрьме, прочие свидетели будут допрошены в следующем порядке… Я услышал глухой звук падающего тела. Зал ахнул. Я вскочил. Элиза, сидевшая до того на краю скамьи, теперь без чувств лежала на деревянном полу в проходе между рядами. Упав, она рассекла себе бровь, и по ее лицу, сейчас мертвенно бледному, текла струйка крови. Вокруг сразу же собралась толпа, и мне пришлось приложить немалые усилия, чтобы протиснуться сквозь нее к Элизе. Андрей, который сидел рядом и должен был выступать перед актрисой, теперь в этом людском водовороте пытался привести ее в чувство. Кто-то из толпы передал мне флакон с нюхательной солью, и я, вынув из его горлышка пробку, поднес сосуд к носу Элизы. От резкого запаха нашатырного спирта, сразу разлившегося по залу суда, девушка дернулась, застонала и, придя в себя, помутившимся взглядом обвела глазевших на нее людей. Данилевский зашептал Элизе что-то на ухо. Она посмотрела на него, потом повернулась ко мне и, опершись на ладонь, попыталась сесть. – Со мной все хорошо, – проговорила она, когда Данилевский переданным мною платком попытался стереть кровь с лица девушки, – только помогите мне встать!.. Мы со студентом подняли Элизу и усадили ее на скамью. Секретарь поднес ей воды. – Сударыня, – обратился к актрисе судья, когда ему разъяснили причину конфузного происшествия, – если вы не в силах давать сегодня показания в связи с потрясением вестью о кончине вашего мужа, то суд готов перенести заседание. Элиза секунду-другую помедлила. – Благодарю вас, ваша честь, – ответила она, – но я не хочу отвечать позднее. Дайте мне четверть часа, и я буду готова.