– Ах, это ты? – натужно улыбнулся мне мой приятель, и я едва успел заметить, как по его раскрасневшемуся лицу, украшенному парой свежих ссадин, пробежала судорога. – А мы тебя не ожидали… – Кто это – мы? – перебил я его. – Ну, я с Элизой… – Что ты здесь делаешь? – Гм… Сей вопрос несколько неделикатен… – Корзунов манерно опустил глаза долу. – Брось дурить, Шура! – повторил я с нажимом. – Что ты здесь забыл? Корзунов махнул рукой: – Шут с тобой! Мне захотелось приволочиться за столь эффектной барышней! Разве это грех? – И где же она теперь, эта барышня? – Она отлучилась ненадолго, а мне так и вовсе пора бежать!.. – Шура, что у тебя с физиономией? – я сделал глубокий вдох и вдруг почувствовал плававший по комнате какой-то едва уловимый сладковатый запах, будто я попал в лечебницу или аптеку. – Да на лестнице тут поскользнулся! Наступил в лужу талой воды и покатился носом вниз – только искры из глаз! Такая вот оказия, представляешь? – Корзунов развел руками, в одной из которых он по-прежнему держал бокал с вином, держал не за ножку, как всегда это делал за трапезой, а пальцами за края, накрыв сверху всей ладонью, как обычно берут посуду половые в трактире или официанты в ресторане, прибирая со стола, будто он вознамерился не пить из него, а вылить его содержимое прочь и начисто вымыть. – Прости, дела у меня теперь срочные! Поверишь ли, ни секунды нет! Я к тебе вечером заскочу, и тогда потолкуем, добро? И Корзунов, поставив бокал на место, ринулся было к двери, к вешалке за своим пальто, но, услышав негромкий щелчок, замер на месте. – Марк, дружище, ты в своем уме? – увидев в моей руке револьвер со взведенным курком, Корзунов отступил на пару шагов. – А ну-ка, постой! – я покачал концом револьверного ствола, приказывая моему пленнику поднять руки, и потом позвал, – Андрей! Элиза! – Нет здесь никого, – ухмыльнулся Корзунов. – Марк, бросай валять дурака и опусти свою пистолю! Это совершенно не смешно! Из-за закрытой двери, ведущей в спальню, раздался слабый стон. Корзунов прикусил губу. – Живо в кресло, – скомандовал я ему, – и держи руки на виду, ясно? Корзунов, поморщившись, только поднял вверх кисти рук и, прижав их к груди, с недоуменным видом сел. Я шагнул к двери в спальню и распахнул ее. Там на лазоревой бархатной кушетке в своем неподражаемом изумрудном платье с необъятным декольте, с разметанными по подушке рыжими волосами, закатив глаза и раскрыв рот с побелевшими губами, бесформенным недвижимым кулем лежала Элиза. Рядом с ней, на полу, опираясь на кушетку одной рукой и держась за бедро другой, сидел Данилевский. По полам его студенческого пальто расплывалось темное мокрое пятно. По комнате были разбросаны вещи, бумаги, осколки бутылочного стекла, а посреди спальни в багровой винной луже валялся изящный однозарядный дамский пистолет-терцероль с коротким шестигранным вороненым стволом, блестящей лакированной рукояткой, похожей на закругленную толстую ручку английского зонтика, и тяжелым завитком спущенного курка, вцепившегося своим разинутым ртом в хвост полой затравочной трубки, как змея – в мышь-полевку. Подняв взгляд и увидев меня, Данилевский с облегчением выдохнул и закрыл глаза. – Что здесь случилось? – воскликнул я. – Что с Элизой? – Да не сходи ты с ума! – раздался из столовой спокойный голос Корзунова. – Жива она, жива. Я проверял… – Сидеть на месте, я сказал! – рявкнул я ему в ответ и подскочил к Данилевскому. – Андрей! Что с вами? Вы ранены? – Сей молодой человек, как увидел свою ненаглядную на кровати недвижимой, – продолжил Корзунов, – так натурально впал в истерику! Ходил тут при мне из угла в угол, бредил самоубийством! А потом фужер опрокинул да как схватится за пистолет! И вот итог! А барышня его – всего-то в эфирной эйфории… Любительница летучих грез… Видал я таких! Истинная жрица любви! Я вскочил на ноги и, выбежав из спальни, наставил на Корзунова револьвер. – Что ты несешь? Что за ахинею ты мне тут городишь? Что это за вино? – я указал на стоявший на столе бокал. – Это не мое, – Корзунов пожал плечами. – Элиза принесла эту бутылку! Я тут совершено ни при чем… Я еще раз понюхал воздух: – Элиза не пьет вишневую настойку. – Ты не выстрелишь в друга детства, – спокойно, уверенно и даже несколько равнодушно проговорил Корзунов. – Напрасно сомневаешься! – ответил я. – Двух мнений быть не может, – Корзунов, упершись руками в подлокотники и закинув ногу на ногу, деланно зевнул. Я поднял ствол револьвера и нажал на спусковой крючок. Циферблат часов, стоявших на полке за спиной Корзунова, разлетелся вдребезги. Осколки стекла, закрывавшего часовую и минутную стрелки, рассыпались по комнате маленькими колючими искрами. – Отвечай мне, какого черта здесь происходит?! – я снова взвел курок. – Я ведь и в тебя выстрелю! – Неужели ты смог бы вот так спокойно взять да и прикончить близкого друга? – Корзунов съежился под моим взглядом. – Ну, ты же сумел!.. Разве нет, дружок доктора Шиммера? Скажи мне, ты убил Грузнова только потому, что тебе приказали, или все-таки потому, что в его сети всегда ловились такие жирные караси?.. Взгляд Корзунова затуманился. Он покачал головой из стороны в сторону, потом обернулся и с ироничной миной на лице взглянул на исковерканные пулей часы. – Ладно, Марк, – повернулся он ко мне, – можешь убирать свой револьвер. Да не сбегу я, не беспокойся! Пойди-ка лучше и перевяжи парня хотя бы вон той салфеткой или чем-нибудь из тряпья Элизы. За нее саму не волнуйся: она уже через четверть часа очнется, как пить дать! Я же сказал тебе: это эфир, ничего опасного! А вот юноше лучше бы доктора… Я с сомнением обернулся к двери спальни. – Иди, иди, – махнул рукой Корзунов. – А потом возвращайся! Мне о многом предстоит тебе рассказать… Я вошел в спальню и коснулся шеи Элизы. Различив уверенные пульсирующие толчки в такт биениям сердца и уловив ровное дыхание девушки, я спрятал револьвер и принялся ухаживать за Данилевским. Вспомнив, как помогал казакам в лощине, зажатой скалистыми уступами кавказских гор, я принялся перевязывать студенту сквозную рану на его бедре. Дернувшись от боли и стиснув зубы, Данилевский проговорил: – Значит, мальчик все же вас отыскал? – Да, – ответил я, затягивая у него на теле края разорванной салфетки. – Вот и славно, – кивнул Данилевский. – Я заметил этого господина у больницы… Он прошел в кабинет профессора Шиммера… Они говорили про подарок для девицы из Вознесенского переулка. Я слышал! Нашей Элизы, черт возьми!.. Я вбегаю сюда, а она у него всем телом на плече висит!.. Дескать, дурно ей сделалось… За врачом меня отправлял, вина ей влить в рот предлагал! Я его бокал возьми да и переверни, так он, шельма, прямо с бутылкой к Элизе в спальню пошел!.. – Элиза ваша – хитрая баба! – раздался из столовой саркастичный голос Корзунова. – Я предложил ей выпить со мной вина за знакомство да за наши непременные успехи в суде. Она уже вынула было из шкафа два бокала, а потом вдруг как начнет болтать без умолку! Тараторит и смеется сама с собой, прямо покатывается: все про высший свет да про театры, да кто из ее подруг у кого из знатных господ в камелиях был замечен… А знаю ли я, быть может, ту, а знаю ли я вот эту… И так, и этак, да все к двери пробирается! Ну, и что мне было делать? А вы, юноша, тоже заладили, как попугай: «Не велено! Марк Антонович то, Марк Антонович се! Вот дождитесь его…» Зачем вы встали у меня на пути? Откуда вы вообще взяли этот пистолет? Несмотря на бледность лица Данилевского, стало заметно, как он покраснел: – У Элизы. Когда этот отвернулся… Из-под подола ее платья… Из-за подвязки… чулка… – Ну, вот, – хихикнул за стенкой Корзунов, – пришлось мне действовать бутылкой! А там уж и за пистолет хвататься… И все же жаль, что не достал девку, жаль!.. Не держите на меня зла, Андрей Федорович! Эта пуля предназначалась отнюдь не вам! Но закрыть собой даму!.. Это сильный ход, да-с! Восхищен! Я помог Данилевскому подняться на ноги и выйти из спальни. Корзунов сидел в своем кресле почти в той же позе, в которой я его оставил; теперь он только еще пил из взятого со стола бокала вино. – Что… Что вы делаете? – едва увидев Корзунова, пролепетал Данилевский. Заметив нас, тот до конца опустошил свой сосуд и, утерев рукой губы, криво улыбнулся: – Все, дружище Марк, дело сделано! Моя фигура летит с этой доски, и это даже к лучшему. Напрасно ты разбил такие хорошие часы!.. Придется лезть в карман, – Корзунов вытянулся в кресле, будто собираясь отдохнуть после долгого и тяжелого дня, полного всяческих неприятностей, потом отставил прочь бокал, вынул из кармана брегет и раскрыл его крышку. – Впрочем, у меня есть еще некоторое время: около получаса, не меньше. Тебя ждет веселая история, но ты заслужил право ее услышать… Он спрятал свои часы, поднял с пола валявшуюся под креслом бутылочную пробку и, зажав ее между пальцами левой руки, щелкнул по ней перстами правой: – Пум! Пробка, описав в воздухе параболу, отлетела в мою сторону и покатилась по полу. Я вздрогнул. Корзунов засмеялся: – Ну, что же вы встали, будто версту проглотили? В ногах-то правды нет! Усаживайтесь, господа, да побыстрее, а то времени все же немного. Вам могут быть небезынтересны мои слова, ну, а я… Не каждый умирающий может похвастаться роскошью заполучить целых двух исповедников… Трясущимися не то от гнева, не то от ужаса руками я помог Данилевскому усесться на стул и занял место рядом с ним: – Валяй, – сказал я Корзунову, – рассказывай… Глава XXII – Я приехал в Москву довольно рано, – начал Корзунов, прикрыв глаза, – едва ли не через год после того, как закончил гимназию. Я тогда сам написал Савельеву, которого знал просто как видного человека родом из нашего города, ну и, конечно, у меня были некоторые рекомендации от наших с ним земляков. В отличие от тебя, Марк, я не был близок к этому семейству. Мне предложили здесь ничтожнейшую должность, ничтожнейшую, но поначалу я радовался и ей. Лишь поначалу… Уже через год мое положение казалось мне очень несправедливым и недостойным моих талантов. А пахал я до седьмого пота как проклятый! Это было время, когда еще жив был старый князь Константин Евгеньевич Кобрин. Я управлялся с некоторыми его мелкими, но волокитными делами, и меня нередко отряжали с поручениями к нему домой. Ничего серьезного мне, конечно же, не доверяли, но я часто околачивался в приемной князя, где по полдня ждал, пока он продерет глаза и сможет хоть как-то справиться с пером, дабы поставить подпись в необходимых мне бумагах. Именно тут я и завел дружбу с его старшим сыном, князем Евгением Константиновичем.