– Ты – дружбу? – перебил я Корзунова. – Да, представь! Однажды, зайдя в приемную и застав там одного лишь меня, он предложил мне подождать вместе с ним в гостиной и угостил меня шампанским. Мы пили и шутили в закрытой зале, пока в остальном доме было тихо, ибо слуги, стремясь не беспокоить старого князя до его очень позднего пробуждения, старались появляться в его покоях как можно реже. Это стало началом нашей дружбы. Я стал помогать молодому князю. Он давал мне бланки расписок на получение различных сумм денег, мелких и не очень, которые его отец подписывал, не глядя в них и не читая, а Савельев, будучи главным управляющим их делами, пусть и нехотя, но выдавал князю Евгению требуемые суммы. Эта дружба была для меня чрезвычайной удачей. Подобное покровительство сулило мне головокружительную карьеру. При этом я быстро сообразил, что Савельев – не друг князю, а враг. Мне нужно было выбирать сторону, на которой я буду играть, и я сделал свой выбор. Не только из-за карьеры, нет: характер молодого князя, его обходительность со мной – вот что сыграло свою роковую роль. Корзунов остановился, чтобы перевести дух и носовым платком утереть пот, катившийся с его лба, хотя печь погасла, и в комнате было зябко. – Когда же старый князь умер, – наконец продолжил он, – Савельев предложил его сыновьям сделать выбор: либо полное разорение всей фамилии, так как долгов по векселям у них было предостаточно, либо же управление капиталами исключительно под руководством самого Савельева на условиях непременного получения им третьей доли барышей с любых доходов князей. Это было хоть что-то, и наследники согласились на все его требования. И не зря, ибо спустя несколько лет дела их действительно выправились. Но вот их ненависть к Савельеву только усилилась. – Почему? – Во-первых, до определенной степени он держал в узде их траты, и сие обстоятельство было им как кость в горле, а во-вторых, именно он скупил векселя с долговыми обязательствами старого князя и потому держал князей, как говорится, на крючке. Поэтому ни крупные удачные сделки, ни выгодные вложения княжеских денег, которые принесли состояние не только Савельеву, но и самим Кобриным, не были оценены по достоинству. Мы его ненавидели!.. – Мы? – усмехнулся я. – Да, и я тоже, – Корзунов, сверкнув глазами, выпрямился в кресле. – Я был с ними в делах, на словах и в мыслях, и отправлялся к главному управляющему для докладу, чувствуя себя лазутчиком в логове врага. Савельев, впрочем, этого, как мне казалось, не замечал и даже повышал меня по службе, возлагая на меня все более и более ответственные обязанности. Уже не старому князю я носил документы на подпись, а самому Евгению Константиновичу, и закрываясь в его кабинете, мы так же пили шампанское, лакомились сластями и размышляли о том, как приблизить наше возмездие… – А с врачевателем Шиммером ты как свел знакомство? – Не понимаю твоей иронии, Марк! Николай Карлович – тоже хороший приятель и верный помощник князя. Очень интересный человек, несмотря на всю свою немецкую педантичность: читал «Государя» Макиавелли в оригинале и в совершенстве знает химию, особенно тот ее раздел, что касается всевозможных лекарств и ядов. Ты, к примеру, знал, что отравление некоторыми ядами внешне выглядит так, будто человек занемог от какой-то совершено привычной болезни? – В последний год я догадывался об этом… – Вот, а Шиммер знал это твердо и точно! Он снимал апартаменты для встреч с гостями и для своих экспериментов, и мы вместе с князем частенько у него собирались. Трапезничали, пили вино, обсуждали новости, литературу – взять того же «Государя»! Пока, наконец, не решили попробовать… Корзунов обмяк в своем кресле и снова прикрыл глаза: – Случай подвернулся примерно за год до кончины Савельева. Князь Дмитрий Константинович, средний из братьев, проиграл в карты крупную, очень крупную сумму. Выигравший ее шулер должен был подать расписку на получение денег Савельеву. Мы поняли, что лучшего случая не представится. Шиммер уже получил свое место в Екатерининской больнице: влиятельность князя и денежное попечительство Савельева сделали свое дело. А я… Я посетил нашего шулера, представился поверенным князя Дмитрия Константиновича и предложил моему визави подписать соглашение о выплате долга по частям. В качестве возмещения за вынужденное ожидание я посулил присовокупить к общей сумме долга изрядные проценты. Как и ожидалось, мой оппонент с радостью пошел на переговоры. Мы тогда недолго думали, каким образом использовать наше тайное оружие, и пригласили взыскателя для дальнейшей беседы в небольшой, но очень приличный трактир со столиками, отгороженными друг от друга ширмами… Корзунов на минуту задумался, мерно постукивая ногтями по алому рубину, украшавшему перстень на указательном пальце его вдруг побелевшей правой руки. – Как выяснилось, – затем вымолвил он, – подсыпать, воспользовавшись отлучкой шулера, в его бокал яд оказалось делом отнюдь не простым: мне пришлось выпить много вина, дабы унять бившую меня всего с головы до ног сильную дрожь. Но после, когда дело было сделано, все сразу прошло: он вернулся, мы подписали наши бумаги и выпили за удачный исход нашего предприятия. Я вызвался его проводить, а еще через четверть часа он упал на уличную мостовую, откуда его с признаками тяжелого заболевания холерой отвезли в лечебницу. К вечеру того же дня его не стало… – А подписанные документы? – спросил я, чувствуя, что холодею от спокойного тона, которым Корзунов вел свой рассказ. – А компрометирующие князя документы, – хрипло ответил он, – при посредничестве господина Шиммера вернулись к нам и были торжественно сожжены в камине во время очередной нашей встречи… – Убийцы! Гнусные, подлые убийцы… – простонал Данилевский. – Это было действительно идеальным средством, – продолжил Корзунов, тяжело переводя дыхание. – Никто ни на мгновение не усомнился во врачебном заключении профессора Шиммера… – И ты вот так просто жил с этим дальше? – воскликнул я. – Да, – пожал плечами Корзунов. – Первое убийство не вызвало у меня каких-то особенных чувств, ну, вроде раскаяния, например, ведь тот шулер явно не был человеком, о гибели которого стоило сожалеть… А размышлять о грехе и добродетели… Это и вовсе не в моих правилах. Нет, не совсем так: я довольно быстро научился пресекать эти мысли в своей голове, ибо не замечал схожих идей ни в речи князей, ни в мрачных шуточках доктора… А я что, хуже них? – Я все понял. Что же потом? – А потом мы только ждали подходящей возможности, и примерно через год сошлись все концы. В частном разговоре с поверенным Савельева я узнал, что завещание тот хранит не у юриста, а дома, просто дома!.. Тем временем в Москве разразилась очередная эпидемия холеры, а Савельев только-только начал отходить от приступа водянки – давней своей немощи. Его семья, опасаясь заразы, спешно выехала в более безопасное место, и тогда мы решили провернуть наш фокус. Оставалось только подготовить липовое завещание да поставить в нем все необходимые подписи… Корзунов закашлялся, причем так сильно, что, казалось, его всего сейчас вывернет наизнанку. Через минуту, совладав наконец с собой, он замер, пытаясь отдышаться. – Первым, – снова начал Корзунов, вытирая платком выступившие на его глазах слезы, – мы подкупили юриста, чтобы он вспомнил фамилии свидетелей из подлинной духовной грамоты. Заверив второй, уже подложный, документ, все они оказывались связанными нашей общей тайной, и мы могли не бояться их возражений в Гражданской палате. Убедить поверенного и свидетелей подписать фальшивое завещание стало довольно простым делом. Если не считать Грузнова… – Он отказался заверять подложный документ и этим спутал вам все карты? – Моя промашка, моя! – Корзунов, поморщившись, принялся растирать руками грудь и живот. – Грузнов был моим приятелем… Нет, Марк, нашим приятелем, нашим… И я, беседуя с ним, пробовал почву очень тщательно. Но он ни намеком не давал понять, что его можно подкупить или даже как-то запугать. Старший князь убеждал меня, что Грузнова нужно отправить вслед за Савельевым, Хаймовичем, Рыбаковым и Барсеньевым, но, поверишь ли, Марк, я не мог. Это же был не тот шулер, это был мой гимназический приятель, наш с тобой, Марк, приятель! Со своими рыжими, всегда растрепанными волосами, вечно обгрызенными ногтями и неизбывной страстью ко всевозможным приключениям. Ты же помнишь его – в нашем классе он особенно выделялся!.. Яркой личностью был… – Был… – проговорил я, глядя на то, как Корзунов все больше бледнеет и съеживается в своем кресле. – Увы, был, – кивнул он мне. – От шулера мне и имя-то осталось только как пустые закорючки на договоре, а тут я знал и самого Грузнова, и его родителей, и помнил, как он выглядел в детстве, и даже то, что по весне у него просыпалась сенная лихорадка. Нет, я не мог. Князь убеждал меня, убеждал, но потом отступил. А после появления в городе вдовы Барсеньевой произошло то, что произошло. – Значит, Грузнова – это не ты?.. – Я виновен, виновен, но лишь в том, что не предупредил его о грозившей ему опасности. Он и сам наверняка это понимал, но отчего-то замешкался в городе… Зря он вообще сюда вернулся… Когда его нашли, меня пригласили для опознания. Почему? Не приходится сомневаться, что по распоряжению князя: это вполне в его духе и в его власти. – Хороша дружба, – сплюнул Данилевский, – клянусь весами Юстиции… – Если не ты, то кто? – я поднялся с места. – Кто это сделал? Кто убил Грузнова? – Я не знаю, Марк, – ответил Корзунов, запрокидывая голову и расстегивая верхнюю пуговицу сюртука. – Может, кто-то из подручных князя, может, доктор, пусть это и не особенно похоже на его руку, а может, и сам князь… Не знаю. Но там, над растерзанным, разрезанным на лоскуты телом Грузнова я вдруг ощутил всю шаткость своего положения… Так удивительно внезапно почувствовать себя загнанным в угол!.. Очередной нежелательный свидетель… Но это было уже после. А тогда, при составлении подложного завещания, нам оставалось лишь стакнуться обо всем с Огибаловым, с которым и договариваться-то особо не пришлось: он со своей каллиграфией уже был готов на все услуги. На следующий же день у нас на руках была подписанная свидетелями духовная грамота… – Тогда-то вы и убили Савельева? – Пить хочется – спасу нет! – выдохнул Корзунов. – На полу в спальне осталась твоя наливка, – огрызнулся Данилевский. – Можешь отправиться и полакать… Я подошел к буфету, вынул из него графин с водой и чистый стакан. Наполнив его, я поднес питье Корзунову. – Спасибо тебе, Марк, – тот медленно опорожнил стакан; в тишине комнаты было слышно, как клацают о стеклянный край посудины его зубы. – В тот день… Я сопровождал князя в дом Савельева… Устроив так, чтобы в доме не оказалось никого из слуг, мы остались втроем в его кабинете… Когда князь пожаловался на утомление и голод, мне было достаточно вызваться сготовить на кухне самовар… И принести чай в комнату… Через некоторое время Савельеву сделалось дурно, он захотел освежиться, но, поднявшись, упал замертво, так и не успев дойти до двери… Мы ушли, а час спустя лакей Тихон нашел хозяина и послал за Шиммером. А еще через час там снова был сам князь… – Он приехал со своими людьми и учинил в доме подробнейший обыск, так? – спросил я, видя, что Корзунову становится все труднее говорить. – Да… – кивнул он, возвращая мне стакан. – Но так ничего и не нашел? – Да… Ни векселей, ни подлинного завещания. Мы сразу подложили наше, которое тут же было внесено в опись для полиции и Управы благочиния… Где же этот молокосос Барсеньев все-таки нашел настоящую духовную Савельева, когда мы там все перерыли и перевернули вверх дном?.. Ума не дам! Но он заварил весь этот компот и, подав свою злосчастную жалобу, встал на нашем пути. Судьба его была предрешена… – И Барсеньева тоже ты погубил? – спросил Данилевский. – Мэтр Алекс лишь сделал свое дело… – отозвался Корзунов, тяжело дыша. – Чисто и гладко… Комар носа не подточит… – А его мать, Анну Устиновну? – спросил я. – Его мать, – вдруг из последних сил ощерился Корзунов, – пошла еще дальше сынка, не просто возобновив это чертово расследование, но и выкинув совершенно непредсказуемый фортель со своим собственным завещанием, втянув в эту поганую историю тебя! Дружище, вот тебя я совсем не ждал… Он умолк, пытаясь справиться со скрутившим его желудочным спазмом. В спальне застонала Элиза. Я вздрогнул и бросился к ней. Девушка покоилась на кушетке в своей прежней позе, только поворачивая лежавшую на подушке голову из стороны в сторону. Щеки ее теперь покрылись нежным румянцем, а пальцы едва заметно ерзали по голубому бархату обивки. Я коснулся руки Элизы. Ее дыхание участилось. Она явно приходила в себя. – Я же говорил, что она очнется, – донесся из столовой слабый голос Корзунова. – Напрасно только переживали… Я выпрямился и, услыхав удивленно-протестующий возглас Данилевского, вышел из спальни. Корзунов, уже одетый в свое пальто, стоял на ногах, держась руками за стол и покачиваясь взад-вперед. По его заострившемуся пожелтевшему лицу градом катился пот. – Пришло… мое время… покинуть вас, господа, – вымолвил он, глядя на нас с Данилевским невидящим взором. – Мне не стоит… здесь оставаться, чтобы… Уже недалеко… Затем Корзунов с видимым усилием стянул с пальца свой перстень с алым камнем и положил его на стол рядом со своим пустым винным бокалом: – Я оставлю это тебе, Марк… На память… Мой тебе совет: вызови-ка в суд Шиммера… Пусть он ответит при свидетелях, что же спрятано у него в углублении под камнем точно такого же вот колечка… Затем он развернулся и, шатаясь, пошел к двери. Там он остановился и на мгновение замер. – Можешь не сомневаться, тебя я никогда бы не убил, – обернулся он ко мне напоследок. – Но эта история закрутилась, будто тугая пружина в музыкальной шкатулке… Жаль… Кто же знал, что увязнуть будет столь легко!.. И я теперь даже немного рад, что мой молоточек хрустнул и сломался. Черт с ним!.. Мне хотя бы не придется опознавать твое мертвое тело так, как мне пришлось это сделать с телом бедняги Грузнова… Прощай! Сказав это, Корзунов рывком распахнул дверь и словно нырнул в черноту коридора. С лестницы до нас донеслись его удалявшиеся неуверенные шаги, а потом все стихло. Мы с Данилевским переглянулись. Я в задумчивости подошел к выходу, закрыл дверь и обернулся. На пороге своей спальни, держась трясущимися руками за дверной косяк, стояла Элиза. – Где он? – спросила девушка, переводя замутненный взор с меня на Данилевского. – Где Корзунов? – Он ушел, – ответил я, подбегая к ней и хватая ее под локоть, – и больше здесь никогда не появится. Как вы себя чувствуете? – Голова раскалывается… Он хотел напоить меня своим вином, а когда я забеспокоилась, залепил мне лицо платком…