– Видали, – усмехнулся я, представив студента Корзунову. – У меня в номере осталась такая же стопка! – Клянусь весами Юстиции, это просто удивительно! – Данилевский с восторгом перелистывал на ходу газетные страницы, то и дело стряхивая с них крупные снежинки. – Как они князя-то… Просто под орех разделали! – Не торопитесь, Андрей Федорович, – возразил ему Корзунов. – До победы еще совсем не близко. Данилевский свернул газеты и поднял голову: – Вы, Александр Тихонович, конечно же, правы, но начало, по-моему, вполне недурное. Впрочем, я к вам, Марк Антонович, не просто так, а по делу: дядюшка поручил мне забрать у вас письмо для господина Воронина и вашей прислуги. Я остановился: – Зачем это? – Мне велено незамедлительно отбыть в ваши края, – ответил Данилевский. – Только объясните, пожалуйста, как мне сыскать этого вашего свидетеля! – Но все так срочно? – Иначе никак нельзя. – Я подумывал отправиться сам… – Дядя говорит, что вы можете понадобиться в городе. Средства на билет у меня есть, а о разрешении на выезд уже похлопотали. Нам пришлось снова вернуться в гостиницу. Там я дополнительно снабдил студента небольшой суммой денег, а затем написал письмо коллежскому регистратору Воронину с приглашением в Москву и с просьбой выступить в суде. Также я черкнул записку для Агафьи Спиридоновны с тем, чтобы экономка тоже собиралась в поездку, а пока приютила Андрея на денек-другой в моем доме, и тому не пришлось бы тратиться на постоялые дворы, где вдобавок может случиться всякое… – Слушай, а я могу знать этого вашего Воронина? – поинтересовался Корзунов, заглядывая через мое плечо в лежавшие на столе бумаги. – Нет, вряд ли: сам он родом из Мценска, а в наш город переведен по службе лет этак пять назад. Неплохой малый… – запечатав конверт и написав на нем самарский адрес коллежского регистратора, я протянул свое послание Данилевскому. Корзунов машинально потянулся было к конверту, но Данилевский быстро перехватил письмо и спрятал его во внутренний карман пальто. – Из Самары, – принялся я наставлять молодого человека, – отправьте мне и дяде по телеграмме. Я очень жду вашего возвращения! И… – И в подозрительные места не соваться, – с улыбкой договорил за меня Данилевский, – с незнакомцами не есть и не пить. Это я тоже помню! Он поклонился и исчез за дверью. Корзунов, пожелав мне хорошего дня, тоже распрощался. Проводив гостей, я отправился к Коневу, где мы и просидели до самого вечера, перебирая записи адвоката, сделанные им при опросе слуг Савельева: лакея, кухарки и горничной. Как упоминал в суде Конев, процедура описи личного имущества и опечатывания бумаг купца в день его смерти была грубейшим образом нарушена. Так, когда на пороге дома появился квартальный надзиратель с помощником, их встретил сам адъютант московского обер-полицмейстера Евгений Константинович Кобрин, который уже пару часов находился в усадьбе с несколькими подчиненными. Как показали домашние слуги, занимался он тем, что рылся со своими людьми в хозяйском кабинете и складывал в большие мешки документы Савельева: переписку, конторские и счетные книги, дневники; найдя золотые украшения с бриллиантами, Кобрин, по словам лакея, взял свою находку и отнес ее в комнату хозяйки. Сославшись на то, что вдове усопшего, которая на самом деле вместе с дочерью находилась в отъезде, сделалось дурно, князь убедил полицейских явиться завтра. Назавтра служивые действительно вернулись и опечатали пустой уже кабинет, а также шкафы с носильными вещами покойного, этажерку с бельем и прочую утварь. – Вот так-так! – воскликнул я, когда Конев рассказал мне о результатах своих изысканий. – Прытко работали! Значит, вся прислуга подтверждает факт обыска и вывоза документов? – Совершенно верно, – ответил мне адвокат. – А вы понимаете, что это для нас значит? – Не совсем… – Эти показания позволяют усомниться в достоверности полицейского протокола, который позднее вместе с подложным, как мы считаем, завещанием был подан в Гражданскую палату. – Стало быть, если протокол подложный, то… – То одного этого достаточно для оспаривания законности вступления Кобриными в права наследования. – Простите, как это? Не понимаю! Конев поправил на носу очки: – Нарушение квартальным надзирателем порядка составления протокола и описи вещей покойного, – а к этой описи и было приобщено завещание, хранившееся у Савельева в доме и оглашенное позднее в Гражданской палате, – позволяет предположить злой умысел. Недоверие к описи, составленной с нарушением правил, заставляет нас сомневаться и в самом завещании, якобы найденном в кабинете покойного… – И включенном в эту самую опись, – закончил я вывод Конева и хлопнул себя по лбу. – Вот! Теперь-то яснее?.. Через день Данилевский-младший телеграфировал мне из Самары о том, что сумел встретиться с коллежским регистратором Ворониным. Как сообщалось, тот обещал за несколько дней расквитаться с насущными делами, и потому уже на следующей неделе я мог ожидать моего посланника вместе с обоими свидетелями в Москве. Через пару дней произошло не менее важное событие, вселившее в меня еще большую уверенность в успехе нашего дела: за дебош в каком-то московском кабаке полиция взяла под стражу вновь вернувшегося в город приказчика Стратона Огибалова. Так как судом было предписано задержать его, чтобы допросить по делу о подлоге завещания, арест его случился весьма кстати. Правда, вел себя задержанный так, что его душевное здоровье оказывалось под большим сомнением, причем настолько большим, что перед судом арестованного пришлось подвергнуть психиатрической экспертизе. Впрочем, по словам Конева, профессор Овинов, долго изучавший проявление и течение разных душевных заболеваний, и опытный полицейский врач Конде по итогам наблюдений за пациентом Огибаловым подготовили заключение, гласившее, что тот, «несмотря на признаки алкоголизма, вменяем, вполне может отвечать за свои поступки и управлять собой, и действия его показывают больше стремление симулировать болезнь, нежели саму болезнь; указания на наличие умственного расстройства у пациента отсутствуют». Обсудив эту новость, мы с Коневым сошлись в предположении, что явление буйного приказчика в Москве есть эпиграф к будущему сценическому представлению, подготовленному актрисой Элизой Лангер. В разговоре с Коневым я предложил увидеться с Огибаловым, но адвокат строго-настрого запретил мне это, дабы не скомпрометировать и себя, и свидетеля: так открыто рисковать сейчас было нельзя. Оставалось дождаться приезда Воронина с экономкой из Самары, а также даты обещанного второго судебного заседания. Но второе заседание суда я предпочел бы и вовсе не вспоминать… – Да будет вам, – говорил мне в своем кабинете Конев вечером того дня, когда мы с ним и со следователем Данилевским исключительно для поправки нервов открывали большую и пузатую бутылку-«кубышку» из темного стекла с португальской мадерой, отрекомендованную нам адвокатом не иначе, как «даром из числа подношений от благодарных клиентов». – Берегите силы! Я так и знал, что князь выкинет что-нибудь этакое! – Вот только поди догадайся, что именно, – мрачно ответил я. – Оригинальности ему не занимать… Конев кивнул, разлил темное крепленое вино по бокалам и втянул носом воздух. – На то и щука в реке, чтоб карась не дремал, – он подмигнул нам с Данилевским-старшим. – Но придет время – подсечем и щуку. Да, думаю, господа, стоит дождаться окорока! Поверьте, моя кухарка прекрасно управляется с этим блюдом… Тем ранним пасмурным утром в своем номере у Прилепского я подскочил на кровати от оглушительного стука кулаков в дверь. На моем пороге стоял явно второпях одетый Конев. Из-за его спины обеспокоенно выглядывали коридорный и горничная. – Немедленно собирайтесь, – приказал адвокат. – Что случилось? – я заметался по комнате в поисках брюк и сюртука. – Заседание суда назначено на сегодня! И оно начнется уже через четверть часа. – Как так? Вы же сказали, что до него еще пара недель!.. – Я так предполагал, а у князя на сей счет другие соображения… Натянув костюм, я трясущимися пальцами принялся суетливо завязывать узлом шейный платок: – Но у нас ничего нет: ни свидетелей, ни заключения графологов! – Тем не менее, – отрезал Конев, – мы должны быть в зале суда через пятнадцать минут. – Что же будет? – Будет хуже, если суд пройдет без нас. Я накинул шубу, и мы, выскочив из дома, бросились в поджидавший нас экипаж. В суде, казалось, о заседании заранее знали все, окромя нас: юристы, с деловитым выражением на лицах толпившиеся в коридорах, присяжные, чинно занимавшие свои места, судья, аккуратно раскладывавший перед собой на столе документы, сонные журналисты, бок о бок теснившиеся на выделенных им скамьях. В зале было свежо и дышалось свободнее, нежели на первом собрании, поскольку и зрителей было в разы меньше; но сторонний взгляд случайного наблюдателя не заметил бы сейчас тут ничего необычного. Кроме, возможно, одной мелочи: то тут, то там в зале виднелись люди в черной полицейской форме. Все они выглядели явно встревоженными и озабоченными. Был встревожен и я, и даже у Конева, как я заметил, немного дрожали руки, когда он перебирал свои бумаги. Или это было азартное нетерпение?.. Спокойный и непоколебимый, в зале появился князь, и заседание началось. Один за другим принялись выступать свидетели: околоточный – крупный детина, чуть заикавшийся, но говоривший краткими, рубленными фразами, квартальный надзиратель – полный усатый седовласый мужчина в надраенных до блеска сапогах, в чистеньком мундире с начищенными пуговицами, составлявший опись имущества покойного Савельева, помощник квартального надзирателя – худой человек средних лет с нервным лицом и тоже в сияющих сапогах, как у своего начальника. Затем к кафедре с раскрытым на ней Евангелием для дачи показаний чередой пошли прочие полицейские разного ранга. Все они единодушно свидетельствовали: опись имущества почившего миллионщика была проведена в полном соответствии с регламентом и всеми имеющимися служебными циркулярами. Казалось, мы слушали отчеты сотрудников лучшего полицейского управления, слаженность действий которых позволяла безмятежно спать по ночам всем московским обывателям, и любое нарушение закона было просто невозможным в этой обители строгого порядка. Они считали опись имущества обязанностью почетной, почти священной, и никто из сидевших в зале не посмел бы укорить их в халатности. Даже я. Именно на меня и поглядывал каждый из этих свидетелей в конце своего выступления, держась за блестящие пуговицы своих мундиров или поправляя на груди награды, полученные за долгую и безупречную службу. Судья довольно кивал головой. Секретарь торопливо записывал показания. Казалось, заседание идет столь деятельно, что вот-вот все станет ясно как день, и можно будет прерваться и хорошенько отобедать в ожидании решения коллегии присяжных… – Есть ли у адвоката истца вопросы к свидетелям? – спросил Конева судья, закрывая свою папку. – Да, ваша честь, – Конев поднялся и подошел к кафедре. – Можно ли еще раз пригласить квартального надзирателя Соколова? Вызванный во второй раз, квартальный надзиратель Соколов уже не выглядел чрезмерно уверенным в себе. Он хмурил брови и смотрелся очень недовольным. – Правда ли то, что вы провели опись имущества в доме купца Савельева по всем предписанным правилам? – обратился к нему Конев. – Я, молодой человек, – дернув пышным усом, с хорошо различимым раздражением в голосе ответил Соколов, – уже говорил об этом в начале заседания. Вам должно было приложить усилия и слушать то, о чем вам говорят… – Благодарю вас, – вкрадчиво прервал его адвокат. – В таком случае скажите суду, почему в тот вечер именно вы проводили опись? Ведь, насколько мне известно, полтора года назад, в том числе и в день смерти Савельева, вы служили в совсем другом околотке. Вы имеете отдохновение, неся в свободные вечера службу за других?