По залу пронесся смешок. – Меня направили… – выдавил из себя квартальный надзиратель, еще сильнее нахмурившись. – Но как же? Вы ведь говорили, что все процедуры проведены по циркуляру! А сейчас – экая досада – вас уже направили! – Конев сделал небольшую паузу и затем медленно выговорил, – ошибочно направили. И вашего помощника – тоже. Я располагаю документами, в которых засвидетельствованы имена и чины всех людей, служивших в полицейской части, к которой относился дом и двор умершего. Конев не смог отказать себе в удовольствии стрельнуть глазами в князя. Он вынул из своей папки бумагу и, заглянув в нее, продолжил: – Вместо несения службы на улицах Троицкого прихода квартальный надзиратель Соколов спешит на другой конец города выполнить поручение, которое не должен был выполнять ни при каких обстоятельствах. Кто ему дал сие поручение? Не смею утверждать, но уж не сам ли адъютант Кобрин? Зал загудел. – Было ли вам, господин Соколов, заранее известно о несоответствии выполняемого вами поручения служебным предписаниям? – Конев приблизился к квартальному надзирателю. – Не припомню-с… – промямлил тот и отчего-то попытался вытянуться в струнку перед адвокатом. – И о том, что подписанный вами протокол, а также приложенная к нему опись имущества в доме купца составлены с нарушениями и не могут восприниматься судом и другими инстанциями как подлинные? – Не припомню-с… – повторил полицейский. Конев обернулся к секретарю: – Прошу вас внести в судебный протокол, что квартальным надзирателем Соколовым допущена вовсе не ошибка! Нет, им произведен подлог, а перед лицом судей вдобавок только что совершено клятвопреступление! Конев гремел, будто призывая всех богов человечества в свидетели, и голос его раскатисто звучал под сводами зала суда, отражаясь от стен и стекол высоких окон. А за его спиной, пыхтя от натуги, крутил пальцами начищенную до блеска пуговицу квартальный Соколов. Он то краснел, то бледнел, но адвокат совершенно этого не замечал, пока сзади не раздался сдавленный хрип: дородный полицейский, вдруг скрючившись, качнулся вперед, опершись на кафедру, за которой стоял, а затем колени его подогнулись, и квартальный надзиратель, завалившись набок, кубарем рухнул на пол. Все повскакивали с мест. Конев вместе с секретарем и приставами, охранявшими в суде порядок, бросился к упавшему. Они перевернули его на спину и расстегнули на его груди мундир. Но было уже поздно. Квартальный надзиратель был мертв. Спешно объявили перерыв, но зал не торопился расходиться: он гудел и жужжал, напоминая собой пчелиный улей. Князь тоже остался: он что-то деятельно обсуждал со своим адвокатом. Конев сел на свое место рядом со мной. – Похоже на сердечный удар… Увы, такое случается, – бросил он мне, хотя я и не думал ни о чем его спрашивать, – это, можно сказать, будни нашего ремесла. Но не думайте, что произошедшее меня сколько-нибудь забавляет… Мимо нас спешно проталкивались к дверям журналисты: им было что сообщить своим редакторам на ближайшей телеграфной станции. Навстречу им, энергично рассекая толпу, протискивался следователь Данилевский. Увидев нас, он явно успокоился и, не приближаясь к месту, где мы сидели, лишь малозаметным кивком головы указал на двери. Мы с Коневым покинули зал. Следователь не стал нас сопровождать. Зато в коридоре, взмыленный и возбужденный, стоял Данилевский-младший. Из-за его спины на нас с удивлением взирали самарский коллежский регистратор Воронин и моя экономка Агафья Спиридоновна. – Мы же успели? – улыбнулся мне студент. – Мы с дядей, как вас в гостинице не застали да от слуг узнали, что вы с адвокатом в суд умчались, так опрометью сюда… – Блестяще, – похвалил юношу Конев. – Уже после перерыва можно будет допросить новых свидетелей. Сейчас мы ему покажем!.. Я с облегчением выдохнул, когда Воронин, этот невысокий робкий человек в круглых очках, со свойственной ему деликатностью, но все-таки четко и уверенно рассказал суду о том, что он своими глазами видел именно присутствовавшего сейчас в зале князя Кобрина в моем самарском доме. Он назвал дату, месяц и день недели визита, описал костюм и великолепную трость князя, чем немало порадовал присутствовавших в зале репортеров. Затем, обрисовав наружность нашего нежданного посетителя и его манеры, мои слова вместе с показаниями коллежского регистратора подтвердила и экономка. Зал воодушевленно бурлил. Как я думал, заседание на этом должно было закончиться, однако после выступления Воронина и Агафьи Спиридоновны адвокат князя сообщил, что хотел бы вызвать своего свидетеля. К свидетельскому месту пара судебных приставов подвела худощавого всклокоченного и неважно выбритого субъекта лет двадцати пяти в давно не чищенном и помятом старомодном, явно с чужого плеча, фраке брусничного цвета с искрой и некогда белых просторных панталонах со штрипками, пропущенными под подошвами его потертых сапог. – Приведите свидетеля к присяге, – пару мгновений помедлив, распорядился судья. Субъект неприязненно выставил руку перед собой: – Это невозможно, мой президент! Судья, конфузливо кашлянув, воззрился на свидетеля: – Почему? – Я, мой президент, в Бога не верую, – несколько жеманно ответил тот, – и потому присягать на Писании, простите великодушно, ну совершенно не могу! Публика в зале озадаченно зароптала. Судья, в раздражении покрутив головой – не то от приключившейся в деле проволочки, не то от манеры обращения свидетеля к его почтенной персоне, – еще раз оглядел стоявшую за кафедрой личность и проговорил: – Я призываю к тишине! Милейший, правила проведения судебного процесса требуют, чтобы свидетель, дающий показания, был приведен к присяге… – Я готов подчиниться только потому, что вы настаиваете, мой президент! – ответил всклокоченный субъект. – Но моих убеждений это никак не изменит. – Это неважно. Принесите присягу! – Протестую, ваша честь, – раздался возглас Конева. – Возможно ли приведение к присяге человека, откровенно заявляющего, что он в Бога не верит? – Протест отклоняется, – отчеканил судья. – Разве вы, господин Конев, намерены заставить суд отступить от правил? – Возражаю, ваша честь, – снова подал голос Конев. – Если подобный свидетель по вашему настоянию все же будет приведен к присяге, то какова же станет ценность таких его показаний? Судья озадаченно оглянулся на своих помощников и присяжных. Поймав на себе взгляд князя Кобрина, он еще раз кашлянул и произнес: – Адвокат ответчика может приступить к допросу. Защитник князя подскочил к свидетелю: – Кто вы? – Моя фамилия Шмелев, сударь. – Чем вы живете? – Я секретарь, письмоводитель… Служил в департаментах разных, в конторах: то, понимаете ли, в одной, то в другой… – А знакомы ли вы с истцом Арбеловым? Свидетель кивнул: – Несомненно, сударь! Я оторопел от неожиданности. – Как вы познакомились? – осведомился адвокат князя. Субъект почесал пятерней в затылке: – Так это… Ах, как же! Однажды, когда я был в моем тогдашнем присутствии, ко мне явился некий господин, назвался купцом Арбеловым и предложил мне денег за одну совсем небольшую услугу!.. Сидевший рядом со мной Конев повернулся ко мне. В изумлении я отрицательно покачал головой. – Что это за услуга? – продолжил допытываться защитник ответчика. Свидетель, аккуратно расставляя слова, будто произнося заранее заученный текст, проговорил: – Он предложил мне две тысячи, да, господа, две тысячи рублей серебром за то, чтобы я согласился показать, будто я был очевидцем подлога завещания в доме старого миллионщика Савельева. – Вы точно помните того, кто предлагал вам деньги? – Конечно, сударь. – Вы можете отыскать его в этом зале? Секретарь Шмелев обернулся и, прищурившись, принялся водить взором по лицам сидевших в зале зрителей. Уткнувшись глазами в первый ряд, он, как мне померещилось, отсчитал с одного из краев нужное число голов и обернулся к судье. – Вот этот вот, мой президент! – и он ткнул пальцем в мою сторону. Зал снова загудел. – Этот человек разъяснил вам, зачем ему понадобилось сие шулерство? – спросил адвокат Кобриных. – Он сказал, сударь, – ответил Шмелев, – что ему предстоит тяжба за теткино наследство, и ему нужен верный союзник в этом деле. Фи, какой пассаж, не правда ли? Юрист князя поклонился судье: