Элиза распахнула створки окна, а затем подошла к серванту и, вынув оттуда бутылку и два высоких бокала, поставила их передо мной на маленький приземистый столик. Я взял бутылку в руки. – Вишневая настойка? – спросил я, разглядев, как за стеклом плещется тягучая алая жидкость. – Ненавижу вишневую настойку, – протянула Элиза. – Провинциальная сивуха!.. Берите выше! Это очень даже неплохое вино. Французское… – она уселась в старое узкое вольтеровское кресло и, вставив в длинный черный мундштук тонкую белую папиросу, закурила. Я подал ей наполненный бокал, а затем, присев на изрядно потертый бархатный стул, попробовал вино – теплое, излишне приторное и терпкое. Пригубив напиток и отставив его в сторону, Элиза откинулась в кресле, выдыхая в воздух перед собой тонкую струйку дыма, словно собираясь с мыслями. Пряный запах заполнил комнату. Шум из трактира, казалось, тоже растворился в плотном сизом дыму, висевшем под потолком и лишь временами покачивавшемся от сквозняка, проникавшего в комнату из-за коротких легких занавесок на окне, за которым уже зияла непроглядная ночная тьма. Когда край черного мундштука Элизы стал алым от помады, она, наконец, начала говорить: – История моя будет долгой, но, полагаю, весьма вам полезной. Посему не обессудьте! Этот разговор нужен нам обоим. – Я слушаю вас очень внимательно, Елизавета Льво… Элиза, – кашлянув, отозвался я. Она усмехнулась и отложила папиросу. – Его сиятельство князь Евгений Константинович Кобрин познакомился со мной лет семь назад. Я была опереточной певицей семнадцати лет от роду, инженю, и могу сказать, что уже тогда не питала особых иллюзий по поводу своего будущего. Хотя, знаете, я не так уж и плохо разыграла свои карты. Согласитесь, что дочь сельского врача едва ли ожидала лучшая участь. Замужество? Я ни за что бы не захотела стать женой человека, имевшего в наименовании своей профессии приставку «сельский». Еще в пятнадцать я поняла, что мои способности позволят мне попытать счастья на сцене, и, пусть Петербург, моя мечта, остался мною непокоренным, после службы в нескольких частных театрах я сумела-таки обосноваться в Москве. Здесь я свела знакомство с некоторыми влиятельными персонами; благодаря их помощи я сумела провести несколько вечеров-бенефисов. Они принесли неплохую прибыль моим покровителям и неплохие связи мне. В их числе – и знакомство с Евгением Константиновичем Кобриным. Тривиально, не правда ли? Я, наверное, уже вас утомила, но потерпите немного: в моей истории будут новости, важные и для вас, – и она загадочно улыбнулась. Я поднес к губам бокал: – Я вас ничуть не тороплю. – Что же, тогда я продолжу. Я действительно была влюблена в этого человека, но почти сразу перестала надеяться на счастливый мезальянс. Даже если не принимать в расчет разницу в нашем происхождении, всему свету было известно, сколько у его отца долгов, и понятно, что только выгодная женитьба сыновей спасет семейное положение. По крайней мере, мне так говорили… Элиза встала с кресла и потянулась за новой папиросой. – Однако годы шли, дела князя поправлялись, женитьба, опять же, оказалась крайне удачной… Он все так же посещал меня, и я даже почти его не ревновала… Впрочем, зачем я обманываю? Нет, поначалу ревновала я и вовсе ужасно! Но к этому, как вы понимаете, тоже привыкаешь. Привыкаешь ко всему… – девушка затянулась дымом и, отвернувшись от меня, медленно выдохнула его в темное окно. Помолчав немного, она оглянулась: – Будьте добры, налейте мне, пожалуйста, еще вина! Я взял бутылку, и темная бордовая жидкость заплескалась в бокале, поблескивавшем в свете лампы своими хрустальными гранями. – Так вот, – продолжила Элиза, снова усаживаясь в кресло и покручивая пальцами тонкую ножку фужера, – после женитьбы князя жизнь моя заметно изменилась. Встречи с ним становились все более прохладными, рутинными и редкими. Однако я понемногу стала осознавать какие-то вещи, которым ранее была свидетелем, но сути которых не понимала. Если говорить еще откровеннее, я до поры до времени не задавала вопросов, ответы на которые мне могли бы не понравиться. Заметив мой недоуменный взгляд, девушка лишь покачала головой: – Моя квартира несомненно подходила для встреч с любыми сомнительными лицами куда более, нежели особняк князя. Евгений Константинович не распространялся при мне о своих делах, но его незваные гости почитали меня за свою. И помимо скользких шуточек, которыми они меня привычным образом угощали, я порой обретала и некоторые сведения, которых предпочла бы не знать… Я выжидающе молчал. Элиза задумчиво посмотрела на свет лампы сквозь бокал вина: – Две вещи страшны: узнать, что он может убить, и узнать, что он разлюбил. Меня разлюбил. Именно так: сначала – первое, а затем – второе. Ужасно постоянно жить в страхе. Шиммер, его приятель, врач, был всегда слишком словоохотлив и любезен: все эти недомолвки, намеки… Он считал меня посвященной во все, хотя, повторюсь, князь никогда ни о чем мне не рассказывал. От этого мне становилось только хуже. Если я заболевала, я подозревала, что князь убьет меня, как ненужного свидетеля и наскучившую ему любовницу, ведь отношения наши становились все более натянутыми; к тому же я узнала, что у князя появилась еще одна… гм, пассия… Если он протягивал мне лекарство, я выпивала его, потому что еще страшнее для меня было показаться ему глупой, столь явно отказываясь от бокала. Я боялась лекарства, вина, конфет!.. Я словно попала в западню! Я даже приобрела дамский пистолет и с той поры всегда ношу его за подвязкой чулка… – Так вот почему вы столь уверенно выбираете тропинки для своих вечерних прогулок, – усмехнулся я. – И так смело приглашаю малознакомых мужчин к себе домой в столь поздний час, – не осталась в долгу Элиза. Она поставила вино на столик и, сняв со спинки кресла пурпурную шаль, закуталась в нее: – Западня захлопнулась, но нашелся выход. И предложил его именно князь. Он объявил мне о том, что мне необходимо выйти замуж за его приказчика Стратона Огибалова и уехать прочь. Я согласилась. Я в очередной раз восхитилась его умением все продумывать до мелочей. Свадьба давала мне честное имя, а удаленность от Москвы – свободу и безопасность. По крайней мере, поначалу я так думала… Однако, когда мы оказались в этом диком месте, я поняла, что безопасность его сиятельство обеспечил только себе… – Это печальная история, Елизавета Львовна, – подал я голос, – но вы не очень похожи на женщину, зовущую в ночи незнакомца к себе домой, чтобы рассказать ему о романтических ошибках юности. – Я уверена, что без этого предисловия вам многое было бы непонятным. – Например? – Например, откуда я знаю об отравлении купца Савельева и ваших родственников. – Друзей, – вздрогнув, поправил я Элизу. – Ну, друзей… В любом случае, вам нужен свидетель, и я готова им стать. Поверьте, мне есть, о чем рассказать присяжным. – Чего же вы у меня просите взамен? – Мне нужна защита, по крайней мере, на время суда, а суд – дело небыстрое. А потом я хочу уехать. – Но как я могу быть уверенным в любых ваших словах? – воскликнул я. – Что вы вообще знаете? И как убедить присяжных в том, что в ваших показаниях содержится хоть что-то, кроме обиды на бросившего вас знатного любовника? Элиза поднялась с кресла, подошла к столу и маленьким ключом отперла стоявшую на нем малахитовую шкатулку. – Убедить вас мне будет проще всего, – девушка, вынув из шкатулки свернутый лист бумаги, передала его мне. Я развернул его. На листе промеж выцветших, кое-где расплывшихся чернильных строчек темнели в разных местах будто бы ржавые пятна. Это был один из векселей старого князя Кобрина. – Откуда это у вас? – спросил я, вспомнив о юном Данилевском. – И вот на это тоже взгляните, сделайте одолжение, – вместо ответа Элиза протянула мне обгоревший клочок плотной, шершавой на ощупь гербовой бумаги, на котором аккуратным мелким почерком было выведено следующее: «…Сестре же моей, Анне Устиновне Барсеньевой, отписываю поташное производство в Самаре со всем строением и землею, мыларню для пряжи и красильню при ней, а также нефтяные разработки у горы Сура-корт. Племяннику же моему, Михаилу Ивановичу Барсеньеву, отписываю три парохода, а также лесопилку в Самаре…» Я перевернул обрывок. На его тыльной стороне стояла подпись, края которой, становясь с каждой строчкой все уже и уже, клином сходились к центру страницы: «…Купец и судовладелец, потомственный почетный гражданин Петр Устинович Савельев. Да будет так присно и ныне». Я почувствовал, как на висках у меня запульсировали вены: это был обгоревший клочок собственноручного савельевского завещания – настоящего завещания, того самого, которое до последней своей минуты хранил при себе несчастный Миша Барсеньев… – Заметьте, что убедить вас мне не составило особого труда, – услышал я сквозь туман в голове немного насмешливый голос Элизы. Она вытянула из моих онемевших пальцев документы, спрятала их в шкатулку, заперла ее на ключ и снова устроилась в своем кресле. Неуверенно мотнув головой, я повторил свой вопрос: – Так где же вы все это добыли? – В камине гостиной моих московских апартаментов. Однажды ко мне на дом для князя доставили пачку документов. Когда он появился, то просмотрел их все, вынул один лист, разорвал его на части, бросил обрывки в огонь, а остальные бумаги сунул за пазуху и ушел. – Это случилось прямо при вас? – Да. Я лежала на кушетке в дальнем углу комнаты, притворившись, будто дремлю… – И это все, что осталось? – перед моим внутренним взором по-прежнему желтел обожженными краями маленький обрывок завещания. – Да, увы. Я едва успела выхватить из пламени этот кусочек, когда за князем захлопнулись двери! – А вексель? – А вексель в числе прочих уже в другой день я также увидела у князя. Всегда до крайности раздражала его привычка разбираться с чужими компрометирующими письмами у меня на квартире! Однажды в прошлом году, поздней весной, он притащил их откуда-то целый мешок! А в тот день он тоже был у меня, и ему, как и в прошлый раз, принесли ворох каких-то бумаг. Бог мой, мне уже тогда стало очень неприятно, что его подручные знают теперь мой адрес. Он сунул листы в ящик бюро, запер его на ключ и ушел. Это произошло на моих глазах, и я была уверена, что он не просматривал их и, значит, едва ли мог заметить столько малозначительный пустяк, как пропажа одного листа из десятка ему подобных. А уж второй ключ от бюро, стоявшего в моей комнате, у меня давно уже был… – И что же, пропажу он так и не обнаружил? – Если бы не кровь на векселях, я бы и пальцем их не тронула, как ни разу не трогала ничего другого из его вещей. Знаете, какие деньги бывали в этом бюро? Ух!.. Но ни рубля не пропало. Так что я никогда не была у него на подозрении… – Зачем же вы взяли эти бумаги себе? – вдруг перебил ее я. Элиза протянула мне свой уже опустевший бокал, и я наполнил его заново. – Мне подумалось, что однажды они могут мне пригодиться, – ответила девушка. – Документы, которые князь хотел бы скрыть или уничтожить, наверняка окажутся для меня небесполезными, если я пожелаю отплатить моему противнику за мой страх, мое унижение и за мою поруганную нежную привязанность к нему.