– Да ну, ты же знаешь мою рассеянность! – рассмеялся Корзунов. – Память на лица – совсем не мой конек. – А я вот вспомнил… – буркнул я. – Как сказали мне, что он был полным и рыжеволосым, я его и вспомнил. Ершей с карасями, что мы ловили в Волге, тоже… Корзунов стукнул стаканом об стол: – Вот зачем ты об этом поминаешь? Да, я читал в газетах о человеке с подобной фамилией, но тогда не придал этому значения… И сейчас не желаю! Мне достаточно того, что ты, видать, ввязался черт знает во что! Я предпочитаю поберечь свой покой! А десятилетия спустя мучительно припоминать, не встречались ли мы некогда с тем или иным случайным покойником из раздела уголовной хроники – нет уж, благодарю! Увольте-с! Я только покачал головой. В чем-то я понимал своего приятеля. Грузнову уже не поможешь! Что теперь свою душу-то зря бередить! И спать Корзунов может, кажется, куда крепче моего. И все же я, глядя на него сейчас, отчего-то совсем ему не завидовал. Глава VII Готовясь к путешествию на Кавказ, я понимал, что поиски Огибалова – дело непростое и небыстрое. Необъятность империи, пора непогод, разбитые дороги и плохие перекладные лошади – все это отнимет время, будет стоить мне изрядных денег, да и назвать совершенно безопасной эту поездку у меня язык не поворачивался. Но после беседы со следователем Данилевским во мне проснулся какой-то азарт – нет, уже не столько искателя сокровищ, сколько… Черт возьми, я всегда считал себя человеком хладнокровным, аккуратным, даже осторожным, четко следовавшим общественным правилам и требованиям закона, готовым вертеться по-всякому ради собственной выгоды, видимой и внятно осознаваемой, но не прибегая к прямому обману и насилию, не преступая черты границ купеческой добродетели. Отчего же теперь, несмотря на все опасения, которые не могло не внушать это дело, мне так отчаянно хотелось найти управу на теплую компанию, о которой с горечью в голосе говорил мне мой ночной собеседник в заведении Бубновского?.. Дела мои в Москве подходили к концу, и перед поездкой на Кавказ я решил на несколько дней отвлечься от завещания. Сказать по правде, Москва со всеми ее Кобриными, Шепелевскими и Хвостовыми сильно давила на меня. В торговле мне нередко попадались люди, нечистые на руку, предлагавшие очень сомнительные сделки; помимо этого, несколько печальных эпизодов юности научили меня быстро распознавать заезжих шулеров, внешний лоск и якобы высокий чин которых мог сбить с толку кого угодно. Все это было мне знакомо и довольно обыденно, и достаточно было простого жизненного опыта, критического рассудка и умения управляться с напором пагубных влечений, чтобы подобные персонажи оказывались вне круга моего общения, никак со мною не соприкасаясь. Теперь же, когда мне приходилось иметь дело со столькими тайно или откровенно враждебными мне людьми, каждый день открывать все новые глубины низменности поступков, на которые может пойти человек в погоне за удовлетворением своих страстей, это не могло не тяготить. Поэтому мне просто необходимо было снова ощутить спокойствие своего самарского дома, хотя бы ненадолго вернуть себе размеренность своих обычных занятий, пройтись вдоль родного берега реки, узнать последние здешние новости, навестить знакомых, проверить хозяйственные бумаги… Мне хотелось хоть на несколько дней окунуться в свою прежнюю жизнь. Поэтому, сообщив юному Данилевскому о своих намерениях и еще раз на прощание повидавшись с Корзуновым, я отбыл в Самару… Утро третьего дня после моего возвращения домой выдалось приятным в своей обыденности и размеренности: пробудившись, одевшись и проглотив стакан горячего чаю, я принял в кабинете своего управляющего со стопкой документов в руках, а затем мы вдвоем съездили на извозчике на фабрику и в лавку. Довольно быстро расправившись с насущными делами и изрядно промерзнув, так как с реки дул колючий промозглый ветер, нагоняя над городом низкие плотные тучи, я поторопился вернуться домой с твердым намерением плотно позавтракать. Экономка Агафья Спиридоновна открыла мне дверь на несколько мгновений раньше, чем моя рука коснулась дверного молотка. – К вам, Марк Антонович, посетитель пожаловали, – взволнованно сказала она мне. – Я их провела в кабинет, уже больше часа ждут… Удивленный словами ключницы, до этого не отличавшейся любовью к разного рода церемониям, я открыл дверь в кабинет и на мгновение остолбенел. Передо мной, бросив на мой заваленный бумагами стол свой высокий цилиндр и весьма вольготно устроившись прямо в пальто и перчатках в моем бархатном кресле, вполоборота сидел и со скучающим видом глядел в окно князь Евгений Константинович Кобрин. Это был он собственной персоной, и в том у меня не было ни малейшего сомнения, ибо наша случайная встреча на московской улице через окно его кареты так и не стерлась из моей памяти. В его профиле, украшенном пышной гривой длинных ухоженных волос, все так же угадывалось что-то львиное, и мне казалось, что еще чуть-чуть, и он зевнет, широко раскрыв пасть, а ладонь, лежавшая на деревянной резьбе подлокотника, вот-вот, выпустив когти, вопьется ими в лакированные завитки. – Чем могу быть вам полезен, милостивый государь? – официальным тоном спросил я. – Я полагаю, мне нет нужды называть себя, – не поворачивая ко мне своей головы, низким тяжелым голосом ответил мой гость. По моей спине пробежали мурашки, причем, скорее, от гнева и возмущения, нежели от трепета, который, как я был уверен, и пыталась мне внушить эта персона, почтившая меня своим визитом. Я выпрямился, вдохнул полную грудь воздуха и напряг мышцы челюстей. Еще мальчишками мы с Корзуновым придумали, как не робеть перед лицом наших гимназических преподавателей, нередко распекавших нас за провинности и за неуспеваемость: мы в воображении своем, а заодно и на помятых, пожеванных промокашках и прочих подвернувшихся под руку листах бумаги, рисовали их и себя в разных фантастических образах. Сами мы, конечно же, представали в облике увешанных оружием и покрытых неувядаемой славой героев; старшим же отводились роли помельче: индейцев, аборигенов, захватчиков-французов, а иногда – и диких зверей. Что занятно, забава сия довольно неплохо помогала нам побеждать страх и смущение перед нападавшим и обвинявшим нас старшим, и потому сейчас в уме я уже привычно натягивал на ноги охотничьи сапоги с огромными голенищами, надевал на голову широкополую шляпу, как на гравюрах в книге о приключениях Робинзона, и шомполом туго забивал в ствол своего старого, но верного кремневого ружья добрую свинцовую пулю. Ну что же, лев – так лев! Туземцы из соседней деревеньки дадут немало хорошей провизии за вашу шкуру, князь, да пару увесистых слоновых бивней в придачу!.. – До крайности удивлен встрече с вашим сиятельством в наших краях, – я даже был совершенно искренен в своих словах. – У вас есть до меня какое-то дело? Князь медленно встал с кресла и только после этого повернулся ко мне. Я закрыл за собой дверь в кабинет, и мы встали друг напротив друга в центре комнаты. Покручивая в руках свою резную трость с серебряным набалдашником, он огляделся, обошел меня, едва не толкнув плечом, и проследовал к небольшому зеркалу, висевшему на стене у двери. Там, созерцая свое отражение и подкручивая свои холеные усы, он явно выдерживал паузу перед разговором. Я про себя усмехнулся: английское зеркало, приобретенное мною еще во время моей первой поездки на остров, было маленьким и довольно неудобным. Многие местные купцы были родом из старообрядцев и зеркал не жаловали, поэтому, дабы это вдруг не помешало моим отношениям с торговыми партнерами и компаньонами, я приобрел себе в кабинет небольшое, малозаметное и очень скромное зеркало. Теперь князю приходилось чуть наклоняться и приседать в надежде привести себя в порядок и насладиться видом своих восхитительных усов. Со стороны это смотрелось довольно комично, и я, рисуя в воображении очередную картинку со львом, рассматривавшим свою глуповатую морду в мелком африканском озерце, прошел к своему креслу за столом. Сесть в него, впрочем, я не решился. – Уважаемый Марк Антонович, – наконец промолвил князь, не отвлекаясь от своего отражения в зеркале, – ваше удивление объяснимо, но давайте не будем ходить вокруг да около. Я хочу спросить вас лишь об одном: вы понимаете, в какой переплет вы попали? – Вы, ваше сиятельство, до того любезны, что предприняли столь дальнюю и утомительную поездку, дабы донести до меня все правовые сложности моего дела? – усмехнулся я. – В сторону все эти длительные и никому не нужные разговоры, – князь продолжал разглаживать свои усы, – и прошу избавить меня от ваших упражнений в сарказме. Я, знаете ли, человек любопытный! И мое положение позволяет мне любое мое любопытство удовлетворить. Так что небольшая поездка, ближе знакомящая меня с миром, мне только полезна. Я также надеюсь, причем надеюсь искренне, что она пойдет на пользу и вам, – он выпрямился и, приблизившись, пристально посмотрел мне в глаза. – Коим же образом? – изо всех сил стараясь не отводить взгляд, спросил я. – Самым что ни на есть прямым. Мы можем долго переливать из пустого в порожнее и говорить намеками и аллегориями, но давайте сбережем друг другу время и силы. Что вам нужно? Зачем эти странные слухи и эта начавшаяся возня с завещанием Савельева? – Видите ли, я являюсь наследником по завещанию Анны Устиновны Барсеньевой. И по этому завещанию мне передается право наследования части капиталов купца Савельева… – стараясь не допустить в своем голосе оправдательных интонаций, я говорил подчеркнуто спокойно, чуть растягивая слова и увеличивая паузы между ними. – Это мне известно, черт возьми, – князь вспыхнул, но в одно мгновение поборол в себе вспышку гнева, – это ни для кого не секрет! Однако фантазия упомянутой вами покойной особы, Царствие ей Небесное, была и остается лишь фантазией. Он отвернулся и широкими шагами прошелся по комнате взад-вперед: – Мне действительно весьма любопытно посмотреть на человека, который считает эту фантазию настолько правдивой и осязаемой, чтобы возбудить дело, которое полностью уничтожит его репутацию и выставит его не просто в смешном виде, нет, а в самом комическом, самом непривлекательном виде перед всем миром! Какая коммерческая карьера может быть у него после такого? Расскажите мне об этом, Марк Антонович! Князь развернулся передо мной на каблуках и, с размаху опустившись на небольшой диванчик, который стоял у стены чуть поодаль от стола, вынул портсигар и закурил толстую сигару. Нимало не смущаясь отсутствием пепельницы, он стряхивал пепел прямо на ковер, лежавший у него под ногами. Я же уселся в свое кресло. – Во-первых, – начал я, – Анна Устиновна была особой, совсем не расположенной к фантазиям, как вы изволили выразиться. А во-вторых, я рассматриваю ее завещание как последнюю волю усопшей и именно по этой причине не намерен отказываться от своего плана. Князь насмешливо поднял брови: – А на каком же месте для вас стоит сам куш? Наверное, вы хотите построить на барыши с наследства пару-тройку лечебниц и приютов? – На каком-то месте куш, конечно, и стоит, но не уверен, ваше сиятельство, что подробности будут вам интересны, – я откинулся в кресле, уперев локти в подлокотники и сведя пальцы рук перед собой. – Почему же, голубчик? Мне до крайности интересно, как в своем умишке вы решили распорядиться моими деньгами, – князь покраснел, по-видимому, с трудом сдерживая ярость. – Я ни на что чужое не претендую. В случае, если все умозаключения и подозрения Анны Устиновны не подтвердятся, и суду не достанет неопровержимых доказательств того, что она права, я удовлетворюсь его отказом, – я поразился собственной самоуверенности, если не сказать – наглости, поскольку неопровержимые доказательства мне еще только предстояло изыскать и предъявить судьям. – Но сам суд, голубчик, нанесет урон всем сторонам, участвующим в разбирательстве того грязного дела, что вы затеваете! – Сам по себе суд – дело совсем не грязное, а вот пролить свет на некоторые грязные дела, боюсь, придется. Замечу лишь, что грязными они стали гораздо ранее моего появления во всей этой истории… Князь резко поднялся на ноги и подошел ко мне: – От вас не останется ничего, ни мокрого места! Вот увидите, газеты создадут вам славу мошенника! Алчного охотника за химерными сокровищами! Это вам я обещаю! Ваш последний шанс – отступиться!.. Я отодвинул кресло и, упершись руками в столешницу, медленно встал. Мы с князем оказались друг напротив друга, разделенные столом, на расстоянии не более аршина. – Я всегда заканчиваю то, что начал, – ответил я. – Я оценил все риски и благодарю ваше сиятельство за то, что вы еще раз изволили предупредить меня о них. Мне жаль, что вам пришлось совершить столь утомительную поездку для личного знакомства со мной. Надеюсь, что ваше любопытство удовлетворено. Больше мне вам нечего сказать. Князь вздрогнул и с гримасой недовольства, исказившей его лицо, обычно спокойное, неприступное и горделивое, вновь зашагал по комнате: – Просто удивительно, как с таким неумением вести переговоры вы занимаетесь коммерцией! Мне кажется, это просто невозможно. С другой стороны, может, именно поэтому вы так и уцепились за фантазию вашей соседки? Не стоило, право, не стоило… Вам нужно поправить свои дела? Вы наделали долгов и это наследство – ваш последний шанс? Внутри я вспыхнул от такой бесцеремонности. – Я никогда не беру в долг, а дела мои развиваются в строгом соответствии с моими желаниями и моими потребностями, – стараясь не выказывать раздражения, ответил я. – Ну, потребности тут явно невысоки, – князь, напоказ поморщившись, окинул взглядом мой кабинет. Потом он снова уселся на диванчик и, помолчав немного, проговорил спокойно и размеренно, совершенно не испытывая, судя по тону его голоса, какой бы то ни было неловкости: – Марк Антонович, давайте начистоту! Вы хотите денег? Я готов, в разумных пределах, конечно, помочь вам избегнуть всех упомянутых мною несчастий, которые, несомненно, обрушатся на вашу голову, если вы не откажетесь от этой вашей бредовой затеи. Десять тысяч рублей серебром, спасенная репутация и уйма свободного времени, чтобы успеть в этой жизни сделать хоть что-то полезное и приятное для близких и для себя самого! Что скажете? Вернувшись обратно в кресло, я вдруг про себя выдохнул: «Значит, всего лишь предложил денег!.. И всего-то десять тысяч… То есть, я представляюсь ему далеко не самым серьезным и опасным соперником. Так, очередная пустяковая заминка в его делах, пусть он и решил устранить ее лично!.. Такими десятитысячными векселями и покупаются, наверное, все эти Огибаловы, Шепелевские и Хаймовичи… – Благодарю вас, ваше сиятельство, но у меня нет нужды в ваших десяти тысячах, – ответил я князю. – У меня вообще нет нужды в ваших деньгах. – Это говорите мне вы, – изумился князь, – тот, кто намерен затеять громкое судебное дельце ради того, чтобы наложить свою лапу на капиталы, попавшие в мои руки совершенно законным путем? – Я не притязаю ни на одну копейку, полученную кем бы то ни было законным путем. – Вы думаете, что я предложу вам больше десяти тысяч? Вы ошибаетесь! Вы не стоите больше, – князь говорил спокойно и чуть насмешливо, и только его пальцы, барабанившие по серебряным завитушкам набалдашника трости, которую он не выпускал из рук, выдавали его раздражение. – Я не притязаю ни на что, – повторил я. – Сейчас вы совершили вторую фатальную ошибку, и я ума не приложу, чем теперь смогу вам помочь, – князь поднялся, всем своим видом давая мне понять, что наш разговор завершен. – Не стоит обо мне беспокоиться, – я тоже встал с места. – Позвольте мне проводить ваше сиятельство до дверей. Князь, схватив со стола свой цилиндр, развернулся к выходу, и, ей-богу, я услышал, как он лязгнул зубами. «Лев оставил добычу. А добыча, хоть и не выстрелила, но, по крайней мере, осталась живой», – с этой мыслью я поспешил к двери и с показной услужливостью распахнул ее перед моим гостем. В передней на приземистом диванчике, который я по своей старой привычке использовал после прогулок как место для перчаток и шляп, сидел человек в черном мундире. Это был Иван Александрович Воронин, коллежский регистратор из губернской канцелярии. Мы несколько лет приятельствовали, но сейчас я особенно был рад его видеть. Судьба порой очень вовремя приводит нужных людей… – Иван Александрович, здравствуйте! – воскликнул я. – Какими судьбами?