– А что такое? – Корзунов насторожился. – Что такое… Вся моя затея непостижимым образом встала на прикол, что баржа у берега на зиму. Уже пару месяцев я просто топчусь на одном месте, и ни шагу вперед! – Тебе кто-то чинит препятствия? – Знаешь, я не склонен приписывать кому бы то ни было способность так влиять на ход событий, но теперь получить все необходимые бумаги стало для меня прямо-таки недостижимой задачей! Оформление права продолжать спор от имени Барсеньевой затягивается неимоверно. В канцеляриях потеряли уже, кажется, все, что только можно потерять… Помнишь, как у нас в гимназии говаривал наш учитель географии: мол, а голову-то вы, месье, не потеряли? – Да-да, помню-помню! – кивнул Корзунов и поморщился. – Так вот, – продолжил я, – получить в полиции акт от станового надзирателя мне удалось только спустя два месяца, задействовав все собственные связи и даже связи моего покойного отца. Эти долгие часы в очередях в ожидании приема… Каждый занюханный секретарь требует от меня целую тучу всяких бумаг и расписок, а пару недель спустя при попытке разузнать, почему дело не двигается, оказывается, что часть документов где-то потеряна, утраченное нужно готовить заново, а затем пропадает что-то еще, а потом находится новая причина для проволочки, и конца-края этому не видать! Что это, черт возьми, злой рок или… – Или извечное русское разгильдяйство? – перебил меня Корзунов, разведя руками. – Не знаю, не знаю… – я покачал головой. – В общем, задавшись целью сделать все по закону, первую битву я пока проигрываю вчистую. Признаюсь, бывали часы, когда мое желание затевать какую-либо тяжбу и продолжать всю эту чертову бумажную волокиту почти полностью улетучивалось. – Но теперь-то ты снова здесь и, как я понимаю, все еще в деле, так? – Да. Мне не хочется так просто отступаться, – вытянув вперед ноги, я откинулся на спинку кресла. – Это наследство стало мне теперь еще нужнее, чем прежде. – Почему же? – Потому, что мои торговые дела покатились в пропасть. Со мной разорвали отношения многие из моих постоянных деловых партнеров, да вдобавок еще, как нарочно, намедни сгорел мой самарский склад с крупной партией товара, с поставщиком которого я еще не успел рассчитаться. – Ущерб велик? – Изряден. Сам видишь, мне очень нужны деньги, и большие. Очень большие. – А я до последнего надеялся, что ты все же откажешься от этого сомнительного предприятия, – проговорил Корзунов и потер руки, хрустнув костяшками пальцев. – Нет, не могу и не хочу. – Ладно. Ты наверняка братец, пожелаешь снова поговорить с Надеждой Кирилловной? Особой надобности для визита у меня сейчас нет, так что в этот раз я тебе, прости, не помощник. Даже и представлять не хочу, что она тебе теперь скажет… – Значит, придется мне действовать самому, – вздохнул я. – Ну, раз надо, то ничего не поделаешь! Кстати, а когда ты намерен подавать на рассмотрение свою жалобу? Если хочешь, приноси ее ко мне, а я взгляну: все-таки я опытный крючкотвор и поболее тебя сведущ в подобных делах. А то ведь у нас законники готовы к любой запятой придраться, если нужно… – Спасибо, но с жалобой я, пожалуй, немного повременю: мне просто нечего предъявить на суде, кроме измышлений Анны Устиновны. Корзунов зевнул в кулак и пожал плечами: – Ну, на нет и суда нет! Да, надеюсь, и не будет! Громыхнув колокольчиком, он позвал горничную и, подмигнув мне, распорядился о горячем чае и завтраке. Выйдя от Корзунова, я немного погулял по городу: мне нужно было время, чтобы подготовиться к разговору с Савельевыми. В качестве союзников они были мне необходимы. Анна Устиновна этого союзничества от Надежды Кирилловны не получила, но теперь мне стоило еще раз попробовать убедить вдову помочь мне. Я подошел к уже знакомому мне дому. Пройдя через калитку, услужливо распахнутую передо мной седым привратником в потертой ливрее, сопровождаемым крупным ворчливым цепным псом, я зашагал через сад. Здесь почти все было по-прежнему, только уже не так зелено, как летом: порывистый ветер, срывая с ветвей деревьев остатки их некогда пышного одеяния, разносил по устланному желтой, багровой и коричневой листвой саду пряный аромат упавших яблок. Небо закуталось в холодные тучи, обещая дождь, и только в доме, в одном из окон второго этажа, горел свет, маня к себе теплом и уютом. Двери дома мне открыла молоденькая смешливая горничная. Она приняла у меня визитную карточку и, положив ее на поднос, ушла с ним доложить о моем приходе своей хозяйке. Через минуту меня пригласили в кабинет, в полутьме которого меня ожидала Надежда Кирилловна – аккуратно одетая и причесанная, но теперь куда менее словоохотливая, нежели она была во время нашей прошлой встречи. – Просто удивительно, Марк Антонович, какой шум смогли поднять бумаги вашей покойной соседки, – сказала она мне после взаимных приветствий. – Вас, вероятно, изрядно удивило ее завещание, не так ли? – Отвечу вам честно, – признался я, – куда больше меня удивило ее письмо, в котором Анна Устиновна сообщала о странностях с духовной грамотой вашего мужа и делилась сомнениями в естественных причинах смерти ее сына. Хозяйка, щелкнув пальцами, указала горничной на дверь. Мы остались в кабинете одни. – Боюсь, что измышления Анны не смогут вам помочь. Да и окажись духовная на самом деле подложной, основными наследниками все равно остаемся мы с дочерью… – Надежда Кирилловна, несмотря на нашу разницу в росте, будто бы свысока взглянула на меня. – Это само собой разумеется, – сказал я. – Цель моего сегодняшнего визита – как раз предложить вам свою поддержку. Надежда Кирилловна, опустившись в огромное бархатное кресло, стоявшее за столом, предложила мне присесть на маленький диванчик у стены. – Любезный Марк Антонович, наследство моего несчастного мужа стало занимать слишком много умов, – с усталостью в голосе проговорила она. – Да, его решение относительно собственного наследства сложно назвать справедливым. Но оно при отсутствии наследника мужского пола далеко не вопиющее: для Петра Устиновича всегда были чрезвычайно важными деловые интересы, продолжение его дела. Не могу исключать, что именно поэтому основными наследниками и стали князья Кобрины. И пусть! Будем честны: люди, имеющие на этот счет иное мнение, как-то слишком быстро теряют здоровье и даже больше… У меня с самого начала не было никакого желания бороться, и тем более я не имею желания бороться сейчас… – Я не прошу вашей помощи, – возразил я, – возможно, за исключением лишь нескольких советов. Однако ваши слова едва ли изменят мое решение попытаться отыскать истину. В любом случае, хочу заверить вас, что при успешном исходе спора ваши интересы тоже будут защищены. Я твердо намерен опираться в этом деле на букву закона. Надежда Кирилловна устало откинулась в кресле: – И как часто вы все-таки намерены наезжать сюда, чтобы что-то тут вынюхивать?.. Хорошо, выяснять… – исправилась она, взяв себя в руки. – Постараюсь делать это как можно реже. Но мне, с вашего согласия, конечно, все-таки придется задать несколько вопросов вам и Аглае Петровне, а также прислуге. Надежда Кирилловна вынула платок и изможденно приложила его ко лбу: – Марк Антонович, меня этот разговор ужасно утомляет. Нельзя ли просто оставить нас в покое? Я даже думать не хочу о том, к чему все это может привести и во что вылиться… В двери постучали. Горничная доложила о том, что обед готов. Я поклонился и покинул кабинет. Впрочем, никто меня совершенно не задерживал. Надев пальто и шляпу, я вышел за дверь и, опираясь на трость, зашагал по дорожке к калитке. Дождь все не начинался, но небо стало совсем низким и тяжелым, а ветер раз за разом упорно старался столкнуть меня с дорожки в перемешанную с опавшей листвой вязкую грязь. Запахнув воротник и натянув свой цилиндр потуже на голову, я поднял глаза и увидел в проеме калитки женский силуэт в шляпке, коричневом платье и шубке. Порыв ветра будто внес фигуру незнакомки в сад, и, сделав шаг ей навстречу, я узнал Аглаю Петровну. Поравнявшись со мной, она остановилась. Я с поклоном приподнял шляпу, приветствуя девушку. – Я ждала вас, – не тратя времени на любезности, сказала Аглая Петровна. – Право, я думала, что вы появитесь у нас гораздо раньше… – Увы, эта задержка не зависела от моей воли, – ответил я. – Я хочу пожелать вам удачи, – девушка обернулась и посмотрела на дом. – Матушка, наверное, уже видела меня из окна… Давайте прогуляемся до беседки! Я хочу вам кое-что рассказать… Я подал ей руку. Она оперлась на нее, и мы снова прошли в сад. Девичий виноград, который опутывал беседку летом, теперь превратился в плотную бурую сетку, и, войдя внутрь, я ощутил себя будто в паутине. Но зато здесь было не так ветрено, как снаружи… Аглая Петровна остановилась в шаге от входа и, прижавшись спиной к стене из сухих виноградных побегов, будто укрываясь за нею от чужих глаз и ушей, заговорила: – Вам очень многое надо узнать, и я боюсь, что не успею или забуду сообщить все, что знаю. Навещайте нас! Я постараюсь вам помочь. Но сейчас мне надо вам рассказать вот что, – заметив, что я хочу ей что-то возразить, она ткнула в мою сторону указательным пальцем, обтянутым тонкой замшей изящной перчатки. Я замер. – После смерти Миши я весьма надолго заболела, – сказала Аглая Петровна. – Когда я пришла в себя, Липа, то есть Олимпиада Андреевна, моя подруга, уехала на воды, а с приятелем Миши, который бывал у нас в то время, я тогда потеряла всякую связь. Позднее, правда, мы встретились, но вдвоем уже ничего не смогли предпринять. Помолчав немного, будто собираясь с мыслями, девушка вздохнула и продолжила: – Вечерами я, пытаясь занять себя, подолгу разбирала оставшиеся у меня бумаги отца. Я часто забирала из кабинета старую бухгалтерию: какие-то черновики, устаревшие отчеты. При жизни отец порой давал мне задания, и я высчитывала предполагаемый доход какого-то предприятия или возможные расходы на него. Я показывала отцу высчитанные мной числа, он раскрывал бумаги по тому или иному торговому делу, и мы сравнивали наши результаты. Это было так интересно, и меня всегда так воодушевляло, если мои расчеты или предсказания оказывались правильными, – и она, хлопнув в ладоши, вдруг почти по-детски засмеялась. Я лишь улыбнулся ей в ответ. – Когда отец умер, – снова посерьезнев, Аглая Петровна понизила голос, – бумаги из его кабинета были изъяты. Все-все! Однако те, что были в моей комнате, остались нетронутыми. Я их пересматривала довольно часто после смерти отца, и еще чаще – после смерти Миши. Многие из них подписаны отчей рукой, и подпись эта… – Совсем не та, что на оглашенном в суде завещании, – договорил я. – Верно, – выдохнула Аглая Петровна. – Не просто «Петр Савельев», как в этом лживом огрызке, а длинная и уверенная, степенная подпись купца первой гильдии… – С точкой после «ять»? – снова перебил я девушку. – Да, – удивленно протянула она. – Как вы узнали? – Анна Устиновна как-то упомянула об этом в своем письме, – я потер руки. – Скажите, Аглая Петровна, а сейчас у вас все еще хранятся эти документы? Аглая Петровна выглянула из беседки, огляделась по сторонам, а затем повернулась ко мне: – Да, они все еще у меня. – Я смогу получить у вас несколько бумаг в качестве образцов для предъявления в суде? – спросил я. – Сможете, – кивнула мне девушка. – Я найду возможность передать их вам, когда вы будете у нас в следующий раз. Сейчас я не рискну это сделать при матушке… – Я полагаю, она очень обеспокоена, и не столько за себя, сколько, в первую очередь, за вас. – Очень может быть, – Аглая Петровна на мгновение скривилась, – но пусть это не станет для вас причиной, чтобы отказаться от визитов в наш дом. Прошу вас: не обходите нас своим вниманием и не забывайте нас посещать, – и она дотронулась пальцами до моей руки.