Дрожащими руками я сложил и убрал в карман свои бумаги. Похоже, преступление – вовсе не фантазия моей соседки. Но раз есть исполнители княжеских приказов, то есть и те, кто сможет пролить свет на все эти события. Должны же быть какие-то концы, за которые можно вытянуть из всего этого омута правду! Шепелевский – уже не свидетель, да и с прочими тоже туговато, но теперь у меня появилось новое имя – профессор Шиммер… В гостинице мне поспешили доложить об уже ожидавшем меня в передней посетителе. Опасаясь того, что мои планы и мое инкогнито уже кем-то раскрыты, я оглянулся было по сторонам, однако, увидев над изголовьем кресла знакомый затылок с небольшой аккуратной проплешиной, облегченно выдохнул. Да, после Шепелевского и палаты умалишенных нервы уже ни к черту!.. Корзунов обернулся, поднялся с кресла и, распахнув объятья, шагнул мне навстречу: – Решил я, братец, нанести тебе ответный визит! Мы обнялись. – Чрезвычайно рад тебе, дружище, – ответил я. – Милости прошу в мое временное пристанище! Мой приятель взял со столика, стоявшего перед креслом, свою пухлую кожаную папку для бумаг, и мы поднялись ко мне в номер. – Знаешь, Марк, – сказал Корзунов, с любопытством оглядываясь вокруг, – после вчерашнего разговора я еще меньше разделяю твои прожекты о завоевании всяческих сокровищ. Нет-нет, постой, – он поднял руку, заметив, что я хочу ему возразить, – подожди! Я пришел не для того, чтобы отговаривать тебя. – Правда? – кажется, чуть разочарованно протянул я. – Святая правда! – твердо ответил мой приятель. – Даже и не думал! Просто некоторые бумажные дела Савельева были в моем ведении. Поэтому сейчас его вдова попросила меня привести все документы, что касаются оставшегося имущества, в порядок, – Корзунов похлопал ладонью по своей папке, которую он продолжал держать в руках. – Честно говоря, я пока даже и не принимался за это: сроки терпят. Зато я при желании и необходимости всегда могу задать ей кое-какие уточняющие вопросы. Поэтому предлагаю тебе свою протекцию! Сегодня вторник, а по вторникам у Савельевых всегда был, так сказать, приемный день. Если ты захочешь, мы можем немного прогуляться, дабы нанести вдове визит, познакомиться с нею, что было бы тебе полезно, а заодно, что вполне вероятно, и сытно отобедать в спокойной домашней обстановке. Как тебе, а? – Предложение очень неплохое. Однако я прошу тебя пока ни словом не упоминать о завещании Анны Устиновны… – Что ты! Могила! Это будет совершенно правильным. Тогда, если ты готов, предлагаю поторопиться… Шагая с Корзуновым по бульвару, мы перебирали в памяти общих знакомых и вспоминали годы нашей учебы в гимназии. – Скажи, Марк, в Самаре еще остался кто-нибудь из наших? – спросил меня мой приятель. – Немногие… – ответил я. – Ну вот, к примеру, Петров. Он на хорошем счету в одном солидном банке. Еще Эттингер – теперь преподает в нашей же гимназии. – М-да, негусто. В Москве я иногда встречал кого-то, но прочных отношений ни с кем не сложилось. Я же никогда не был так окружен друзьями, как ты! – Корзунов слегка ткнул меня локтем в бок. – И все же наш выпуск был очень дружен, – улыбнулся я. – А ты помнишь ту историю с майскими жуками? Ну, которых мы запихали под школьную доску, и они начали по очереди вылетать наружу, стоило только нашему профессору-французу начать царапать на ней мелом, а? – Ах, да! Помню-помню, – рассмеялся Корзунов, повертев головой по сторонам, будто озираясь. – С каким оглушительным сердитым жужжанием они атаковали нашу аудиторию! – И ведь нас никто не выдал! Помнишь, как всех нас после вызывали в кабинет директора? – Ой, ладно тебе, Марк! – Корзунов чуть замедлил шаг. – Мне вот было ни капельки не страшно, ибо наш директор был самым обыкновенным рохлей. Наши выходки были ему безразличны. Думаю, он просто-напросто по-тихому пил у себя в директорской, нимало не интересуясь управлением вверенным ему заведением… Ай, черт! Бумаги! Держи их! – мой приятель, вдруг споткнувшись и нелепо взмахнув руками в воздухе, уронил папку на камни мостовой. Папка распахнулась, и из нее, подобно птицам из раскрытой клетки, в разные стороны полетели исписанные тонкими строчками белые, молочные, бежевые, зеленые листы. Я бросился к нему на помощь. – Вот я разиня! – с виноватой улыбкой сокрушался Корзунов, сидя на корточках и упрятывая обратно в папку свои документы. – Замечтался на секундочку – и все, привет! – Не беда! По-моему, о хорошем не грех вспоминать почаще. – О хорошем? Ты думаешь? – Уверен. У нас была прекрасная компания! Я до сих пор люблю гулять теми тропинками, по которым мы некогда хаживали, когда после занятий все вместе отправлялись на Волгу удить рыбу, – я вздохнул, подавая ему несколько листов. – Весело было… – Знаешь, ты прав. Иногда я и сам даже жалею, что уехал, – пожал плечами Корзунов. – Здесь все же все другое и по-другому. Вот к тебе, по сути, с последней просьбой обратилась твоя – нет, не сестра, не кузина, не тетка и даже не подруга детства, – соседка. А я, – он ткнул большим пальцем свободной правой руки себе за спину, – уже несколько лет не знаю и даже не пытаюсь узнать, кто живет в доме по соседству со мной. – Так и возвращался бы! – я поднялся на ноги. – У тебя ведь, как я понимаю, очень неплохая служба, и, зная твой характер, наверное, накопления имеются… – Нет, брат, из Москвы уже так просто обратно в Самару не уедешь! Теперь отсюда разве что только в Париж!.. Тут, знаешь ли, привыкаешь к высшему обществу! – мой приятель, собрав, наконец, все свои бумаги, захлопнул папку и выпрямился. – Нам на перекрестке на ту сторону улицы надо… – Ты, стало быть, стал вхожим в высшее общество? – с лукавством в голосе спросил я, шагнув на мостовую. – Ну, не то, чтобы в высшее, но… Все равно, это будет уже не то… А ну, стой! – Корзунов обернулся и резко дернул меня за рукав, увлекая обратно к обочине. По улице прямо на нас с грохотом несся большой черный экипаж. Восседавший на козлах кучер со свистом резал воздух концом своего кнута. Только я успел отпрыгнуть с дороги, как карета промчалась мимо нас. Прямо перед моими глазами сверкнул герб, сиявший на ее дверце: всадник с занесенным над головой длинным острым мечом. Я поднял взгляд. Пару мгновений на меня из-за оконного стекла со скучающим видом смотрел суровый мужчина средних лет, одетый в мундир с золотыми эполетами на плечах, с зачесанной назад пышной, будто львиной, гривой волос с проседью и тонкими, холеными, изящно подстриженными усами. Кучер, дернув вожжи и грубо выругавшись, стегнул кнутом шестерку лошадей, и тяжелая карета, едва на месте не раздавившая внезапно выкатившуюся ей наперерез колесную бочку водовоза вместе с возницей и его старой пегой клячей, стремительно понеслась дальше по улице, распугивая прохожих. Стоявший рядом со мной Корзунов выпустил из пальцев рукав моего сюртука: – Вот куда ты лезешь, дружище? Это, брат, Москва! Тут всякое случается… – Какое такое всякое? – улыбнулся я. Корзунов, помедлив секунду-другую, ухватил меня за локоть и, притянув к себе, проговорил: – Знаешь, кто это был? – Нет. А кто? – спросил я, все еще оглядываясь в дальний конец улицы вслед исчезнувшему там экипажу. – Князь Кобрин. – Старший, что ли? – Старший. – Гм… Примерно так я и полагал… – Что ты полагал? – Да так, пустяки… – Нет, ты вот ответь мне: куда ты собрался лезть? – шепотом кипятился Корзунов, делая ударение на каждом слове. – Кучер у него, черт, нахрапистый, – усмехнулся я. – Такие знают, кого возят!.. Разговор наш теперь отчего-то не клеился. Мы в молчании прошли еще несколько кварталов, пока не достигли ажурной ограды, за которой в глубине большого живописного сада в окружении сирени и яблонь укрывался серый плотно сбитый дом семьи купца Савельева. Узнав, что Корзунов явился не один, в переднюю к нам вышла сама хозяйка дома – крепкая, статная, властная дама, при этом по-купечески разговорчивая и хлебосольная. Отдав прислуге распоряжения принять у нас трости и шляпы с перчатками да живее подавать обед на стол, Надежда Кирилловна гостеприимным жестом пригласила нас в гостиную. Непринужденно и довольно изящно, с навыком, свойственным всем матерям молодых незамужних девиц, хозяйка за четверть часа разговора успела расспросить меня обо всех моих торговых делах, компаньонах, победах и неудачах, планах и прожектах. Я, в свою очередь не желая особенно распространяться о подробностях своего положения, тем не менее намекнул о некоторых вполне удачных случаях вложения своих капиталов, не сильно согрешив против истины. В ответ Надежда Кирилловна почти что с благодарностью взглянула на приведшего меня к ней в гости Корзунова: – Вы, любезный Александр Тихонович, не устаете удивлять нас знакомством со столь примечательными людьми! Удивительно, как богат на них городок моего покойного мужа! – Это, несомненно, так, почтенная Надежда Кирилловна! – поддакнул ей Корзунов. – Я всегда с большим восхищением вспоминаю город своего отрочества… В эту минуту в гостиную вошла Аглая Петровна. Я почему-то сразу понял, что это была именно она: тонкая, стройная, одетая в темно-лиловое платье, с гладкими темными волосами, уложенными в аккуратную высокую прическу, она была так бледна и выглядела столь отрешенной, что я поневоле вдруг вспомнил обитателей палаты Шепелевского. Во взгляде девушки не мелькнуло ни искорки любопытства ни ко мне, ни к Корзунову, и, после того, как Надежда Кирилловна представила меня дочери, разговор наш словно повис в воздухе. Мне казалось, что Аглая Петровна с трудом выдерживала само наше присутствие в ее доме. Серебристый звон колокольчика, приглашавшего всех присутствовавших в столовую к обеду, на несколько минут спас нас всех. Однако, несмотря на всю привлекательность выставленных на столе яств и божественные ароматы, от них исходившие, нашей трапезе не суждено было стать приятной. Первая же фраза Надежды Кирилловны, желавшей продолжить наш казавшийся легким и ненавязчивым разговор, попала точно в цель. – Так какие же дела, милейший Марк Антонович, привели вас в наши края? – спросила она, занимая свое место во главе стола и расправляя на коленях салфетку. – Необходимость заняться оформлением некоторых деловых бумаг, – опустившись на свой стул, ответил я и, решив все же действовать открыто, продолжил, – по распоряжению Анны Устиновны Барсеньевой, моей соседки и доброго друга моей семьи… Аглая Петровна выронила вилку, и та, ударившись об край ее тарелки, предательски зазвенела. Все за столом разом смолкли. Надежда Кирилловна нахмурилась: – Видите ли, любезный Марк Антонович, мы все эти годы не были очень уж дружны с Анной Устиновной. К тому же череда всех этих трагических случаев, начиная со смерти моего несчастного мужа, окончательно расстроили мои нервы. Поверьте, я не имею ничего против семьи Барсеньевых, но у меня к вам великая просьба: не упоминайте при мне эту фамилию. Я в ответ только поклонился. Обед продолжился в вязкой тишине. От напряжения и досады у меня совсем пропал аппетит, и кушанья, еще минуту назад выглядевшие едва ли не венцом кулинарного искусства, теперь казались сделанными из ваты и наждака. Сидевшие напротив меня хозяйка с дочерью тоже будто бы немного сникли. Один только Корзунов находился в добром расположении духа. Смело набросившись на предложенные ему угощения, он немного погодя решился прервать воцарившееся было за столом напряженное молчание, взявшись рассказывать женщинам последние новости из жизни света и представителей московских деловых кругов. Обед уже подходил к концу, когда мой приятель, устав от светских анекдотов, вдруг встрепенулся и воскликнул: – Я же совершенно забыл! У меня ведь к вам, Надежда Кирилловна, есть несколько безотлагательных вопросов, касающихся ваших дел! – Тогда, Александр Тихонович, давайте до чая все и обсудим! Пойдемте, только прошу: не утомляйте меня этим слишком сильно! Я ведь женщина, и все эти финансовые дела для меня так сложны…