А госпожа Тереза сказала: — Господин доктор, не говорите так, или я буду принуждена уйти. Прошу вас, не говорите больше так! — Я высказал все, что думаю, — ответил дядя, поднимаясь. — Я не буду больше упоминать об этом, раз вы так хотите; но все равно буду почитать вас как доброе, благородное существо и гордиться тем, что оказал вам некоторую помощь. Командир говорил мне и о том, какие люди были ваш отец и братья: простые, бесхитростные. Они все вместе отправились на защиту дела, которое считали справедливым. Когда тысячи себялюбцев только и думают о своей выгоде и кичатся своим благородным званием, так отрадно видеть, что истинное благородство, порождаемое бескорыстием и героизмом, живет в народе. Такие люди республиканцы или нет — неважно! Право, по совести говоря, истинно благородные люди — это те, кто честно выполняет свой долг. Дядя был воодушевлен, он ходил взад и вперед по комнате и словно думал вслух. Госпожа Тереза, осушив слезы, с улыбкой посмотрела на него и сказала: — Господин доктор, вы привезли добрые вести. Благодарю, благодарю вас! Теперь мне станет лучше! — Да, — отвечал дядя, останавливаясь, — теперь вам будет все лучше и лучше… Но пора на покой. За нынешний долгий день все устали, и я думаю, спать будем отлично. Фрицель, Лизбета, ступайте к себе. Доброй ночи, госпожа Тереза! — Доброй ночи, господин доктор! Он взял подсвечник и, склонив голову, в раздумье пошел вслед за нами. Глава двенадцатая СЛЕДУЮЩИЙ день был счастливейшим днем в доме дяди Якоба. Проснулся я довольно поздно, проспав беспробудно часов двенадцать, — они пролетели, как одно мгновение. И сразу же мне бросились в глаза выпуклые стекла моего окошка — они были украшены серебристыми цветами, рисунком, прозрачными узорами инея. И самый искусный чеканщик не мог бы создать такие украшения. Они нам напоминают о весне среди зимы, но и предвещают большие холода; трескучий мороз приходит на помощь снегу; замерзают все реки, замерзают источники, земля на тропинках становится твердой-твердой, лужицы затягиваются белым хрупким льдом, и он хрустит под ногами, как яичная скорлупа. Я глядел на окно, чуть высунув нос из-под одеяла и нахлобучив колпак до ушей. Вспомнились мне прошлые зимы, и я подумал: «Ну, Фрицель, ты не осмелишься встать, даже завтракать не пойдешь. Нет, ни за что не встанешь!» Однако вкусный запах молочной похлебки поднимался из кухни и внушал мне отвагу. Раздумывал я полчаса и решил так: соскочу с кровати, подхвачу одежду, побегу в кухню и там оденусь перед очагом. И тут я услышал, что дядя Якоб встает в своей комнате, — она была рядом с моей. Видно, он до того утомился накануне, что оказался таким же соней, как и я. А немного погодя он вошел ко мне, еще не надев куртки. Лицо у него было веселое, хоть он и дрожал от холода. — Ну-ка, Фрицель, гоп-гоп! — кричал он. — Живо! Разве ты не чувствуешь запаха похлебки? Так вот он всегда поступал зимой, когда начинались морозы, и всегда хохотал, видя мою нерешительность. — Принесли бы мне суп сюда, — ответил я, — я бы почувствовал еще сильнее! — Ну и хитрец! — воскликнул дядя. — Ему хочется позавтракать в постели! Ну и лентяй! И, чтобы показать мне пример, он вылил из кувшина холодную воду в таз и стал мыть лицо обеими руками, приговаривая: — Как приятно, Фрицель! Как освежает! Голова начинает работать! Ну, вставай! Иди сюда! Видя, что дядюшка собирается умывать меня, я мигом соскочил с постели и, на ходу схватив платье, бросился вниз. Дядя расхохотался на весь дом. — Хороший же из тебя выйдет республиканец! — крикнул он. — Маленькому Жану придется бить в барабан, чтобы придать тебе смелости! Но, попав на кухню, я уже не обращал внимания на его насмешки. Я оделся у огня, помылся теплой водой, которую мне подала Лизбета, — греться было куда приятней, чем проявлять мужество. Я стал умильно поглядывать на кастрюлю с супом. Тут в кухню спустился дядя и, ущипнув меня за ухо, спросил Лизбету: — Ну, как нынче чувствует себя госпожа Тереза? Надеюсь, ночь прошла хорошо? — Взгляните-ка сюда, — ответила Лизбета — она была в отменном расположении духа, — войдите-ка, господин доктор, кто-то хочет поговорить с вами. Дядя вошел, я — вслед за ним. Сначала мы были удивлены: в горнице никого не было, ниша была закрыта занавесками. Но мы поразились еще больше, когда, обернувшись, увидели госпожу Терезу, одетую в платье маркитантки. Короткая курточка застегнута была на медные пуговицы до самого подбородка, широкий красный шарф повязан вокруг шеи. Она сидела в кресле у печки; такой именно мы и увидели ее впервые, только теперь она была немного бледней, а ее шляпа лежала на столе, и густые черные волосы, разделенные прямым пробором, ниспадали на плечи, как у юноши. Она улыбнулась, увидев, как мы удивлены. Рука ее лежала на голове Сципиона, сидевшего перед ней. — Господи! — воскликнул дядя. — Как, это вы?.. Вы встали? — И он тревожно добавил: — Какая неосторожность! Но она, все улыбаясь, протянула ему руку. С благодарностью смотрела она на него своими выразительными черными глазами. — Не беспокойтесь, господин доктор! — ответила она. — Я чувствую себя превосходно; вчерашние добрые вести поставили меня на ноги. Сами видите. Он молча взял ее руку и стал считать пульс с сосредоточенным видом. Его лицо просветлело, и он радостно воскликнул: — Жара нет! Ах, теперь все пойдет хорошо! Но еще надобна осторожность. Надобна осторожность! Он отошел в сторону и залился смехом, как ребенок, глядя на свою больную. Она тоже улыбалась. — Такой вот я и увидел вас впервые, — произнес он задумчиво, — и такой вижу вновь, госпожа Тереза. Да, нам повезло, очень повезло! — Нет, это только благодаря вам я осталась в живых, господин Якоб, — промолвила она со слезами на глазах. Дядя покачал головой и, подняв руку, возразил: — Спас вас господь бог, ибо нельзя, чтобы все хорошие и благородные люди гибли. Надо, чтобы они оставались в живых для примера другим. — Затем переменив тон, он весело воскликнул: — Будем же радоваться! Ведь у нас сегодня праздник! Он побежал на кухню, а госпожа Тереза поманила меня. Она обхватила мою голову руками и поцеловала меня, откинув с моего лба волосы. — Ты добрый мальчик, Фрицель, — промолвила она, — ты похож на маленького Жана. Гордостью наполнила меня мысль, что я похож на Жана! В это время вернулся дядя, щуря глаза с довольным видом. — Нынче я не выйду из дому, — сообщил он. — Нужно же человеку время от времени отдыхать. Я только сделаю небольшой обход по селению для очистки совести, а затем вернусь и проведу весь день в семье, как в старое доброе время, когда была жива бабушка Ленель. Что там ни говори, а женщина — душа дома. С этими словами он надел шапку, набросил на плечи плащ и, улыбнувшись нам, вышел из дому. Госпожа Тереза задумалась. Она встала, придвинула кресло к окошку и стала сосредоточенно смотреть на площадь и на водоем. Мы же со Сципионом отправились на кухню — завтракать. Прошло с полчаса, и дядя вернулся. Я услышал, как он говорил: — Итак, я свободен до самого вечера, госпожа Тереза! Всех обошел, всё в порядке, теперь могу сидеть дома! Сципион стал царапаться в дверь комнаты. Я ему открыл, и мы вошли. Дядя повесил плащ на стену и смотрел на госпожу Терезу. Она все еще сидела у окна, о чем-то печально задумавшись. — О чем вы думаете, госпожа Тереза? — спросил он. — Вы что-то загрустили. — Я думаю, господин доктор, что, несмотря на все страдания, приятно чувствовать, что ты пока еще жив! — произнесла она взволнованным голосом. — Почему «пока»? — воскликнул дядя. — Будете жить долго-долго! Слава богу, организм у вас крепкий — пройдет несколько времени, и вы станете такой же здоровой, как прежде. — Да, господин Якоб, я верю в это, — сказала она, — но когда добрый человек, человек сердечный спасает тебя в последнюю минуту, подобрав тебя среди мертвых тел, то испытываешь радость возрождения и говоришь себе: «Не будь его, ты бы уже не существовала!» Дядя понял, что она представила себе кровопролитное сражение, схватку ее батальона с австрийской дивизией, что старый водоем, старые стены с отбитой штукатуркой, коньки крыш, слуховые окна, вся эта узкая мрачная площадь напомнили о битве и что она знала, какая судьба тогда ожидала ее, если бы, по счастью, он не появился в ту минуту, когда Иозеф Шпик собирался заживо закопать ее. Он застыл, ошеломленный этим открытием, и только через секунду спросил: — Кто же сообщил вам обо всем, госпожа Тереза? — Вчера, когда мы остались одни, Лизбета рассказала мне о том, как я вам обязана. — Лизбета проболталась! — воскликнул с огорчением дядя. — А ведь я запретил ей… — Не надо упрекать ее, господин доктор, я сама навела ее на это… Она так любит рассказывать… Госпожа Тереза улыбалась дяде, и он, сейчас же успокоившись, сказал: — Да, я должен был это предвидеть. Не будем больше вспоминать старое. Но послушайте, госпожа Тереза, нужно гнать от себя все эти мысли. Напротив, надо все видеть в хорошем свете, это просто необходимо для вашего выздоровления. Теперь все идет на лад, но поможем природе приятными мыслями, согласно глубокомысленному изречению отца медицины, мудрого Гиппократа: «Могучий дух поддерживает ослабевшую плоть! Силу душе придают приятные, а не мрачные мысли». Хотелось бы мне перенести водоем на другой конец селения. Но, раз он здесь и мы не можем его перенести, давайте-ка сядем у очага, чтобы не видеть его. Так будет гораздо лучше. — Хорошо, — сказала госпожа Тереза, вставая. Она оперлась на руку дяди, а он, казалось, был счастлив, что поддерживает ее. Я поставил кресло в его любимый угол, и мы все заняли свои места близ очага, в котором весело потрескивал огонь. Иногда вдали раздавался лай собаки. Он гулко отдавался в улицах, совсем притихших, как всегда бывает в сильные морозы. Сципион просыпался и бежал к двери, рыча, со взъерошенными усами, затем он возвращался и растягивался около моего стула, вероятно думая про себя, что лучше погреться у очага. Госпожа Тереза, бледная, с длинными иссиня-черными волосами, рассыпанными по плечам, казалось, была счастлива и спокойна. Мы тихо болтали. Дядя не спеша, с довольным видом покуривал фарфоровую трубку. — А скажите-ка, госпожа Тереза, ведь я, помнится, разрезал вашу куртку? — спросил он. — Мы с Лизбетой вчера ее зашили, господин Якоб, — ответила она. — Вот оно что… Значит, вы и шить умеете? Никак не думал! А я-то представлял себе, как вы вступаете на мост или как идете по берегу реки в пороховом дыму. Госпожа Тереза усмехнулась: — Я дочь бедного школьного учителя. А когда ты беден, то должен стать мастером на все руки, иначе не проживешь. Отец это понимал, и все его дети знали какое-нибудь ремесло. Только год тому назад мы, да и все молодые люди из окрестных городов и селений, с ружьями, топорами, вилами и косами пошли отражать натиск пруссаков. Угрозы герцога Брауншвейгского подняли все пограничные области; в походе проходили военную выучку. Отца, человека образованного, сначала сделали капитаном, по решению народа. После нескольких стычек он стал командиром батальона. До похода я помогала ему в школе, обучала девочек всему, что должны знать молодые хозяйки… Ах, господин Якоб, в те дни я бы не поверила, если б кто-нибудь сказал мне, что я буду маршировать с солдатами, что темной ночью поведу лошадь под уздцы, буду со своей тележкой проходить среди трупов, а порой целыми часами во мраке буду плутать по дорогам, лишь изредка освещенным вспышками ружейного огня. Ведь я любила только нехитрые домашние дела. Я была очень застенчива. Даже чей-нибудь взгляд, бывало, вгонял меня в краску. Но чего не сделаешь, когда по зову долга выходишь из четырех стен! Когда отечество в опасности и призывает своих детей, тогда обретаешь смелость, становишься другим человеком и идешь, забывая страх. И лишь потом удивляешься такой перемене в себе, собственным своим поступкам, еще недавно, казалось, совершенно для тебя невозможным!