Я четко представил себе, как эта дверь выглядит, а потом развернулся на месте. Площадка наверху оставалась серой и мертвой, а еще… Блям! Этот звук послышался откуда-то издалека. Словно молотком стукнули по трубе. Дребезжащий звон пометался под сводами полуподвала и потух. Я так и не понял, откуда он донесся, и теперь мне стало еще больше не по себе. Да, я проснулся в своем сновидении, но казалось, что теперь оно за пределами моего контроля – словно кто-то другой каким-то образом оказывал на него влияние, причем был в этом деле гораздо лучше меня. Блям! Тот же звук еще раз. На сей раз громче. Отвернувшись от лестницы, я подошел к двери помещения «С5-б». Окно сбоку от нее оставалось серым, но воздух за ним словно закручивался вихрями, как будто комната была заполнена дымом. И было там еще что-то, как я теперь понял. Некий бледный силуэт, прижавшийся к стеклу. Это было лицо – или по крайней мере кошмарное его подобие. Оно было вытянуто в узкий сплюснутый с боков овал: глаза словно потекли, превратившись в размытые мазки, нос – лишь две крошечные вертикальные щелки, рот – тонкий черный разрез. Как бы оно ни было искажено, я все равно узнал Джеймса. При виде меня его глаза расширились, а губы, причудливо выгибаясь, зашевелились в какой-то дикой манере, когда он попытался воззвать ко мне через преграду, которую ни один из нас не был в состоянии преодолеть. Казалось, будто он где-то под водой и тонет – его образ беспомощно плавал передо мной по ту сторону стекла. Блям! И вдруг гораздо более громкий звук у меня за спиной. Жуткое скрежетание металла о металл. Визг и скрип приржавевших друг к другу деталей, которые сто лет не трогали, но теперь вдруг резко сорвали с места. Я медленно обернулся. В тени рядом с лестницей, над дверями старого лифта рос и ширился треугольник тусклого желтоватого света. Взвизгивающее скрежетание металла доносилось как раз оттуда. Сердце забилось так сильно, что это просто не могло не разбудить меня по-настоящему. Но я не проснулся. Тон скрежета изменился. «Просыпайся!» – приказал я себе. Металлические двери стали с содроганием открываться. Я опять повернулся к стеклу. Джеймс по-прежнему висел за ним, теперь отчаянно мотая головой, отчего его ужасающие черты расплылись в один пульсирующий по бокам мазок, словно в замедленной киносъемке – когда он увидел, что именно поднимается откуда-то из самых глубин здания и выступает из лифта у меня за спиной. «Ну просыпайся же!» Я закрыл глаза, пытаясь представить себя лежащим в постели и страстно желая опять оказаться в собственной комнате. «Просыпайся!» Но когда я вновь открыл глаза, сон вроде как стал даже еще более живым и реалистичным, чем до этого. Комната «С5-б» была по-прежнему прямо здесь, передо мной, и я буквально кожей ощутил, как что-то стоит прямо у меня за спиной – вдоль позвоночника даже пробежал озноб. «Просыпайся!» Я почувствовал запах прелых листьев и перевернутой земли, услышал жуткий клокочущий хрип, словно кто-то изо всех сил пытался дышать через перебитое горло. «Просыпайся, просыпайся, просыпайся!» А потом откуда-то из-за спины возникла мокрая, красная рука, потянулась к моему лицу; ее вонючие пальцы перекрыли мне нос и рот, крепко захватив их в щепоть. Я попытался вдохнуть. Воздух не шел в легкие. Ощутив удушье, я стал панически вырываться, беспомощно размахивая руками по сторонам. Теперь я знал, почему не мог проснуться. Потому что никакой это был не сон. 19 В наши дни Вернувшись в дом, я запер все двери, а потом прислонился к кухонной стойке, глядя в окно на Сумраки и пытаясь обрести контроль над дыханием. Помимо мух, мелькающих над забором, все вокруг словно застыло. Теперь в лесу никого не было. И все же меня всего трясло. Помню, как тогда, двадцать пять лет назад, проснулся после ночного кошмара, который мне подарили Чарли и его кукла. Я сделал все возможное, чтобы найти этому жуткому сну какое-то рациональное объяснение. Объективно разложить все по полочкам. Естественно, та комната в цокольном этаже мне только приснилась, и Красные Руки – тоже. После испытанного днем напряжения, когда мне пришлось иметь дело с Чарли с его рогаткой, а также коллективным помешательством своих друзей, было бы странно, если б чего-то такого не произошло. Теперь я пытался делать то же самое. Отметины на двери вполне могли быть обыкновенным розыгрышем. И у людей есть полное право шляться по окрестным лесам. Наверное, видел я просто бродягу – человека, который живет там, потому что больше жить ему негде. И нет ничего странного в том, что подобный тип и одет соответственно – в потертую и драную армейскую куртку. Мне очень хотелось в это верить. Но, хоть сам и не был готов это признать, прямо сейчас я был всерьез испуган. Я мог сколько угодно твердить себе, что просто не было смысла и дальше преследовать этого человека – мол, лес так густ и непроходим, что я, скорее всего, очень быстро потерял бы его из виду, – но как бы разумно это ни звучало, я понимал, что на тот момент мне было не до подобных холодных расчетов. Нет, вид его буквально поверг меня в ужас. И я просто стоял там, застыв на месте, вновь ощутив себя пятнадцатилетним подростком. Вдруг что-то клацнуло у меня за спиной, отчего я вздрогнул. Но этот звук сразу отозвался эхом невинных детских воспоминаний. Просто захлопнулась крышка щели для писем на передней двери. Обернувшись, я увидел, что доставили утреннюю почту. Выйдя в прихожую, я собрал разлетевшиеся по полу письма – в основном счета и рекламные проспекты. Вначале отложил их в сторонку к остальным, но тут же передумал. Ничего интересного там явно быть не могло, но все равно в какой-то момент ими предстояло заняться, так что отвлечься на что-то обыденное было бы сейчас только кстати – на что-то такое, что опять накрепко приземлило бы меня в реальном мире. Так что я подобрал всю стопку целиком, отнес в гостиную и уселся там на диван. Моя мать была человеком решительно старой закалки и все еще получала почти все в бумажном виде. Здесь были стандартные квитанции по коммунальным платежам, которые я вскрыл и без интереса просмотрел, а также банковская выписка, которую я решил пока не трогать. Меню из заведений, работающих на вынос, рекламные листовки местных фирм, предлагающих услуги садовников и водопроводчиков… А еще телефонный счет. Вскрыв конверт, я лишь выпучил глаза. Это был обычный ежеквартальный счет за использование стационарного телефона с детализацией звонков, но аж на трех листах. Мой взгляд пробежался по длинному списку номеров, на которые звонила моя мать – почти все вызовы здесь были исходящими, – а потом переместился на следующий лист и наконец на последний. Где-то среди строчек с датами двухмесячной давности я отыскал и свой собственный мобильный номер. Казалось, это было в какие-то незапамятные времена. О чем мы с ней тогда говорили? Я осознал, что не могу припомнить. Да наверняка, как всегда, ни о чем – это был обычный коротенький разговор, который я, несомненно, поспешил поскорее завершить, даже об этом не задумываясь. Мать всегда звонила мне сама, и, похоже, в промежутках между этими нечастыми созво́нками я никогда не испытывал нужду связаться с нею сам. При этой мысли накатила волна грусти. «Мне все равно, если ты даже вообще ни разу не подумаешь обо мне». «Главное, что это я буду о тебе думать». Поскольку так ведь родители всегда и поступают, верно? Они хотят оградить своих детей от всех возможных неприятностей. Желают им как можно лучшей жизни. И ничего не ожидают взамен. Но, судя по количеству приведенных здесь исходящих вызовов, моя мать испытывала острую нужду поговорить с кем-нибудь, и теперь меня охватило чувство вины за то, что этим кем-то был не я. Что я не вспоминал о ней чаще. С кем же она общалась? Я опять вытащил наверх первый лист. В списке значились несколько звонков на номер, в котором я опознал телефон Салли, но остальные мне ни о чем не говорили. Хотя один из них сразу выделялся даже среди столь обширного перечня. Это был какой-то мобильный номер, и хотя моя мать и не названивала по нему каждый день, вызывался он более чем часто. Разговоры были совершенно разной продолжительности и имели место в разное время суток, часто посреди ночи. Я совершенно не представлял, кто это мог быть, хотя чего удивляться-то? Увы, о жизни своей матери я давно уже не имел ни малейшего представления. Наверное, было еще не поздно это исправить. Вытащив свой собственный мобильник, я набрал этот номер. Гудки шли чуть ли не целую вечность, прежде чем переключиться на безликий механический голос автоответчика, предложивший мне оставить голосовое сообщение. Я не стал этого делать. Просто сбросил звонок и попробовал через минуту набрать тот же номер – может, у того, кому он принадлежал, просто не было в тот момент возможности ответить… На сей раз вообще никаких гудков – сразу последовало уведомление, что аппарат вызываемого абонента выключен или находится вне зоны действия сети. Нажав на «отбой», я хмуро уставился на мобильник. Тот, кто находился на другом конце линии, решил, что не хочет отвечать, и просто выключил телефон. Вряд ли ситуацию можно было трактовать как-то по-другому, хотя я совершенно не представлял, какие из этого сделать выводы. Я немного посидел в растерянности. И тут мой мобильник вдруг зазвонил – внезапный удар звука и вибрации у меня в руке. Я глянул на экран, ожидая увидеть там тот самый номер, но звонила Салли. – Алло? – Это насчет вашей матери, – сказала она мне. – Она проснулась. И спрашивает вас. * * * Всю дорогу до хосписа я гнал как сумасшедший. В том, что сообщила мне Салли, вроде не было никакой срочности – ничего не подсказывало, что мне нужно поскорей добраться туда, пока еще не слишком поздно, – но все равно. Мать проснулась и первым делом спросила меня, а я был достаточно хорошо знаком с фазами ее сна, чтобы упустить это открывшееся наконец «окошко». После долгих лет, отмеченных в основном молчанием между нами, казалось, что надо так о многом ее расспросить. Поставив машину, я выбрался из нее и нашел Салли, которая уже ожидала меня за приемной стойкой. Я зарегистрировался, и мы быстро двинулись к лестнице. – Она все еще не спит? – спросил я. – Еще минуту назад не спала.