Калитка висела на одной старой петле и царапнула по земле, когда я открыл ее. Айлин бросила на меня колючий взгляд, и, направляясь к ней по дорожке, я невольно опустил голову. – Доброе утро, миссис Доусон. – А оно и вправду доброе? Айлин вернулась к своему занятию, одной рукой придерживая дверь, а другой прижимая к ней тряпку, которой терла ее с такой яростью, что я почти ожидал услышать хруст продавленного дерева. – Давай выходи, парень! Пора в школу, – крикнула она в дом. Немедленной реакции не последовало. Я неловко постоял там несколько секунд, наблюдая за ее работой. У ее ног стоял флакон с каким-то моющим средством. – У твоих ничего этой ночью не случилось? – спросила вдруг Айлин. Вопрос застал меня врасплох – я и понятия не имел, что она имеет в виду. Через секунду – восприняв, очевидно, мое молчание как признание какого-то рода вины, – мать Джеймса подозрительно посмотрела на меня. – А сам-то ты ночью на улицу не выходил? – Миссис Доусон? – Не разевай на меня рот, парень! Так выходил или нет? – Нет. Она оценивающе уставилась на меня. И после того, что показалось вечностью, покачала головой и опять перевела взгляд на дверь. – А кто-то, видать, все-таки да… Наверняка кто-то из вашей дебильной компашки решил подурачиться. Прежде чем я успел произнести еще хоть что-нибудь, в дверях появился Джеймс, осторожно пробравшись мимо матери, словно та была наэлектризована и его могло ударить током, если б они соприкоснулись. – Пока, па! – крикнул он в глубь дома. – Люблю тебя! Откуда-то из самой глубины дома донесся ответ Карла: – Тоже тебя люблю! Выйдя на улицу, я выждал, пока мы с Джеймсом не окажемся за пределами слышимости. – Все в порядке? – Угу. Что было определенно враньем, но мне не хотелось и дальше развивать эту тему. Когда подъехал автобус, Джеймс забрался в него первым. Я всегда вел нас обоих на второй ярус, к сиденью в самом хвосте автобуса – поскольку казалось, что нам просто полагается сидеть там в нашем возрасте, – но сегодня Джеймс предпочел занять свободные места в середине первого яруса. Когда дверь закрылась и автобус тронулся с места, мы некоторые время сидели там в молчании. И хотя мне не хотелось сходу расспрашивать Джеймса, что произошло, слова Айлин по-прежнему вызывали у меня любопытство. «У твоих ничего этой ночью не случилось?» – Что делала твоя мать? – спросил я. – Мыла дверь. – Угу, сам видел. В смысле, зачем? Джеймс замешкался. – Ты ничего не слышал? – наконец произнес он. – Ночью? Я еще раз об этом подумал. Насколько припоминалось, я спал как убитый. – Да вроде нет. – Точно? Вид у Джеймса был такой же усталый, как у меня. Но еще и испуганный. – Не знаю, – сказал я. – А что я должен был слышать? Но в ту же секунду Джеймс отвернулся и стал смотреть в окно на мелькающий мимо блеклый пейзаж. – Ничего. – Ну да. Вот ничего я и слышал. – Кто-то стучал в дверь. Ты этого не слышал? – Чтобы кто-то стучал? Нет. – Ну ладно тогда. – Ты хочешь сказать, что ты слышал? – Нет, это просто моя мать так говорит. Кто-то молотил в дверь посреди ночи. Она жутко разозлилась, потому что это ее разбудило. – Джеймс пожал плечами, едва заметным, робким движением. – Так что она и нас с папой растолкала. Правда, там никого не было. Я думал, может, это ей просто почудилось, вот только утром на двери было кое-что. Потому-то она там и возилась – отмывала ее. – Отмывала от чего? И опять Джеймс не ответил. Интересно, подумал я, знает ли он вообще что-нибудь – да и было ли там что-либо в принципе. Айлин здорово пила, и она не из тех людей, которые готовы признаться, если что-то неправильно поняли. Было легко поверить, что ночью она вообразила себе какой-то шум, излишне переполошилась, а мыла утром дверь, только чтобы показать, что была права. Автобус свернул с двухполосной магистрали и стал пробираться мимо заброшенных заводов, дышащих на ладан магазинов и заколоченных домов. Джеймс что-то буркнул себе под нос, что я не совсем уловил. – Что-что? – переспросил я. – Кровь. Он все еще не сводил взгляд с унылой картины за окном, и его голос звучал так тихо, что я едва его слышал. – Она сказала, что на двери была кровь. 15 В наши дни Констебль Оуэн Холдер внимательно разглядывал дверь дома моей матери. – И что это по-вашему? – спросил он. – Не знаю. Похоже на кровь. – Ну да, пожалуй. – Он склонил голову набок. – Наверное. Я и сам слишком часто употреблял это слово и, услышав его теперь, почему-то ощутил раздражение. На двери красовались три смазанных алых пятна, каждое размером примерно со сжатый кулак, и они резко выделялись на фоне белой краски, тускло отсвечивая в утреннем свете. Если и в свете фонарика это было далеко не самое аппетитное зрелище, то сейчас при их виде я натурально ощутил дурноту. Они уже начали высыхать, и рядом успела пристроиться парочка мух. – По-моему, это определенно кровь, – сказал я. – А раньше их не было? – Такое ведь не проглядишь, верно? – Да, – согласился Холдер. – Думаю, что нет. Потом он выпрямился, засунув руки в карманы, и нахмурился, словно не до конца понимая, что по этому поводу предпринять. Я тоже не понимал. Я долго не решался вызвать полицию и постепенно пришел к мысли, что это по крайней мере может потерпеть до утра. Но теперь, независимо от результатов, я был рад, что так и поступил. Отметины на двери были явно какого-то рода посланием, и пусть даже я пока не совсем понимал его суть, это пугало меня сильнее, чем я был готов признать. Я даже не пытался опять лечь спать после того, как проснулся от того стука. Вместо этого проверил, заперты ли в доме все окна и двери, а потом уселся в темноте на кровати своей матери, слегка приоткрыв занавески, чтобы было видно улицу. Наблюдал за ней, пока тишина не стала звенящей. И хотя никого снаружи не было – никаких признаков жизни в поселке вообще, – у меня все равно возникло неуютное ощущение, будто за мной тоже наблюдают. Это чувство не оставляло меня и сейчас. Холдер длинно, медленно выдохнул, а потом бросил взгляд в сторону ведущей к улице дорожки. Его явно терзали сомнения. – Даже не знаю, что и сказать, мистер Адамс… Да, это, несомненно, вандализм. И я понимаю, что это может вас раздражать. Но никакого реального ущерба не причинено. Это наверняка лишь чья-то дурацкая шутка. «Наверняка кто-то из вашей дебильной компашки решил подурачиться». Несмотря на теплое утро, от этих припомнившихся вдруг слов по спине у меня пробежал холодок. Но Холдеру на вид было лет двадцать восемь самое большее, и я предположил, что он слишком молод, чтобы знать о произошедших тут много лет назад событиях. Можно было бы сделать попытку объяснить, но казалось, что потребуется слишком много слов, дабы полностью ввести его в курс дела. И даже если б я так и поступил, то реальное значение того, на что мы оба смотрели, все равно до конца понял бы только тот, кто испытал нечто подобное на собственной шкуре.