Еще одна секунда тишины. – Ну, – произнесла она. – Так ты туда или сюда? И вновь я почувствовал себя по-дурацки. В то же время если б я развернулся и ушел, то выглядел бы еще более нелепо. Я подошел к скамейке. – Прости, – сказал я. – Ты вроде занята… – Занята? – Дженни бросила взгляд на блокнот. – О… Нет. Просто пытаюсь накидать кое-какие идейки. – Идейки рассказов? Она закрыла блокнот. – Типа того. Так присядешь или собираешься и дальше стоять столбом? Еще один вопрос – на который теперь, когда я уже был здесь, имелся лишь один возможный ответ. Я присел на самом конце скамейки, деликатно оставив между нами изрядное пространство. Дженни выжидающе посмотрела на меня. «Да, – осознал я. – Мне ведь наверняка нужна какая-то причина, почему я приперся сюда?» И тут меня наконец осенило. – Я просто увидел тебя и понял, что должен извиниться, – начал я. – Я так долго держу твою книгу… – А-а… Насчет этого не переживай. – У меня просто создалось впечатление, что она важна для тебя. – Угу, но она у меня уже сто лет. Ты уже все рассказы прочел? – Почти. – Тогда подержи ее еще. Одолей до конца. Потому что все они там хороши. Есть реальная классика – то, что тебе определенно стоит прочесть. Я улыбнулся. – В целях самообразования? – Ну да. Если собираешься стать писателем, ты должен хорошо знать эту область, согласен? Иметь хоть какое-то представление об истории вопроса… Я не могу допустить, чтобы весь остаток жизни ты читал одного Стивена Кинга, какой бы он ни был офигительный. – Надо думать. Теперь я почувствовал себя еще более неловко. «Если ты собираешься стать писателем». Да, мне этого еще как хотелось, но с недавними отвлекающими факторами я уже несколько недель практически забросил это занятие. Прикинул несколько сюжетов, но все они казались плоскими и безжизненными. Казалось, что мне просто не о чем писать. Что мне не о чем поведать миру. – Над чем сейчас работаешь? – спросил я. – Над очередным ужастиком, конечно же. – Ее лицо радостно осветилось, став еще более привлекательным. – Чем-то в таком духе, во всяком случае. Это история с привидениями, так что она скорее грустная, чем какая-то еще. – Почему грустная? – Потому что рассказы про привидения и должны быть грустными. Сам-то как думаешь? При упоминании рассказов о привидениях мне обычно представлялись белые простыни, лязгающие цепи и темные коридоры с фигурами, выскакивающими на вас прямо из стены. Но, немного поразмыслив, я все-таки понял, что именно Дженни имела в виду. – Да, пожалуй. Должно быть, грустно быть привидением. – Вот именно! Если есть привидение – значит, кто-то умер. Чья-то душа позабыта-позаброшена и не может найти покоя. Все остальные горюют. И так далее. – Выходит, никаких кровавых подробностей? – Нет. – Она шмыгнула носом. – Ну… почти. Я улыбнулся, припомнив «Верного дружка» – тот чернушный рассказ, который она зачитывала на встрече клуба: про собаку, которая съела своего хозяина после его смерти. И при этом невольно подумал про Гудболда, разгуливающего по улицам городка со своей собственной псиной – что-то во мне надеялось, что нечто подобное однажды приключится и с ним. Хотя, в отличие от нас, к своему бульдогу он вроде относился по-человечески. – Рассказ про собаку был просто супер, – сказал я. – Спасибо. – Ты говорила, что он основан на каком-то реальном событии. Как ты вообще про это услышала? – Это Мари мне рассказала. – Какая еще Мари? – удивился я. – Моя хорошая знакомая. – Дженни положила блокнот на скамейку между нами. – Кстати, хорошо, что вспомнила… У меня кое-что для тебя есть. Не знаю, насколько это тебе интересно… Это Мари мне дала, и я сразу подумала про тебя. Погоди-ка… Наклонившись, она порылась в сумке у себя под ногами, и, наконец вытащив изрядно потрепанный журнал, передала его мне. – «Литературная жизнь», – прочел я название. – Посмотри с обратной стороны. Я перевернул журнал, изучая текст на задней стороне обложки. – Конкурс на лучший короткий рассказ, – объяснила Дженни. – Открыт для всех, кому еще не исполнилось восемнадцати. Если тебя отберут, то попадешь в сборник работ победителей – в настоящую книгу. Крайний срок подачи заявок уже не за горами. – Так-так… Я еще раз перечитал объявление о конкурсе, не понимая, зачем она мне его подсунула. Наконец в голове щелкнуло. – Так… так ты думаешь, мне надо участвовать? – Ну да! Тут и думать нечего. По-моему, твой рассказ реально хорош. Тебе обязательно надо отправить его. – А свой собираешься посылать? – Конечно. В смысле, что я теряю? Я несколько секунд таращился на журнал, еще раз перечитав объявление, на сей раз более внимательно. Главное, что не требовалось никакого вступительного взноса. Я боялся, что меня, конечно же, с ходу отвергнут, но раз Дженни считает, что мой рассказ действительно неплох… – У меня нет с собой ручки. Она закатила глаза. – Тебе не нужно отправлять его прямо сейчас. – Это я знаю. В смысле, записать адрес. – Да не морочься – бери весь журнал. У меня уже все записано. – Точно? – А как же иначе? – Она озадаченно покачала головой, глядя на меня. – Поэтому я его тебе и принесла. «Поэтому я его тебе и принесла». Помню, какой это у меня вызвало восторг. Это означало, что, несмотря на то что пересекались мы с ней считаные разы, Дженни все-таки думала обо мне, и осознание этого вызвало трепет, который трудно описать. Приятное тепло в животе. Я не испытывал чего-то подобного раньше, но казалось, будто только что узнал, что мир полон возможностей, о которых я даже не подозревал. Я убрал журнал в свою сумку. – Спасибо! – Не за что, – бросила Дженни. – Было бы о чем говорить. * * * На следующее утром я шел по поселку, отчаянно зевая и направляясь к дому Джеймса почти что на автопилоте. Утренний холодок по крайней мере немного помог мне проснуться: пусть даже официально наступила весна, Гриттен, похоже, столь же крепко держался за свои зимы, как и за своих обитателей. Но вокруг опять проклевывалась травка, и хотя в тот момент солнце казалось не более чем тускло мерцающей монеткой, проглоченной облаками, я чувствовал, как весна набирает силу. До меня доносилось пение птиц – чуть ли не первое за многие месяцы. Когда я дошел до дома Джеймса, сердце у меня упало. Обычно собирал его в школу и провожал по утрам Карл, но в тот день на пороге стояла Айлин. На ней был выцветший домашний халат, и она возила по двери старой синей тряпкой, скомканной в кулаке, с выражением сердитой сосредоточенности на лице.