– Ты понимаешь, что если бы речь шла про кого-то другого… – Да, я понимаю, – тяжело вздохнул генерал. – И спасибо. Если бы дело дошло до кинжальщиков, черт его знает, чем бы все закончилось. Рудницкий поднял брови: Станкевичу плевать на сплетни, значит, Тень защищает свою организацию от использования ее в личных целях. – Вели ему прийти в министерство. Я завтра зайду. – Как скажешь. Ух я ему задам! – пообещал генерал. – Эх, если бы был жив его отец, мальчик ходил бы как по струнке. К сожалению, у меня всегда не хватало времени. Скоро День всех святых, нужно посетить могилы родственников и близких. Последняя фраза генерала поразила алхимика как громом. Внезапно все замечания о том, что слово силы «умри» не всегда действует, таинственные намеки в гримуаре Луны и фраза Станкевича о могилах приобрели новый и такой очевидный смысл! «Ничего удивительного, что россияне не смогли использовать символ смерти на Поморье, – подумал он. – Еще бы! И не смогут. Не массово. И Германия в свою очередь…» – Какой же я идиот! – пробормотал он. – Что? – Когда ты можешь созвать международную конференцию? – лихорадочно спросил Рудницкий. – Какую конференцию? Ты с ума сошел? Идет война! – Ты не понимаешь? Никто нас не атакует! Никто! – О чем ты говоришь, черт тебя подери! – Я не могу сказать! Проклятые могут услышать, о чем мы говорим, на расстоянии сотни метров! Если они вмешаются, то ничего не получится. Созови конференцию, это обеспечит нам безопасность. Абсолютную безопасность! – Ты имеешь в виду Варшавской республике? – Да! – Но… – Нет никаких «но». Сделай это как можно быстрее, каждый час на счету! – Ты говоришь, что на нас никто не нападет? – переспросил Станкевич. – Конечно. Если я расскажу сторонам конфликта то, что знаю. – И ты не можешь мне этого сказать? – Не могу! Это очень рискованно! Часть, если не большинство theokataratos не хотят прекращения войны, поскольку это не позволяет нам сплотиться и выступить против них, а их чувства во много раз превосходят наши. Поверь мне! – А если бы ты это написал? Пойми, речь не обо мне, однако, если дело не выгорит, я не только утрачу положение, но и репутации нашей страны будет нанесен непоправимый ущерб. – Написать? Ну ладно, – решился Рудницкий. – Ладно. Позови Наталию, пусть принесет бумагу и перо. Через минуту девушка вложила в руку мужу карандаш, а вторую его руку положила на тетрадь. – Карандаш будет лучше, – сказала она. – Мне уйти? – Да, и прости, дорогая, но это ради твоей безопасности, – сказал он. Он подождал, пока жена выйдет, и склонился над тетрадью. – Встань за моей спиной и контролируй, четко ли я пишу, – распорядился алхимик. – Уже. Рудницкий тщательно прорисовывал печатные буквы, каждое его движение направлял Станкевич. Когда он написал последнее предложение, то так устал, словно разгрузил вагон угля. – Это… Это не может быть правдой! – простонал Станкевич. – Если бы оказалось, что ты прав… – …то много людей, и не только людей, были бы недовольны, – закончил Рудницкий. – А сейчас сожги тетрадь. – Как? – Посреди стола должна стоять патера с фруктами, освободи ее, положи туда тетрадь и подожги! Алхимик ощутил на лице жар, его ноздри уловили запах сгоревшей бумаги. – Все! – проинформировал Станкевич. – Остался только пепел. – Когда ты соберешь конференцию? – нетерпеливо спросил Рудницкий. – В деле только Швейцария, – задумчиво ответил офицер. – Я сделаю все, что в моих силах, но сроки зависят от наших… партнеров. Не раньше чем через три дня и не позже чем через неделю. – Хорошо. И еще одно: у меня хорошие новости. – Слушаю? Рудницкий коротко рассказал о событиях, которые привели к остановке роста варшавского анклава, опуская некоторые детали. – Это прекрасная новость! Ты уверен, что Зав будет в состоянии контролировать ситуацию? – Да, это в его интересах. Стабилизация коридора не позволит пропустить никого сильнее его, а более слабых он заставит следовать правилам, какие мы совместно установили. – Он сдержит свое обещание? – Конечно, Проклятые не могут нарушить слово, данное в круге. – Прекрасно! – повторил генерал. – В таком случае я побежал. Завтра встречаемся в министерстве. Они попрощались коротким пожатием руки, и Станкевич почти выбежал из комнаты. «Только бы мы успели, – подумал Рудницкий. – Потому что есть только один способ остановить неизбежное: убить меня до того, как дойдет до конфронтации. А если мои враги узнают, что я планирую, я не дам за свою жизнь и ломаного гроша». * * * Наталия с беспокойством смотрела на пузырек с первичной материей, открыла бутылочку с чернилами и осторожно, используя аптекарскую мерку, досыпала первичную материю в чернила. – Это ужасное расточительство, – буркнула она. – Возможно, – беспечно ответил Рудницкий. – Теперь я буду видеть, что пишу, поскольку я могу видеть первичную материю в отличие от обычных чернил. Я должен приготовить инструкции для нескольких человек. Сам, без помощи. – Скажи мне, в чем дело. – Скажу, но не сейчас. – Ты не доверяешь мне? – Доверяю, и это не вопрос доверия, а безопасности. Твоей безопасности. Поговорим об этом позже, когда уже все закончится. – Я могу чем-то помочь? – Ты уже помогаешь. И ты тоже получишь письменные указания. Прошу, выполни их в точности, даже если сочтешь мои инструкции абсурдными. От этого зависит наша жизнь. А сейчас помоги мне одеться. – Ты куда-то идешь? – Да, мне нужно заехать в аптеку и встретиться со Станкевичем. Девушка подала ему пальто и шляпу, помогла застегнуть пуговицы. – Я проведу тебя к карете, – предложила она. – Хорошо. Ну что еще? – спросил он, услышав вздох жены. – Когда я была не замужем, то представляла себе, что выйду за безумно влюбленного в меня аристократа и буду организовывать бал за балом. А сейчас… – Ну? – Мечтаю только о покое. Я хотела бы, чтобы неделю или две к нам никто не приходил и не создавал нам проблем. Может, мы купили бы имение в деревне? – Можно об этом подумать, – сказал Рудницкий. – А что относительно покоя, то уже недолго. Они вышли на улицу, и Наталия помогла мужу сесть в карету.