– Я так понимаю, что это не только из-за нас? – Не только из-за вас. Гувернантка не настаивала на объяснениях, она нетерпеливо посмотрела на часы. – Они могли бы поторопиться, – буркнула она. – Поскорее бы все это закончилось. А вот и Тамара. Что эта девочка вытворяет?! Оделась как на похороны! Самарин вздрогнул при упоминании о похоронах, хотя замечание Успенской было справедливым: длинное черное платье, украшенное белым жабо, черные перчатки и шляпка с вуалью создавали впечатление, что дочь Корсакова собралась на кладбище, а не во дворец. Однако слова гувернантки навели Самарина еще на одну мысль, и он выругался. – Где его комната?! Ну? – закричал он, хватая Успенскую за плечи. – Что проис… Самарин оттолкнул ее и побежал наверх, перепрыгивая через две ступеньки, но до того, как он поднялся на второй этаж, раздался выстрел. Генерал как в тумане увидел бледное, застывшее в гримасе ужаса лицо гувернантки и удивление в глазах Тамары. Только девушка не поняла еще, что произошло. А ведь было так очевидно: Корсаков знал, что существует только один способ, чтобы смягчить гнев монарха, – принять всю ответственность за проступок дочери и доказать свою невиновность, пожертвовав своей жизнью. Слово, брошенное им Успенской, не было неосмотрительностью, а только прощанием с любимым человеком, которому он поручает судьбу своего ребенка. Откуда-то издалека долетали крики слуг, кто-то плакал, хлопали двери. Генерал считал удары сердца, как на войне, хотя вокруг не было врагов, только две перепуганные женщины. * * * Глобачев был одет в мундир, в котором его арестовали, только без погон, обрывки ткани свидетельствовали о том, что тот, кто их сорвал, был не слишком деликатен. Но, несмотря на это, жандарм излучал уверенность в себе, а фотографии, которые продемонстрировал ему Самарин, окинул презрительным взглядом. – Я обменялся с дочерью Корсакова несколькими словами, и что из этого? – Он пожал плечами. – Это же не преступление. В худшем случае ее отец, этот престарелый гриб, может иметь к Тамаре претензии, что она встретилась со мной без компаньонки. Если девица подбила цесаревича вынести какие-то тайные документы, то это не мое дело. Безопасностью царской семьи занимается Конвой, – злорадно добавил он. – Ее показания свидетельствуют против вас, – процедил Самарин сквозь зубы. – Правда? Пусть она их повторит перед судом. Самарин сжал кулаки: жандарм точно знал, что не будет никакого процесса, поскольку в дело замешан наследник престола. – А что вы скажете про векселя некоего Завьялова? – спросил генерал. – Мы нашли их у вас дома. Если вы забыли, то это офицер варшавского гарнизона, который сильно хотел вызвать на дуэль моего кузена Олафа Рудницкого. – Кузена? Правда? – издевался Глобачев. – И каким это чудом я мог выкупить долги Завьялова? Я никогда не служил в Варшаве. – Конечно, однако вы были инспектором и контролировали работу тайной охраны в варшавской губернии. – Возможно, я раз или два посещал Варшаву, – признался Глобачев. – А про векселя? Я впервые о них слышу. Может, кто-то их подкинул? Например, какой-то личный враг, – добавил он с дерзкой ухмылкой. Самарин молча вышел в коридор и закурил. Его не удивляло поведение жандарма, он ожидал чего-то подобного. Глобачев надеялся, что никакого суда не будет, в лучшем случае его лишат звания и выкинут из тайной охраны. Возможно, посадят. Однако было незаметно, что его беспокоила такая перспектива, хотя среди узников найдется немало таких, кто готов поквитаться с офицером охраны, пусть и бывшим. Вывод? Господин Глобачев рассчитывал на то, что не попадет в тюрьму, а значит, за ним кто-то стоял. А если так, то возникает вопрос: чего хотел жандарм, а скорее, его таинственный покровитель? Было очевидно, что он пытался убить Олафа, когда тот еще был никому не известным алхимиком. Только зачем? Кому в то время мешал Рудницкий? И для чего была вся эта интрига с цесаревичем и дочерью Корсакова? Поскольку трудно допустить, что врагам империи нужна была какая-то случайно выбранная карта. «Что ж, придется воспользоваться сорок седьмым параграфом закона о чрезвычайных методах борьбы с терроризмом», – подумал он. Подняв руку, он позвал унтер-офицеров в темно-синих мундирах, напоминающих кавалерийские. Оба служили в грозном Пятом отделении жандармерии, занимающемся преступлениями членов Отдельного корпуса жандармов. Мужчины отдали честь и отрекомендовались. – Поскольку генерал Глобачев отказался давать показания, от имени его величества я разрешаю вам принять меры, предусмотренные в параграфе сорок семь, – сказал он решительным тоном. – Как далеко мы можем зайти? – спросил старший, седой вахмистр. – На ваше усмотрение, – ответил Самарин. – Но с одной оговоркой: когда закончите, узник должен быть в состоянии отвечать на мои вопросы. Вахмистр кивнул и вошел в камеру, в которой держали Глобачева, его товарищ последовал за ним. Отношения между тайной охраной и жандармерией были непростыми, поскольку оба органа подчинялись министерству внутренних дел, а их компетенции перекрывали друг друга. Лишь в тысяча девятьсот втором году их разделили, предоставляя тайной охране право проводить операционно-следственные действия, в то время как жандармы занимались допросом политических преступников. Однако использовать это разделение на практике было трудно, а иногда и невозможно. Кроме того, руководящие должности в тайной охране могли занимать как полицейские, так и жандармы, что создавало систему сложных служебных и внеслужебных отношений. Хаос усугублял тот факт, что существовали подразделения жандармерии, формально не входящие в состав Корпуса жандармов, но подчиненные его руководству, а сам корпус в некоторых вопросах воспринимали как часть структуры военного министерства. Самарин решил воспользоваться помощью Пятого отделения, поскольку Отдельный корпус жандармов ненавидел предателей, и каждый такой случай воспринимался как пятно на чести всего корпуса. * * * Глобачев не выглядел страдающим, он сидел прямо на тюремном табурете, только мокрый от пота мундир, посеревшее лицо и забинтованная до локтя рука свидетельствовали о том, что с ним явно что-то не так. – У него сломаны пальцы и вывихнуто запястье, – отчитался вахмистр. – Мы дали ему морфий, но этой дозы надолго не хватит. Он согласился ответить на все ваши вопросы, но, если он изменит решение, позовите нас. Мы будем поблизости. Самарин подождал, пока мужчины выйдут, после чего устроился напротив арестованного. – Я так понимаю, что мне не придется снова обращаться за помощью к вашим коллегам? – спросил он. Жандарм испуганно кивнул, не осталось и следа от его прежней презрительности. – Я все расскажу, – лихорадочно заверил он. – Почему вы хотели убить Олафа Рудницкого? – Мне приказали. – Кто? – Theokataratos. – Кто?! – Проклятые. – Почему вы с ними сотрудничаете? – Они помогли мне, – пробормотал он, отводя взгляд. – Каким образом? – Я заболел. Сифилис, – добавил он по требовательному жесту Самарина. – Они вылечили меня и пообещали… – Что? – Выгоды в будущем, – уклончиво ответил жандарм. – Помощь в получении более высокой должности, деньги… – Каким образом они могли вам помочь в карьере? Или при дворе есть сторонники Проклятых? – Я ничего про это не знаю! – быстро ответил Глобачев. – Подробности мне не сообщали, были только предложения. – И из-за этих предложений и горсти сребреников вы предали своего царя и товарищей по оружию, – с презрением произнес Самарин. – Вы считаете, что вы лучше? – с ненавистью прошипел жандарм. – А вы знаете, как бы ко мне относились мои «товарищи по оружию», если бы узнали, что я сифилитик? А может, меня спас бы его величество? Деньги? Не трудно быть благородным, имея такое состояние, как у вас! – Вы пришли в госпиталь, чтобы убить меня, – внезапно сказал Самарин, игнорируя высказывание жандарма. Неожиданно все, казалось бы, непонятные детали сложились в одну логическую цепочку. – Нападение на дворец ваших рук дело? – резко спросил он. – Нет! Это большевики. Вы же сами допрашивали нападавших. – Какие приказы вы получили? Глобачев отвел взгляд и стиснул губы. Самарин резко поднялся, переворачивая обшарпанный столик. – Ну как хотите, – произнес он ледяным тоном. – Нет! Прошу… – Отвечайте! – Я должен был убить вас и Рудницкого, ничего больше, клянусь! – Тогда зачем вся эта интрига с малышкой Корсаковой? – Вы вышли целым из всех нападений, и они начали мне угрожать. Я подумал, что, если скомпрометирую вас в глазах царя, вы вернетесь в свое имение, а там… – Меня легче будет убить, – закончил иронично Самарин. – Но зачем? Коль нападение на дворец организовали большевики, в чем я провинился перед Проклятыми? Поскольку они охотились на меня задолго до моего посещения петербургского анклава. Тогда в Варшаве тот фехтовальщик, что чуть не убил меня, – это ваших рук дело? Глобачев не ответил, он смотрел вдаль, словно стены не составляли для него преграды. Самарин терпеливо ждал, он знал, что это естественная реакция. После сильного напряжения и пыток разум силился ускорить регенерацию организма, вводя тело в своего рода транс или сон. – Да, это я его нанял, – через минуту ответил Глобачев. Голос жандарма звучал странно глухо, словно доносился из-за стены.