– Вот про это и рассказывай. Это под водочку идёт просто чудесно. Капитан вздохнул. Ему налили полную двойную, он опять вздохнул и выпил, и начал рассказывать. Ему наливали, и он выпивал, и слушатели тоже выпивали. Потом они стали всё чаще его перебивать и рассказывать сами. И, как оказалось, много чего они знали и о Серебряной горе, и об остроголовом старике, и о всяких других чудесах. Теперь говорили они, а он слушал. Ну и ещё Дмитрий Иванович помалкивал. Разговор становился всё громче. Капитан ещё немного посидел, а после встал и осторожно вышел из-за стола. Следом за ним вышел Дмитрий Иванович. Дмитрий Иванович спросил, как его лодки. Капитан ответил, что он их ещё не смотрел. Тогда с этого и начнём, сказал Дмитрий Иванович, вызвал сержанта Смирдина, начальника посошной (правильнее, инженерной) команды и велел ему следовать за господином капитаном туда, куда тот укажет, и там делать то, что будет велено. И он развернулся и опять пошёл к столу. А капитан повёл посошных к лодкам, то есть за камни и дальше, под самой кручей, вдоль реки. По дороге валялись убитые. По большей части это были юкагиры, многие из них были уже объедены. Капитан время от времени крестился. Возле лодок трупов было ещё больше. Лодки почти все были поломаны. Посошные стали выбирать, где будет меньше работы, и нашли пять таких лодок, а больше было и не нужно. Посошные взялись чинить их, а капитан пошёл обратно. Шёл, поглядывал на трупы, но Илэлэка нигде видно не было, и Имрына тоже. Когда капитан вернулся в лагерь, его опять позвали к столу, и он там просидел ещё час или даже два, пока Дмитрий Иванович не объявил отбой. Капитан пошёл к своим, сменил караул, спросил, как дела у адъюнкта, ему ответили, что всё в порядке. И слава богу, сказал капитан, лёг, немного поворочался, отмахиваясь от мошкары, а после заснул. Сны у него теперь были другие – снилась Степанида, снились непорядки в крепости, снились недостроенные дупель-шлюпки и так далее. Глава 31 Утром посошные подогнали лодки к берегу, ни одна из лодок не текла. Дмитрий Иванович дал десять солдат с десятником, дал на три недели провианта и пороха и пуль по фунту каждому. Капитан отчалил. День был так себе, с мелким дождём. И ещё: капитан шёл в первой лодке, адъюнкт во второй, так что поговорить им удалось только вечером на привале, перед самым сном. Да и разговор был не из самых лучших. Хотя вначале ничего беды не предвещало. Они поели, выпили по маленькой, но всё это почти что молча, а потом адъюнкт вдруг сказал, обращаясь к капитану: – Я знаю, тебя зовут Василий. А почему тебя ещё называют капитаном? – Потому что я и есть Василий по имени, а капитан по своей силе, – сказал капитан. – Как Атч-ытагын был по имени Атч-ытагыном, а по силе тойон. – А кто важнее – ты или тойон? – спросил адъюнкт. – Я важнее, – сказал капитан. – Потому что у меня стойбище в десять раз больше, чем у тойона. И у меня больше воинов, у всех есть огненные громы. – Ружья, – сказал, улыбаясь, адъюнкт. И повернулся, и спросил у Ефимова, как его зовут. Ефимов сказал, что Герасим, воин капитана. А Шалауров, в свою очередь сказал, что он воин по имени Никита. Адъюнкт задумался, потом спросил, куда они едут. Они сказали, что в Нижнеколымскую крепость, так, они объяснили, называется капитаново стойбище. – И там вы всех, кого туда привозите, убиваете? – спросил адъюнкт. – Что ты такое говоришь?! – недовольно сказал капитан. – Где ты слыхал такое? Но адъюнкт вместо ответа продолжил: – Да, убиваете. Но называете это великой жертвой, которую вы приносите своим предкам. Вашим предкам это очень нравится. Так мне сказал Атч-ытагын. И ещё он говорил, что мы с ним братья и что вас надо убивать, как бешеных собак, потому что вы и есть бешеные собаки, а мы люди. И он вдруг резко вскочил, и замахнулся горным молотком! Но не успел ударить! Капитан оттолкнул его руку, а после навалился на него и стал вырывать у него молоток. На помощь ему кинулись Ефимов с Шалауровым. Втроём они быстро отобрали у него молоток, а самого его крепко прижали к земле. Адъюнкт тяжело дышал, пытался вырваться, но ничего у него не получалось. Тогда он опять стал говорить очень недобрым голосом: – Вы собаки и дети собак, а мы люди. Мы храбрые и сильные, а вы лживые и подлые. Мы красивые, а вы уроды. – Уроды? – удивился Шалауров. – Но тогда и ты тоже урод. Ты ведь такой же как и мы! Смотри! И он полез за пазуху, достал оттуда зеркальце и ткнул его почти в самые глаза адъюнкту. Тот зажмурился. К ним подходили от других костров. Адъюнкт чуть приоткрыл глаза и затаился. Капитан, осмотревшись, сказал: – Вот, братцы, посмотрите на него! Я его кормил, поил. А он сейчас чуть не убил меня вот этим! – и он показал на горный молоток. Все зашумели. Адъюнкт лежал, злобно посверкивал глазами. А капитан уже спокойнее продолжил: – Но я на него зла не держу. Он же раньше совсем ничего не помнил, был как бревно. А теперь он идёт на поправку, стал как собака. А скоро совсем поправится, станет человеком, начнёт соображать как все, опять станет адъюнктом, повезём его показывать в Санкт-Петербург, царице… – Царица, это кто? – спросил адъюнкт. – Это наша верховная владычица, – сказал капитан. – Она живёт в самом большом стойбище, оно в сто раз больше вашего. И ты раньше жил в том стойбище, там у тебя была своя яранга, ты был знаменитым шаманом, умел читать говорящие бумаги, у тебя было двадцать мешков серебра, а потом ты приехал сюда, хотел раскопать могилу великого зверя, но тут злые люди напали на тебя, связали и отвезли к себе, чтобы принести тебя в жертву. И тут капитан замолчал. – А дальше было что? – спросил адъюнкт. – Ты должен сам это вспомнить, – сказал капитан. – Тогда ты опять вернёшься в то самое большое стойбище и опять будешь жить там, будешь читать говорящие бумаги, а ещё у тебе будет… И тут капитан вновь замолчал. – Что у меня будет? – спросил адъюнкт с нетерпением. – Я же сказал, ты сам должен это вспомнить! – сказал капитан. – А пока отпустите его! Шалауров и Ефимов перестали удерживать адъюнкта, и тот поднялся и сел. Потом он потянулся к горному молотку и посмотрел на капитана. – Вспоминай, вспоминай! – сказал капитан. – Тебе есть чего вспомнить! Адъюнкт взял молоток и отвернулся. Ну и чёрт с тобой, подумал капитан, убьёшь – пойдёшь под суд, потянулся и лёг поудобнее, и стал глубоко дышать, как будто уже спит. Но сам он не спал конечно же. Откуда бы там взялся сон?! Много у него было тогда мыслей, вот он лежал и раздумывал – долго, пока и в самом деле не заснул. Утром они двинулись дальше. Опять капитан плыл на передней лодке, адъюнкт на второй. И опять они весь день и сами между собой ни о чём не разговаривали, и никого на реке не встречали и по берегам не видели. Грести по течению было легко, погода стояла ясная, все не забывали, что плывут домой, вот и было у всех на душе весело. Один только адъюнкт был очень зол на вид, сидел, насупившись, и по сторонам не смотрел. Но зато вечером, когда они причалили к берегу и начали готовиться к ночлегу, адъюнкт, никому ничего не объясняя, взял горный молоток, вышел из лагеря, поднялся на ближайший пригорок и стал похаживать туда-сюда, рассматривать валявшиеся там камни, отбивать от них куски, ещё раз, уже внимательнее, рассматривать их и складывать в мешочек у пояса. А, вот оно что, подумал капитан, опять у него полевая практика, отчёт господину Миллеру, но ничего адъюнкту не сказал. Также и далее, за ужином, капитан больше помалкивал. Зато Шалауров с жаром рассказывал про то, как он ездил в Архангельск по делам, какой это весёлый город, и так далее. Адъюнкт помалкивал и только иногда посверкивал глазами. Потом капитан назначил караул, а всем остальным скомандовал отбой, они полегли и заснули. Один только капитан не спал, ворочался и думал, что, может, лучше было бы отнять у адъюнкта горный молоток, а то, думал, мало ли что тому вдруг сбрендит, ткнёт молотком по затылку – и не грусти, Степанида! Но ничего такого не случилось, и не только в ту ночь, а, можно сразу сказать, и во все последующие тоже. И даже более того, было хорошо заметно, как адъюнкт с каждым днём вёл себя всё спокойнее, уже не так кривился, и даже лицо его становилось всё чище и чище, то есть зарастали на щеках те дыры, из которых раньше торчали клыки, и даже рисунок колдовской татуировки, которой был испещрён весь его лоб, теперь с каждым днём становился всё бледнее. Шалауров, отмечая это, улыбался и говорил (конечно, так, чтобы адъюнкт не слышал), что это дело понятное, они же всё дальше удаляются от тех бесовских мест, вот поэтому остроголовый старик уже не может так их донимать, как донимал раньше, теперь его сила с каждым днём слабеет, а скоро и совсем пропадёт, и вот тогда господин Осокин опять станет тем же самым господином Осокиным, к которому мы привыкли. – А пока пускай тешится! – прибавлял Шалауров, оглядываясь на адъюнкта, который, как обычно в вечернее время, прогуливался по берегу и оббивал с камней куски. – Пусть лучше камни крошит, чем людей, – говорил Шалауров. Капитан молчал. Так прошла, может быть, неделя. А потом адъюнкт однажды ходил, как обычно, рядом с лагерем, постукивал… И вдруг замолчал! Потом, капитан увидел, адъюнкт встал на колени и начал что-то искать возле камня. Потом, наверное, нашёл, потому что быстро распрямился, стал рассматривать это в руках, а потом быстро пошёл, почти что побежал к реке. Капитан, не удержавшись, прошёл следом. А адъюнкт уже встал на колени, наклонился к воде, опустил в неё руку… и негромко, но очень радостно засмеялся. Когда капитан подошёл к адъюнкту, тот уже распрямился, разжал перед капитаном ладонь… И капитан увидел небольшой обломок серой пористой кости. – Вот! – громко воскликнул адъюнкт. – Видишь?! Я её нашёл-таки! – Кого её? – спросил капитан. – Этой… – сказал адъюнкт и сбился, помолчал, потом прибавил: – Фрагмент левой второй пястной кости. А как по-латыни, забыл! – Помолчал и сердито продолжил: – Но вспомню. – Это мамонт? – спросил капитан. – Мамонт, мамонт! – радостно повторил адъюнкт, протягивая ему свою находку. – Мамонт шерстистый. А это его левая передняя кисть. Такой кости ни у кого нет! Даже у нас в Академии! Вот Иван Данилович обрадуется! Скажет… Адъюнкт замолчал. Капитан держал кость на ладони, не знал, что с ней делать. Адъюнкт забрал у него кость и стал опять её разглядывать. И тут Шалауров, а он уже подошёл к ним, сказал: – А я думал, вы, выше благородие, серебряную руду искать изволите. – Какая тут может быть руда, в таких местах?! – презрительно ответил адъюнкт, не отрывая взгляда от своей находки. – Да тут ничего, кроме кварца, не найдёте. Очень бедная природа! Описывать нечего! – А серебро? – опять спросил Шалауров. Адъюнкт перестал рассматривать кость, посмотрел на Шалаурова и ответил вопросом на вопрос: – Какое серебро? Рудное или самородное? Шалауров посмотрел на капитана. Тот молчал. Тогда адъюнкт прибавил: – Я хочу знать, его надо из руды добывать или оно уже в чистом виде? Капитан вспомнил, как старик бросал на сковороду камни и расплавлял их, и поэтому ответил: – Рудное. – Э, – сказал адъюнкт, – это целая наука! Самородное проще, там только ходи, подбирай самородки. А рудное серебро, это его ещё надо из руды выплавить, а это не каждый мастер сможет. И вот уже возьмёшь, к примеру, пять пудов породы, начнёшь её плавить, а из неё один только свинец, а серебра ни унции! – Почему так? – спросил капитан. – А вот потому! – сказал адъюнкт. – Потому что рудное серебро… – И вдруг, словно опомнившись, вначале очень внимательно их осмотрел, а потом также внимательно спросил: – А что? Вам здесь что-то про серебро говорили? – Нет, – ответил Шалауров. – Ничего такого мы не слышали. Так, только одни инородческие басни, как всегда. – А, ну, это да, бывает, – сказал адъюнкт.