После чего ещё раз осмотрелся. Он лежал посреди казарменной хоромины, рядом с ним, с одной стороны, сидел Ефимов, со второй Шалауров, а за ними были видны головы казаков и охочих. Все они очень внимательно смотрели на него. – Ох, вы нас и напугали, ваше благородие, – сказал Ефимов. – Я думал, вы сейчас помрёте. А как вам сейчас? – Немного полегче, – сказал капитан. – А то дышать там было совсем нечем. Думал, угорю и сдохну. – Да, место там очень поганое, – сказал Ефимов. – И ещё темнотища какая! Спасибо, что ребятки помогли, а то бы я вас один не вытащил. Ребятки, а это казаки и охочие, заулыбались. Капитан стал подниматься, сел, утёр лицо руками и сказал: – Сон мне приснился очень гадкий. Будто я иду, кругом темно, а впереди… И замолчал. – А впереди костёр, – подсказал Шалауров. Капитан вопросительно посмотрел на Шалаурова. Тот усмехнулся и продолжил: – А там всем одно и то же снится. И от костра дурманный дым, и от этого дурмана всех как косой косит. – А у костра, – продолжил капитан, – старик сидит. – Да-да! – подхватил Шалауров. – Остроголовый старик, они здесь его очень крепко почитают. Это, говорят они, его гора. И это его костёр, и на костре его сковорода, вот такая здоровенная, он на неё камни бросает, камни плавятся, получаются блины серебряные, а он из них лепит серебряные блюда и складывает в стопку высоченную. Так или нет? – Не знаю, – сказал капитан. – Блюд я не видел. – Значит, вы, Василий Юрьевич, очень быстро задохнулись, – улыбаясь, сказал Шалауров. – Дальше всегда бывают блюда. И вот он их лепит и лепит, и будет лепить до конца света, чтобы когда придёт этому свету конец и мы сядем его поминать, всем нам этих блюд хватило бы на три, а то и на четыре перемены! – Так это сколько же их надо будет налепить! – сказал Ефимов. – Это же сколько на земле народу! – Вот он и не спешит лепить, – ответил Шалауров. – Ему же тоже будет смерть, как и всем нам, а кому помирать хочется? Так или не так, Василий Юрьевич? Жаловался он вам на свою службу или нет? Капитан подумал и ответил: – Я не помню. Да и мало ли чего могло мне с угару привидеться? – Эх, что-то ты темнишь, Василий Юрьевич! – не унимался Шалауров. Но капитан и тогда ничего не ответил. Все молчали. Потом Ефимов вдруг спросил, скоро ли придёт Дмитрий Иванович. – Думаю, его ещё неделю ждать, – ответил капитан. – А что такое семь дней?! Питьё, кормёжка у нас есть, зелейные запасы есть, чего ещё надо? И опять больше никто ни слова не сказал. Тогда капитан сказал Ефимову: – А помнишь, как нас на Малом Барановом камне чукчи обложили? Мы тогда чуть один другого не сожрали, такая была голодуха! А ведь после выжили, ведь же пришёл тогда Дмитрий Иванович! Ефимов молчал. – Так и сейчас придёт, никуда не денется! – уже громко сказал капитан и прибавил: – А теперь все по своим местам! Служить! И Ефимов, и его казаки, и Шалауров со своими охочими встали, разобрали ружья и пошли вниз, в линию. А капитан пошёл к себе в штабную. Когда он пришёл туда, адъюнкт спал. Но только капитан прошёл мимо него, как адъюнкт сразу заворочался, тяжело задышал, открыл глаза и посмотрел на капитана. Потом опять принюхался – и глаза у него стали злющие-презлющие. Ишь ты, почуял как, подумал капитан, много же они его трепали, если он это так чует! Потом капитан лёг к стенке и только закрыл глаза, как ему сразу привиделся остроголовый старик у костра. Теперь он и в самом деле брал свежеиспечённые серебряные блины, ещё горячие, и мял их, лепил из них блюда, потом на них что-то пальцем выписывал, и только уже после этого складывал в стопку. Стопок было очень много, потому что, думал капитан, Ефимов верно говорил, что народу много на земле, и если это правда, что когда будут поминки по этому свету, то нужно будет каждому иметь по три блюда… Ну и так далее. Вот такие были мысли. Да, а стрельбы в тот день, и также в ночь, почти совсем не слышалось, что было очень подозрительно. Глава 29 Назавтра утро выдалось солнечное, тёплое. Капитан вышел из штабной пещеры, осмотрелся. Наши сидели в линии, чукоч нигде видно не было. Вдруг из-за камней показалась Гитин-нэвыт, а за ней её рабыня. Переговорщиков при них не было. Гитин-нэвыт и её рабыня вышли на середину пустоши, рабыня расстелила на земле небольшой коврик из оленьей шкуры, Гитин-нэвыт села на него, поджав ноги по-татарски, а рабыня раскрыла над ней опахало. От комаров, подумал капитан, значит, они надолго сюда собрались, а зачем? Время шло, а Гитин-нэвыт неподвижно сидела на коврике и неотрывно смотрела на гору. Она наверняка что-то затеяла, подумал капитан, не может же она простить им то, что они отобрали у неё жениха. Да если бы она могла, давно поотрубала бы всем головы! И, может, ещё поотрубает, только дай ей силу. Вот о чём тогда подумал капитан… А дальше он подумать не успел, потому что из-за камней вдруг как повалили чукчи! Все они были в лахтачьих панцирях и с поднятыми луками, держа стрелу на тетиве. Они бежали быстро, ловко, не толкаясь, и разбегались по пустоши всё дальше и дальше, пока всю её не заняли – и только тогда повернулись к горе, взяли прицел и по команде разом стрельнули! Стрелы полетели в линию. Сволочи, подумал капитан, как метко бьют! А они ещё раз стрельнули! Стрелы визжали вразнобой, наши пока не отвечали. Гитин-нэвыт покачивала головой, рабыня водила над ней опахалом. Чукчи ещё раз стрельнули, потом ещё. Отсидимся, думал капитан, а стрелы у них скоро кончатся. И вдруг потянуло дымом. Капитан подался вперёд, глянул вниз… И увидел там горящий стланик. А день, как уже говорилось, был солнечный, и пока все смотрели на солнце, на лучников, кто-то подбежал к горе, поджёг ей – и теперь ветер разносил огонь, тот быстро разгорался, ещё немного, думал капитан, и загорится линия, и что тогда? И он побежал вниз по тропке, крича на бегу, чтобы все уходили оттуда и поднимались наверх, пока ещё не поздно. Спустившись к линии, капитан увидел там Шалаурова. – Это всё этот старик поганый! – очень злобно сказал Шалауров. – Надо идти к нему и замиряться, а иначе он покоя нам не даст! – При чём здесь старик?! – воскликнул капитан. – А кто пожар устроил? Эта девка, что ли? – Так! – очень строго сказал капитан. – Волонтёр Шалауров! Немедленно отставить панику! За ослушание расстрел! Понятно?! Шалауров сердито молчал. Капитан оттолкнул его и, обращаясь ко всем остальным, приказал идти вверх, к поварской пещере. И все остальные, то есть его солдат Пыжиков, четверо казаков с Ефимовым и пятеро шалауровских охочих, торопливо пошли вверх по тропке. Внизу горело уже очень дружно, дыму тоже было много, ничего за ним видно не было. Один казак не досчитан, и это Севрюков, подумал капитан, и один охочий, как его звали, не помнилось, надо будет после спуститься и глянуть, что с ними. Если, конечно, чукчи первыми не глянут. Капитан громко вздохнул и пошёл дальше. А за ним шёл Шалауров. А ведь Шалауров прав, невольно думалось, откуда вдруг такой пожар? Капитан остановился, осмотрелся. Снизу уже почти что не стреляли. Зато пожар становился всё жарче и злее. Человек такого не зажжёт, подумал капитан, невольно прибавляя шагу, и что теперь делать, думал он. Не нужно было лезть в пещеру, не нужно было… Тьфу, сам себя перебил капитан, да если так думать, то не нужно было отпускать адъюнкта в Устье, или, хотя бы, пропал так попал, кто виноват, сам виноват, говорили же: не лезь на чужой берег, нет – полез! И тогда получил бы один, а так получают все! И капитан только рукой махнул и пошёл дальше. Шалауров шёл за ним, помалкивал. Когда они вышли к поварской пещере, там их ждали двое поваров, один из казаков, второй из охочих. А ещё, подумал капитан, Синельников присматривает за адъюнктом, а Костюков стоит при провиантском складе, или, попросту, при мясной яме, и это всё его войско. А тут ещё опять поднялся ветер и начал сдувать дым, капитана и его людей стало видно слишком хорошо, как на ладони, и снизу опять взялись по ним постреливать. Надо было подниматься ещё выше, капитан скомандовал, и они опять пошли по тропке, теперь уже к штабной пещере. Там при ней стоял Синельников, стоял вольно, не таясь, потому что чукочьи стрелы туда уже не долетали. Капитан остановился и спросил, как поднадзорный. Смирно сидит, сказал Синельников. Тогда все стали смотреть вниз. Стланик горел уже близко, огонь подбирался к поварской пещере, а больше ничего толком нельзя было рассмотреть из-за дыма, он закрывал и гору, и пустошь. Ветер не унимался, дул крепко, дым разрывало и носило клочьями. Когда клочья расходились в стороны, было видно чукочье войско. Они так и стояли наготове, со стрелами на тетиве, и только и ждали команды. Но Атч-ытагына видно не было, а Кэт-Аймак давать эту команду почему-то не спешил. Или, думал капитан, они ещё что-то затеяли. И он не ошибся, потому что дальше было вот что: ветер начал понемногу униматься, пустошь очистилась от дыма, и капитан опять увидел Гитин-нэвыт, неподвижно сидящую на коврике. Она смотрела на гору, на её вершину, и медленно шевелила губами. Ворожит, подумал капитан и на всякий случай перекрестился. А Гитин-нэвыт достала из рукава какую-то маленькую блестящую вещицу, приложила её к губам… И заиграла нудную-пренудную мелодию! – Дынн! – пела эта малая вещица. – Дынн-дынн! Дынн-ды-ды-дын! Ды-дын! – пела она всё громче и громче. – Дрынн-ды-дынн! Ванны-яяр, подумал капитан, да это слушать невозможно, это сейчас вымотает кишки, да это боль зубовная! А Гитин-нэвыт не унималась! Она всё крепче прижимала ванны-ярр к губам, и звук становился всё тоскливее, громче, протяжнее, зануднее, печальнее, надрывнее… И вдруг сзади раздался шум! Капитан сразу же обернулся и увидел, что это адъюнкт выбежал из пещеры, но его уже схватил Синельников и держит! Но тот от него вырывается, что-то кричит! Ах, ведьма проклятая, подумал капитан и кинулся на помощь Синельникову. К ним кинулись другие, адъюнкта похватали за руки и придавили к земле. Но адъюнкт продолжал вырываться, кричал: – Отпустите меня, сволочи! Убью! Скоты поганые! – А! – отвечал на это, тоже криком, капитан: – Заговорил! Всё вспомнил! А сейчас чего не слышал, вспомнишь! И он схватил его за горло и сдавил. Адъюнкт начал хрипеть, вырываться. Капитан ослабил руку и сказал: – Нельзя боевых товарищей скотами обзывать. Они тебя от смерти сберегают, а ты на них: скоты! Нельзя такое! И он совсем убрал руку. Ванны-яяр, или попросту варган, ныл ещё громче и ещё зануднее. Адъюнкт вдруг усмехнулся и сказал: – Я тебя знаю! Тебя зовут капитан. Ты живёшь в большом тёплом доме. У тебя есть жена. – Много чего у меня есть! – сердито ответил капитан. – Но это не твоего ума дело! – Как вульгарно! – воскликнул адъюнкт. Капитан опять схватил его за горло и немного придушил. Адъюнкт тяжело дышал, но о пощаде не просил. И тут вдруг замолчал варган. Или, по-чукочьи, правильнее, ванны-яяр. Капитан поднялся, осмотрелся. Над пустошью висело толстенное облако дыма, ничего там видно не было, а только слышались отрывистые крики. – Что у них там? – спросил капитан. – Кричат, что надо отходить, – сказал Синельников. – Не отходить, а перестраиваться, – поправил его Шалауров. Все опять стали смотреть вниз, а про адъюнкта как будто забыли. Адъюнкт тоже встал и осмотрелся, и громко спросил: – Господа, где это мы? Но на него даже не оглянулись, потому что именно тогда облако дыма наконец сдвинулось, и стало отчётливо видно, что Гитин-нэвыт уже нет на прежнем месте и что вообще всё чукочье войско отходит с пустоши за камни. Но отходят они без всякой спешки или суеты, потому что это не отход побеждённого противника, а, скорее какой-то манёвр, перераспределение сил перед новой атакой. Вот только кого они собираются атаковать, подумал капитан, не против него же всё это затеяно, его же можно просто уморить голодом, а потом взять голыми руками и тут же, на месте, принести в жертву остроголовому старику. Но не успел капитан так подумать, как чукчи вдруг пошли обратно! И теперь они шли уже намного быстрей, и в них уже не чувствовалось прежней уверенности! Они уже просто отступали перед более сильным противником! И теперь они шли очень быстрым шагом, а вот уже и побежали к тому самому броду, через который сюда недавно приходил Хыпай со своим войском. А теперь туда же убегал Атч-ытагын! Нет, тут же поправил себя капитан, глядя вниз, Атч-ытагын не бежит, а идёт, на нём его любимая казачья шапка, а из-под распахнутой летней шубы виден панцирь прапорщика Спиридонова. А возле него Кэт-Аймак, он в илэлэковом панцире, этот панцирь пора возвращать, а пока Кэт-Аймак выбегает вперёд всех, поворачивает к реке… Но вдруг останавливается как вкопанный, а потом резко разворачивается и бежит обратно, к Атч-ытагыну, к войску, которое сбилось в толпу и растерянно вертит головами по сторонам. Они не знают, что делать! И вот тут из-за камней… Вышло ещё одно войско. Это тоже были инородцы, тоже в лахтачьих панцирях и с копьями, а дальше за ними шли казаки и солдаты с ружьями. Войско не спеша вышло на пустошь, развернулось фронтом к чукчам, и почти сразу вперёд войска вышел его командир. Он был невысок ростом и широкоплеч, у него на летней шубе были золочёные гербовые пуговицы, а под горлом железный горжет, или, по-простому, офицерский знак, и славная кызылбашская сабля на поясе. То есть его трудно было не узнать. – Дмитрий Иванович! – громко сказал Синельников. – Пришёл! Раньше срока! И я так и думал! И перекрестился. А капитан уже скомандовал: