– Мы не смешные, – сказал капитан, – а у нас так заведено, что кому сколько жить, решает только Бог, а не мы сами! Но адъюнкт его уже не слушал, а, опять повернувшись к Меркулову, начал напевать какую-то очень печальную песню. – Это песня расставания, – сказал Синельников. – Она вроде нашей отходной. – Но-но! – строго сказал капитан. Синельников перекрестился. Адъюнкт продолжал напевать. Меркулов широко открыл глаза, увидел адъюнкта и опять закрыл их. Адъюнкт вскоре замолчал и стал смотреть на Меркулова, а тот лежал с закрытыми глазами и не шевелился. Вдруг снаружи послышался ружейный выстрел, за ним ещё один. Капитан встал и вышел. Смеркалось. Тень от Серебряной горы была длиннющая, тёмная. Капитан спустился в линию, к стрелкам. Ефимов доложил обстановку, капитан остался ею доволен и отпустил Ефимова передохнуть, а сам остался со стрелками. И там он пробыл достаточно долго, то есть пока не пришёл Шалауров, который и сменил его. Капитан пошёл к себе. Шёл и чувствовал недоброе. И не ошибся, потому что как только он вошёл туда, то сразу увидел, что Меркулов мёртв, а этот дурень адъюнкт сидит рядом с ним и продолжает держать его за руку. Рука был синяя, очень опухшая. Капитан велел адъюнкту не мешать, а чтобы было понятней, толкнул его в бок, и адъюнкт молча полез к себе в угол. Капитан разбудил Синельникова, который спал сидя, привалившись к стене. Синельников вскочил, глянул на Меркулова, снял шапку, встал навытяжку. Капитан подошёл к Меркулову, закрыл ему глаза, сложил руки на груди и начал служить поминальную службу. Это дело было неприятное, конечно, но в то же время и лёгкое, потому что отходной канон капитан знал хорошо, за последние семь лет он его крепко выучил: вначале Отче Наш, после двенадцать раз Господи, помилуй, после Приидите, поклонимся, три раза, ну и так далее. Капитан ходил туда-сюда короткими шагами и читал, Синельников стоял не шевелясь. Время было ещё очень раннее, в такое хоронить не принято. Капитан поправил плошку, вложил в руки Меркулову лучину, но поджигать её пока не стал, и сел у Меркулова в ногах. Синельников сел рядом и вдруг начал рассказывать о том, как они в тридцатом году были вместе в деле при реке Эгаче, шли в авангарде, а рядом шёл сам Шестаков, Афанасий Федотович, бравый казачий голова. Дело было зимнее, сыпал снежок. С ними ещё были инородцы, по правую руку тунгусы, по левую коряки, а Шестаков был в панцире и в шишаке, меня, он говорил, не пробить. А пробили! Это когда коряки побежали, а чукчи на нас сверху, с горки кинулись, потому что надо было не спешить, а подождать подмоги, а так что, достала Афанасия Федотовича стрела, упал Афанасий Федотович, а тут ещё по нам как полетели стрелы, и Мишке, – тут Синельников кивнул на Меркулова, – Мишке тоже вот сюда, и он… Но дальше капитан слушать не стал, а сказал, что чего ты, Кузьма, каждый раз одно и то же поминаешь, рассказал бы лучше, как мы на следующий год пошли под началом Дмитрия Ивановича в поиск и как мая месяца двадцать третьего дня вышли к так называемому Ключинскому заливу, а там уже стояло несметное чукочье войско, их было, может, две тысячи, и вёл их свирепый тойон Наихню, но мы как ударили по ним, так они сразу побежали, а мы их догоняли и рубили, нарубили семь сотен голов, взяли полторы сотни полону, баб и ребятишек, и ещё четыре тысячи оленей, все холёные, а у нас потерь было всего семеро убитых – шестеро инородцев, один наш. – Вот о чём надо вспоминать, Кузьма! – в сердцах прибавил капитан. – А ты «Эгача», «Эгача!». – И, повернувшись к адъюнкту, спросил: – Так или нет, Григорий?! Адъюнкт ничего не ответил, конечно. А снаружи, было видно, уже совсем рассвело. Капитан послал Синельникова сбегать вниз и взять ещё двоих людей для помощи. Пока тот бегал, капитану вспомнилось, как они в тридцать третьем году в феврале месяце ездили в корякам в Олюторский острожек с ясачной командой. Синельникова с ними тогда не было, а Меркулов как раз был, и вот они пришли туда, а у коряков что за острожки, один смех, не острожек, а бобровая хатка, но ты только попробуй туда сунься, они живо тебе кишки выпустят и начнут вокруг столба гонять, кишки на столб накручивать… Ну и так далее, так что, подумал капитан, сейчас это не беда, а полбеды. И тут как раз пришёл Синельников с тремя казаками, одного из них оставили присматривать за адъюнктом, а все остальные потащили Меркулова вниз, хоронить. Капитан шёл впереди, нёс меркуловскую шапку. Когда они вошли в казарму (читай: в ту большую пещеру), то там почти никого уже не было, потому что одни тогда как раз ушли на дежурство в линию, а другие покормиться на поварню, так что тогда там был только один Чубриков, ефимовский казак, раненный стрелой под рёбра. Он лежал недалеко от входа и молча поглядывал на вошедших. Те прошли мимо него, не останавливаясь. Теперь впереди всех шёл ещё один ефимовский казак, Иван Лопухов, со светом. Лопухов, так получилось, был по этому пещерному похоронному делу самый опытный, его всегда на это назначали, а он и не спорил. Так и тогда он уверенно шёл впереди, объяснял, где лучше поворачивать. Слушаясь его, они быстро прошли одну здоровенную подземную хоромину, за ней вторую и третью, после чего Лопухов сказал, что вот тут место удобное, и при этом показал на тёмный тесный закуток. Капитан посторонился, мимо него пронесли Меркулова и положили там на пол. Капитан прочёл Трисвятое и отступил. Меркулова стали закладывать каменьями. Капитан вначале смотрел на Меркулова, а потом, когда его уже почти не стало видно, отвернулся и начал поглядывать по сторонам. Свету там тогда было немного, и он ещё всё время дёргался, поэтому толком ничего нельзя было рассмотреть… И капитану показалось, что там, кроме его людей, есть кто-то ещё. Но, тут же подумалось, это ему так только кажется, но он же не баба. Капитан ещё раз прочёл Отче Наш, надел шапку и развернулся. Лопухов выступил вперёд, он был со светом, и пошёл, капитан пошёл за Лопуховым, а остальные все пошли за капитаном. Когда они вернулись в казарму, то есть в ближнюю пещеру, то капитан увидел, что Чубриков смотрит на него и усмехается. – Что такое? – спросил капитан. – Чего ты скалишься? – Да вот, – ответил Чубриков, – я удивляюсь. Вы же, ваше благородие, один, который чёрта не боится. Даже нет, не так, а вот: чёрт вас боится, ваше благородие. – И, повернувшись, продолжил: – Лопухов, чего молчишь? Скажи, как есть! На что Лопухов только поморщился и очень сердитым голосом сказал: – Что вы его слушаете, ваше благородие! Он, может, завтра помрёт, вот и несёт чего ни попадя. Нет там никаких чертей! Синельников, скажи! – Что я скажу?! – сказал Синельников. – Ну, я не видел, ну и что? А если другие видели, тогда как? Чубриков открыл рот, засмеялся… и закашлялся, и начал харкать кровью. Капитан сердито махнул рукой, развернулся и вышел из пещеры. А дальше тогда было так. Капитан спустился в линию, к стрелкам, и просидел там до вечера, пока его не сменил Ефимов. И вот у Ефимова он и спросил про чёрта. Спросил нарочито равнодушно – чего это, мол, твои люди такое болтают, что в дальней пещере сидит чёрт. Ефимов, нахмурившись, ответил, что это не все такое говорят, а только один Чубриков. – И чего ему не болтать, – продолжал Ефимов, – если ему грудь прострелили, и он теперь не дышит, а свистит и кровью харкает. А ночью, когда все заснут, вдруг как начинает орать так, что ты хоть беги оттуда. – А чёрт где? – спросил капитан. – Какой чёрт?! – сказал Ефимов. – Это всё чубриковские бредни. Помрёт Чубриков, бредней не станет, чёрт сдохнет. Капитан подумал и спросил: – А сейчас чёрт жив? – Ваше благородие! – громко сказал Ефимов. – Да если хотите, то вот как только кто-нибудь помрёт и нужно будет опять хоронить, я сам с вами туда схожу и покажу, что ничего и никого там нет! А ждать нам этого, чую, недолго! – Ладно, – ответил капитан, – пусть так и будет. И развернулся, и пошёл к себе. Когда он пришёл туда, то первым делом увидел адъюнкта. Тот сидел в своём углу и очень внимательно смотрел на капитана. Хочет узнать, но не может, подумал капитан. И вдруг ещё подумал: и не надо! После лёг на своё место, отвернулся к стене, начал считать захваченных оленей и заснул. Во сне был тепло, он сидел у себя дома за своим столом, ел кашу, запивал казёнкой и поглядывал на Степаниду. Степанида улыбалась. А адъюнкта с ними не было! Капитан не спрашивал, но знал, что адъюнкт остался с чукчами, женился на Гитин-нэвыт, он теперь у них главный шаман и зять Атч-ытагына. Ну и славно! Капитан опять налил себе и выпил, и утёрся. Вот такой в тот вечер у него был сон. Глава 28 А назавтра наяву было вот как. Не успели они позавтракать, как пришёл ефимовский казак Самохин и сказал, что Чубриков преставился, вот Ефимов и зовёт господина капитана, как и было договорено, на погребение. А, вспомнил капитан, и в самом деле, это он про чёрта намекает – и нахмурился. Но и в то же время сразу встал, пошёл. В казарменной пещере опять было тихо, потому что почти все опять ушли на службу. Но Ефимов был на месте, с ним стояли ещё четверо казаков, Чубриков лежал прибранный, строгий. Капитан хотел уже было начать отпевание, но Ефимов вдруг сказал: – Ваше благородие, не велите гневаться. Как вы велели, так я и исполнил, но позвольте сделать сообщение. Капитан кивнул, что позволяет. Ефимов встал во фрунт и доложил: – Раб божий Чубриков Игнат перед тем, как преставиться, заявил мне под присягой, что никакой нечистой силы он во вверенной нам пещере не видывал, и на том крест целовал. Так что, ваше благородие, никого искать не надо. – Вольно, – ответил капитан. После сказал: – При чём здесь Чубриков? Я по своему разумению действую. И приказал поднимать. Чубрикова подняли, понесли. Опять впереди шёл Лопухов со светом, за ним капитан с чубриковской шапкой, а уже за ним все остальные с Чубриковым на плечах. Место уже было выбрано, шли быстро. Так же быстро, прости, Господи, капитан после читал канон, потом закладывали Чубрикова каменьями, потом развернулись уходить… Но капитан сделал знак погодить и сказал, что он всех отпускает, а Ефимову велит остаться. Ефимов помрачнел, но промолчал, взял у Лопухова свет, поднял его над собой и предложил капитану следовать за ним. Капитан последовал. Ефимов ступал осторожно, с оглядкой, капитан так же с оглядкой шёл за ним. Первых две хоромины они прошли молча, а после, когда повернули к третьей, Ефимов сказал, что как только господину капитану надоест, они сразу повернут обратно. Но капитан молчал, они шли дальше. Проходы там были достаточно широкие, идти было легко. Потом они перешли через небольшой ручей, капитан подумал, что вот куда надо будет послать поваров, потому что талая вода уже в глотку не лезет. Потом они ещё прошли, воздух стал сырой, вонючий, капитан подумал, надо поворачивать обратно, а то как бы не рвануло, вон как адъюнкт рассказывал про шахты, да и капитан сам не однажды слышал… И тут он поскользнулся и упал, и покатился под уклон! И катился немало! Потом остановился, встал, осмотрелся… А света нигде не было! Да как так, подумал капитан, куда это Ефимов пропал? И он окликнул: – Ефимов! И отдалось как в колодце: «Ефимов!». Капитан проверил саблю, та была на месте. Это уже легче, подумал капитан и ещё раз осмотрелся. Вокруг была сплошная тьма, воняло газом. Так надышишься и угоришь, подумал капитан. В прошлом году в Среднеколымске, говорили, угорела целая семья, шесть человек, канцелярист, жена и четверо детей. А канцелярист у них был толковый, не то что наш Черепухин, ну да наш не угорит, наш осторожный… Капитан стоял и слушал, и присматривался. Ничего не было ни слышно, ни видно, только иногда посверкивали искры. В одном месте искр было больше. Капитан пошёл в ту сторону. Шёл осторожно, вдоль стены, на ощупь. Искр становилось ещё больше. Потом стало слышно, как они потрескивают. Капитан пошёл быстрее и споткнулся. Остановился, осмотрелся, увидел слабый отблеск света на стене и хотел уже было окликнуть Ефимова, но передумал и, стараясь не шуметь, пошёл на свет. Шёл долго. Свет на стене становился всё ярче. Потом свет начал дёргаться. Потом пропал. Капитан прошёл ещё немного вдоль стены, и свет опять появился. Свет становился то ярче, то слабее. Запахло горелым. Да что это, костёр, что ли, подумал капитан, остановился и прислушался. Сразу стало совсем тихо. Тогда капитан пошёл на свет. Свет начал угасать. Капитан напугался, что он не успеет, и прибавил шагу, начал раз за разом оступаться, но ему очень не хотелось оставаться в темноте, он шёл всё быстрей и быстрей… И вышел на свет. Перед ним была небольшая подземная хоромина, посреди которой горел костёр, а возле костра сидел старик инородец в высокой шапке. Старик смотрел на костёр. На костре стояла большая чугунная сковорода, на сковороде что-то потрескивало. Капитан застыл на месте. Старик принюхался и обернулся, увидел капитана и оскалился. Зубы у старика были длинные и острые, как у собаки, капитан смотрел на них как заворожённый. Старик что-то сказал, и капитану почудилось, будто он слышит: – Подойди ко мне. И капитан пошёл к нему! И подошёл совсем близко. Старик сделал знак рукой, и капитан сел туда, куда ему было указано. Старик опять что-то сказал, и капитан теперь услышал вот что: – Ты голоден? – Нет, – ответил капитан, а сам подумал: кто это? Неужели это он?! – Да, – так же странно ответил старик. – Это я. И, улыбаясь, снял шапку. Под ней у него был длинный острый череп. Мне это снится, подумал капитан, я надышался угарного газа, мне нужно приложить мокрую тряпку к губам, меня нужно вытащить во двор, немедленно, а иначе я подохну здесь! – Э, – сказал старик, улыбаясь. – Не о том ты думаешь. Когда люди встречают меня, они радуются. Хочешь, я сделаю тебя самым богатым во всей тундре? Или ты хочешь стать самым сильным? Или чтобы у тебя было много-много жён и сыновей? Много оленей? Много воинов? Почему ты молчишь? Или ты думаешь, что если ты ничего мне не ответишь, то я ни о чём не догадаюсь? Но капитан и сейчас промолчал. – Небо не любит таких, как ты, – сказал старик. – Поэтому на небо ты не попадёшь. Или ты очень хочешь туда? Скажи, и я помогу тебе попасть на небо. Но ничего хорошего там нет! Я рад, что ты туда не просишься. Старик надел шапку и опять стал смотреть на сковороду. Сковорода, как теперь ясно видел капитан, была пустая. Старик осмотрелся, поднял с пола первый попавшийся камень и положил его на сковороду. Камень начал понемногу плавиться. Камень был самый обыкновенный, но он плавился! Вот он, видел капитан, уже расплылся по всей сковороде и засветился чистым серебряным светом. Старик осторожно взялся рукой за край раскалённой сковороды, встряхнул её, серебряный блин подпрыгнул и перевернулся на другую сторону, и старик опять поставил сковороду на огонь. Капитан смотрел то на старика, то на сковороду, то опять на старика. Вдруг старик очень серьёзным голосом заговорил: – Сейчас ты узнаешь, почему я пригласил тебя к себе. Потому что больше приглашать некого. Здешние люди все стали ленивые, глупые. Простого дела сделать не могут. Жертву не могут принести. Я им говорю: так надо сделать. И вот так. А они делают наоборот. И что получается? И им плохо, и жертве плохо. Она мучается. А ты очень хороший воин! Я видел, как ты пустил огненную стрелу через всю пустошь прямо ему в сердце, и он упал мёртвый. Это был очень хороший выстрел! И очень сильный. Я после долго камлал, пока его обратно оживили. Поэтому ещё раз говорю тебе: ты мне очень понравился, я вижу, тебе можно самые трудные дела поручать. И вот я тебе поручаю: принеси в жертву сам знаешь кого, принеси правильно, и я за это дам тебе столько серебра, сколько ты сможешь унести за три раза. И сколько все твои люди тоже за три раза унесут. Разве это дешёвая плата? Капитан молчал. Старик заулыбался и сказал: – Я так и думал. Ты слишком великий воин, чтобы соглашаться на такую плату. А как же! Великое дело делается за великую плату, и это правильно. Поэтому я вот что говорю: видишь эту волшебную жаровню? Я подарю тебе её, и тогда всё то, что ты на ней будешь жарить в любом месте и в любое время, будет превращаться в серебро. Ты станешь богаче всех в тундре! Соглашайся! Только быстро! Соглашайся, я тебе сказал! Говори: я согласен! Ну, говори же! Говори! – Нет! – громко сказал капитан. И сразу полыхнуло пламенем! Громыхнул гром! Всё вокруг вдруг затянуло дымом! Стало нечем дышать! Капитан упал и потерял сознание. Когда капитан очнулся, он лежал в тёмной пещере на спине, над ним склонился Ефимов и испуганным голосом повторял: – Ваше благородие, вы живы? Вы живы, ваше благородие? Капитан облизал губы и ответил: – Жив.