– Отбой пока что. Завтра выступаем. И развернулся, и пошёл к своей палатке. Лёг, долго не спал, сжимал карту в руке, думал то о чукчах, то о коряках, то о Серебряной горе, о Степаниде, а после всё-таки как-то заснул. Глава 18 Утром капитан, только открыв глаза, сразу посмотрел на Обром-гору. Там на вершине висела тёмная грозовая туча. Потом, пока они собирались в дорогу, в туче засверкали молнии, раздался гром. И так продолжалось ещё достаточно долго – они поели и собрали стойбище, сели в лодки и поплыли, а на Обром-горе всё продолжалась гроза. Вот и говори после этого что хочешь, думал капитан, вот же и остались они вчера живы, не убило их! Или гора вчера просто ошиблась? Или потому, что он вчера был без креста? Ну и так далее. Рассуждая таким образом, капитан смотрел по сторонам, помаргивал. Берега реки были уже не такие заросшие, как прежде, теперь на них только кое-где торчали низкорослые деревья, а то и совсем корявые кусты, а всё остальное было пустошью, покрытой редким серым мхом. То есть казалось, никому там нигде нельзя спрятаться, а вот капитану время от времени вдруг начиналось чудиться, что за ними кто-то следит. А так всё было тихо и пусто, конечно, и прошло ещё два дня, а никого и ничего они так и не встретили. А потом, на третий день, они увидели, что с правой стороны в Анюй впадает довольно-таки широкая река, так называемая Тетемвея. Если идти по Тетемвее, думал капитан, а дальше, после волока, по Орловке, а там по Ангарке, потом по Яблону, так вот вам уже река Анадырь! А через три дня на ней Анадырская крепость и знаменитый её комендант, Дмитрий Иванович Павлуцкий, или, по-чукотски Йакунин, то есть Беспощадно Убивающий. Да, что и говорить, уважают чукчи Дмитрия Ивановича, дальше подумал капитан, да и как его не уважать, когда в Андырске шестнадцать пушек (а в Нижнеколымске три), и гарнизонных солдат в Анадырске двести четыре (а в Нижнеколымске одиннадцать), и крепостных башен в Анадырске… Ну да чего теперь считать, подумал капитан, потому что это же действительно как кому на роду написано, так после и бывает в жизни, и встал в лодке, поднял руку, все остановились. Капитан махнул Шиверкину. Шиверкинская лодка выгребла вперёд и подошла к капитанской. Капитан спросил, готовы ли. Шиверкин ответил, что так точно. Имеются ли какие просьбы по службе, спросил капитан. Не имеются, ответил Шиверкин, вот только бы дать нам ещё одну лодку да к ней ещё пятерых казачков. Не положено, ответил капитан, видишь, сколько у меня народу, ты лучше давай скорей греби к Дмитрию Ивановичу и передай ему, что очень его ждём, пусть идёт к нам со всей поспешностью, и всё. И так оно и в самом деле было, потому что больше никаких слов там более не говорилось, а Шиверкин со своими сели к вёслам и ушли вверх по Тетемвее, а капитан повёл всех остальных дальше вверх по Малому Анюю. Для капитана это были совсем новые места, он по ним раньше никогда не хаживал, потому что нечего там было делать, никто там не жил, не промышлял, не хоронился. Но карта указала именно туда, и они шли по карте. Иногда капитан поглядывал в ту сторону, в которой скрылся за поворотом Шиверкин, и думал о том, что чего тут спешить, да Захар там пусть хоть заспешится, а дороги ему до Анадырска – это ещё три недели, а потом ещё не меньше двух недель идти вверх по Анадырю до Трёхсобачьей горы. Так что опять же, что кому написано. Но, конечно, и читать надо уметь! Вот с такими и другими мыслями прошло ещё три дня, река становилась всё уже и уже, кустов вдоль берегов уже почти совсем видно не было, но всё равно капитану то и дело казалось, что за ними кто-то посматривает. Капитан иногда вдруг командовал всем остановиться, а сам поднимался во весь рост и смотрел по сторонам, но никого конечно же не замечал. И так, мало-помалу, наступил четвёртый вечер, а после Оброма седьмой, а всего, после Нижнеколымска, тринадцатый. Они причалили к берегу, учредили лагерь, расставили караулы, потом сели совещаться. Сидели капитан, Шалауров и Ефимов. А Илэлэк не пришёл. Да он уже который раз не приходил, его люди говорили, что ему некогда, что он совещается со своим новым шаманом и слушает предков. Так Шалаурову и в тот четвёртый вечер ответили. Он вернулся к костру злой-презлой, сел на своё место, повторил эти слова, потом задумался, а потом уже весёлым голосом прибавил, что Илэлэк по-своему прав, не желая высовываться вперёд всех. Только дураки, продолжил Шалауров, всё время лезут вперёд. И вдруг стал рассказывать о том, что у здешних инородцев есть такая присказка, что если даже кто-нибудь найдёт Серебряную гору, то он не торопится лезть на её вершину, где лежат большие кожаные мешки с серебром. Зачем это ему?! Там же, на тех мешках, сидит злобный старик и курит трубку, и плюётся раскалёнными угольями, и выжигает глаза тем, кто туда залезает. Поэтому, продолжил Шалауров, умные люди серебро собирают внизу, там оно висит как сосульки на скалах, и инородцы их из луков отстреливают, подбирают и быстро уносят, пока старик их не учуял. – А ещё, – вдруг громко продолжил Шалауров, – если пришёл, а к столу не садишься, значит, ты недоброе задумал! – И закричал: – Держи его! И первым кинулся вперёд! За ним кинулись его служилые. А кто-то кинулся от них в кусты! Но там тоже стояли шалауровские люди – и они его схватили! Когда капитан подбежал туда, то увидел, что Шалауров крепко держит за шиворот какого-то невысокого инородца в чукочьей кухлянке. – А! Чукча! – сказал капитан и сдёрнул с него капюшон, задрал ему вверх волосы, посмотрел ему на лоб, на рисунок защитной наколки, и с удивлением воскликнул: – Нет, это не чукча! – И спросил у него: – Ты коряк? Тот молчал. Шалауров подступил к ним, посмотрел на рисунок на лбу, повторил уверенно: – Коряк, конечно! – И сразу спросил что-то по-корякски. Но пойманный не отвечал. Шалауров самодовольно усмехнулся и сказал: – Помолчит и поумнеет, я их знаю. И я его ещё три дня тому назад почуял. А тут смотрю: ползёт кто-то по канаве. Ну, я и крикнул! И он опять повернулся к пойманному лазутчику, опять что-то спросил, а тот опять не ответил. Капитан посмотрел на Синельникова. Синельников перевёл: – Господин Шалауров пообещал, что если этот дурень будет молчать, то мы порежем его на мелкие кусочки и скормим водяным червям. Капитан снова посмотрел на лазутчка, потом обернулся. Сзади стояли наши, юкагиры, никто ничего не говорил. Потом юкагиры вдруг расступились, и вперёд их вышел Илэлэк. Илэлэк долго смотрел на лазутчика, а потом сказал (Синельников переводил) примерно вот что: – Мы затеяли большое дело, и нам надо спешить. А ты нам мешаешь. Мы тебя за это повесим за горло так, чтобы ты не доставал ни до земли, ни до воды. Твоя душа повиснет в пустом воздухе, она будет одна, её не встретят предки, она будет висеть здесь под деревом до той поры, пока не одумается и не позовёт нас, и не расскажет нам, в чём тут было дело. А пока что повесьте его! Где верёвка?! Побежали за верёвкой. Капитан разжал руки. Лазутчик медленно осел на землю и замер. Лицо его не выражало ничего. Да, может, он и не боится ничего, подумал капитан. Да и это не самое главное, а то, кто он такой – чукча или коряк. Если это чукча, то его к нам подослал Атч-ытагын, мы с Атч-ытагыном воюем, и в этом нет ничего удивительного, что он подсылает к нам лазутчиков. А вот если это коряк, то откуда он здесь взялся? Для коряков это очень далеко, так что если они досюда добрались, то это очень не зря! И тут уже нужно десять раз подумать, прежде чем повесить этого человека. Или, наоборот немедленно повесить! Или… Капитан задумался. Принесли верёвку. Меркулов стал вязать из неё удавку. Лазутчик смотрел на это и помаргивал. Меркулов проверил, хорошо ли затягивается петля, и передал её капитану. Капитан тоже проверил верёвку… и вдруг протянул её лазутчику. – На, возьми её, – сказал капитан, – и отнеси своему тойону, скажи, что ты плохой лазутчик, и скажи, чтобы он тебя на ней повесил. Держи! Внимательно выслушав капитана, а потом Синельникова, лазутчик с опаской взял верёвку. Руки у него дрожали. Капитан строго спросил: – Понял меня? Лазутчик утвердительно кивнул. – Тогда можешь бежать обратно к своему тойону, – сказал капитан. – Но только знай! Если обманешь и не скажешь ему правду о том, почему ты остался в живых, тогда я сам к вам приду и сам тебя повешу. А пока беги! Синельников опять перевёл, лазутчик опять кивнул, развернулся и побежал. Бежал он вверх, к горам. Никто за ним не гнался и никто его, конечно, не встречал. Шалауров сердито вздохнул и сказал: – Не скажет! – Скажет! – возразил Синельников. – Коряки народ ответственный. Иметь с ними дело легко. А капитан на это ничего не говорил. И когда они опять сели к костру, капитан почти всё время молчал, а Шалауров вначале долго и очень подробно рассказывал о том, как он впервые почуял лазутчика, и как после готовился его поймать, и какие у здешних инородцев бывают при этом военные хитрости, и какие между ними были войны вообще, и сколько ещё будет новых войн. – Как, впрочем, – сказал он, – и у нас с ними, с теми и другими, войн будет ещё предостаточно. Так что не надо было отпускать поганца этого! Сколько они наших перерезали! И сколько ещё резать будут! Но капитан на это снова промолчал. Зато Ефимов, помолчав, сказал задумчиво: – На то и война, чтобы резали. И на этом тот военный совет кончился. Шалауров и Ефимов встали и ушли к своим, а капитан лёг, зажмурился и, не глядя на огонь, ещё долго думал о коряках, о их прошлогоднем бунте, и о нынешнем, уже в этом году, новом бунте, о котором рассказывал Шиверкин. А у нас, подумал капитан, ещё и новый бунт, правда, уже чукочий: восьмерых наших убили на Колымском Устье, а девятый исчез. Говорят, что он ещё живой и что его везут на Серебряную гору, чтобы там казнить. Жалко его, конечно, но, с другой стороны, он ведь сам в этом виноват, дурак, а теперь из-за него, правильно сказал Ефимов, из-за такого одного дурака мы теперь рискуем всем войском. Дурак и есть дурак! Но, правда, тут же подумал капитан, Ефимов дурак, и Шалауров тоже дурак, если его внимательно послушать, а потом подумать, что он говорит. Да и сам он, капитан, дурак, и ещё какой, потому что… Ну и ладно, сам себя перебил капитан, ведь на кого у них в войске не глянь, да и вообще кого по жизни ни вспомни, все хоть понемногу дураки, так что, теперь никого спасать не надо? Но не по-христиански как-то это… Ну и так далее. То есть много о чём капитан тогда успел подумать и передумать. Лежал, поглядывал на догорающий огонь, ночь была светлая, караулы были выставлены двойные и менялись вдвое чаще. И ещё: а до Серебряной горы, как сегодня сказал Илэлэк, остаётся ещё восемь дней пути, не меньше. А сколько в восьми днях часов? А минут? Капитан начал считать, сбился со счёта, разозлился и заснул. Глава 19 А утром они быстро собрались, отчалили, и начались те последние восемь дней пути, за которые, надо сразу сказать, ничего особенного не произошло. Капитаново войско просто плыло и плыло себе по Малому Анюю. Берега его были пустынные, а сам он становился всё уже и уже и всё время петлял. Вода в Анюе была бурная, течение быстрое, с перекатами и водоворотами, так что теперь они уже не столько плыли на вёслах, сколько шли с бечевой вдоль берега, тащили лодки против течения. А вечером, когда они останавливались на ночлег, Илэлэк посылал своего нового шамана, Имрына, вверх на утёсы, посмотреть, далеко ли ещё до той так называемой, так пока что называл её Илэлэк, Горы-Которую-Мы-Ищем. Имрын поднимался на утёсы, смотрел, возвращался и каждый раз говорил одно и то же: что Горы-Которую-Мы-Ищем пока что не видно, потому что её закрывают другие, более высокие горы. И прибавлял со всей возможной серьёзностью: – Потому что это ещё рано. И уходил к себе, ложился на землю и всю ночь слушал советы предков. А утром они все вставали, собирались и плыли дальше. Река петляла. Хорошо Атч-ытагыну, думал капитан, его люди идут прямо, им ближе. Но зато им круче, потому что горы здесь высокие, и, получается, Атч-ытагын со своими идёт вверх-вниз, а капитан со своими то вправо, то влево. То есть, как говорил Шалауров, то на то и получается, поэтому капитан и Атч-ытагын, скорей всего, придут к Серебряной горе одновременно. А так как, продолжал Шалауров, у капитана сил всё же побольше, то мы, встретив Атч-ытагына, сразу же ударим по нему, и вот тогда если даже не всё серебро Серебряной горы станет нашим, то хотя бы все Атч-ытагыновы олени. И Илэлэковы тоже, конечно! И десять яранг добычи! И дурак адъюнкт. Вот примерно о чём все тогда думали и говорили, и оттого спешили как только могли. И на седьмой день, вечером, когда они пристали к берегу и начали, как обычно, учреждать лагерь… Илэлэк подошёл к капитану и спросил, желает ли он подняться на утёсы и поискать оттуда Гору-Которую-Мы-Ищем. – А где твой шаман? Что он сегодня будет делать? – спросил капитан. – Он будет беседовать с предками. И открывать твои глаза, – ответил Илэлэк. Капитан подумал и сказал, что он согласен. И они пошли. С ними было несколько илэлэковых воинов, которые шли впереди и железными капитанскими копьями расчищали тропу, а уже за ними поднимались капитан и Илэлэк. Так они шли довольно долго и видели перед собой обыкновенные серые горы с такими же серыми, покрытыми серым снегом вершинами. Потом они остановились, Илэлэк пропел какую-то недлинную инородческую молитву, после чего велел капитану смотреть со всей возможной внимательностью. Капитан начал смотреть и смотрел довольно долго, но ничего особенного не замечал. А потом вдруг далеко впереди, за однообразными серыми горами, капитан увидел совсем другую гору – светлую и блестящую. – Вижу! – громко сказал капитан. Все молчали. Видение не исчезало. Что это такое, думал капитан, это он действительно видит Серебряную гору, или ему просто очень захотелось её увидеть, вот она ему и представилась? Или это самая обыкновенная гора, просто закатное солнце так осветило её белую заснеженную вершину, а может… Много чего капитан успел тогда передумать, может, за какую-то минуту… А после гора вдруг исчезла! – Что это? – спросил капитан. – Где она? – Что случилось? – спросил Илэлэк. – Или упала? Или погасла? Капитан подумал и сказал, что он, наверное, просто перестал её видеть. – Это не очень добрый знак, – сказал Илэлэк, – но и не очень злой. А теперь нам надо возвращаться. Пойдём. И они, развернувшись, пошли вниз. Колдовство, сердито думал капитан, вспоминая увиденное. Вот только дыма над вершиной не было, а почему? Он остановился и спросил про дым. На что Илэлэк покачал головой и ответил, что старик загасил свою трубку. Или кто-то другой загасил. И они пошли дальше. Насмехается, подумал капитан и больше ни о чём уже не спрашивал. Всю обратную дорогу, до самого лагеря, они прошли молча. А там их поджидал Шалауров и сразу спросил, видели они на этот раз что-нибудь или опять не видели. На что капитан без особой охоты ответил, что он толком ничего не видел, а что видел, то могло привидеться. И на этом их беседа кончилась, потому что капитан сказал, что уже завтра они могут встретить чукчей, так что надо к этому готовиться. И стал ходить между нашими кострами и проверять оружие и зелейные припасы, и кольчуги, если у кого такие имелись. А юкагиры, а впереди их, конечно, Имрын, их новый шаман, и Илэлэк, их тойон, вышли на берег и стали плясать, но уже без битья в бубен, чтобы, как сказал Имрын, их злые люди не услышали. И плясали они долго. Потом часа, может, на два, на три, стойбище затихло, все спали, а после опять начали понемногу шевелиться, просыпаться, готовить лодки, завтракать. Потом они плыли. На первой лодке, как обычно, плыл Имрын, на второй капитан, и так далее. А если ещё учесть то, что река стала совсем узкая, а лодок было почти что под тридцать, то растянулись они очень далеко. То есть, думал капитан, из такого построения в атаку быстро не ударишь. Но, правда, и никакого неприятеля пока что не наблюдались. Берега были высокие, по обеим сторонам теснились крутые утёсы, а Серебряной горы всё не было и не было. А время приближалось к полудню! Капитан вставал на лавке и смотрел вперёд. Имрын оглядывался на него с передней лодки, улыбался, потом поворачивался обратно и тоже смотрел вперёд. Но не вставал! То есть, думал капитан, шаман хорошо знает реку. Так оно потом и оказалось. После очередного поворота реки Имрын приказал своей лодке причаливать к правому берегу, и, поворотившись к капитану, показал, чтобы он шёл за ними. Капитан так и сделал, и все остальные за ним повторили. Лодки стали ударяться в берег, их подхватывали и вытаскивали на сухое. Вокруг, насколько можно было рассмотреть, были одни утёсы, чёрно-серые. А ещё была тропа вдоль берега. Они стащили лодки в одну кучу, оставили при них с десяток юкагиров для охраны, а сами пошли по той тропе. То есть Имрын их так повёл. Шли под почти что отвесной горой. Шли довольно долго, потом эта гора отступила, они вышли на большую пустошь… И увидели Серебряную гору! Теперь она, снизу доверху, светилась ярким серебряным светом, а на верху над ней был виден дым. Дыму было немного. Да и откуда ему много взяться, подумал капитан и усмехнулся, курит же всего один старик из одной трубки. Капитан прикрыл глаза ладонью, чтобы не слепило солнце, и стал опять смотреть на вершину горы. Она сверкала всё ярче. Значит, чукчей на ней ещё не было и адъюнкта ещё не привозили и не резали, подумал капитан, значит, нужно срочно подниматься наверх и устраивать там засаду, но это один отряд, это свои солдаты, а остальных разделить надвое и пустить вокруг горы с обеих сторон, пока не поздно! И капитан только уже хотел скомандовать… Как гора вдруг резко потемнела, то есть теперь светилась только её заснеженная вершина, а остальные камни стали просто серыми, как и на других горах, соседних. Вот и всё, подумал капитан, Гришку зарезали, и перекрестился, колдовство закончилось. Но почему это зарезали? Может, ещё только положили резать, может, только приготовились… и заробели! Потому что нас учуяли! И капитан скомандовал: – Первый батальон, за мной! Вперёд! – И побежал к горе.