Действительно, когда стало очевидно, что Лекси, возможно, никогда не сможет себя обеспечивать, бабушка передала какие-то деньги в доверительное управление, чтобы у нее был независимый доход. Подробностей я не знала, но не раз мысленно благодарила судьбу за то, что мне не приходится содержать сестру на мою скудную зарплату. – По условиям соглашения, – продолжала тем временем Диана, – средства фонда должны были достаться детям Лекси, если бы они у нее были. Но, раз детей нет, эти деньги тоже переходят к тебе. – Ого! – потрясенно пробормотала я. – Думаю, адвокат Нокс, который занимается делами фонда, свяжется с тобой в самые ближайшие дни. – Фонд выплачивает доход каждый квартал, – добавил Тед. – И это довольно крупная сумма. Эти слова снова заставили меня испытать острое чувство вины и… ревности. Ну почему, почему он знает о жизни Лекси то, о чем я не имела ни малейшего понятия? – Ну, мне пора, – сказала Диана, вставая. – Я побежала. Мне еще нужно заскочить домой, забрать кое-какие документы. Вечером я вернусь, а по дороге – возьму в ресторане что-нибудь нам на ужин. – Хорошо, – согласилась я. – Отличный план, – кивнул отец. – Ну а пока меня не будет, – добавила Диана и нахмурилась, – я бы предпочла, чтобы вы оба съездили куда-нибудь в город. Главное, держитесь подальше от этого распродолбанного бассейна! * * * Лестница, ведущая на чердак, была узкой, крутой и такой темной, что, поднимаясь по ней, я дважды оступилась и не упала только потому, что успела схватиться за перила. Если бы я свалилась, то наверняка свернула бы себе шею. Добравшись до верхней площадки, я ненадолго задержалась, чтобы отдышаться. На чердаке было сухо, пахло пылью, нафталином и старой рухлядью. Пожелтевшие от времени обои в мелкий цветочек кое-где отстали от стен и пошли пузырями; с потолка свисали гирлянды забитой пылью паутины, а пол из широких сосновых досок, когда-то выкрашенный коричневой краской, облез и стал щелястым и серым. В мансарде, слева от входной двери, стояла вешалка, на которой пылились плащи и пальто. Под ними я увидела большой старый сундук, обитый железными полосами. Приподняв крышку, я обнаружила, что он битком набит скатертями, полотенцами, занавесками и покрывалами, среди которых я заметила ветхое детское одеяльце, которое когда-то было желто-белым, а теперь выглядело просто серым. Ничего интересного в сундуке не было, и я, закрыв крышку, повернулась, чтобы взглянуть на прабабушкину кровать. Как и раньше, она стояла у дальней стены, застеленная пыльным белым покрывалом. Отдергивая его, я невольно затаила дыхание. Что я ожидала увидеть? Высохшую мумию старой женщины? Комплект зубных протезов, которые тут же вцепятся мне в палец?.. Но, к счастью, ничего подобного там не было. На кровати не оказалось даже постельного белья – я увидела перед собой только старый соломенный матрас, покрытый желтоватыми разводами и пятнами. За моей спиной раздался чуть слышный шорох, и я медленно обернулась. Пальто на вешалке чуть заметно покачивались на своих «плечиках». – Кто здесь?! Из-за вешалки показались острые уши, и я, вскрикнув, попятилась. – Свинтус! Чтоб тебя!.. Это и в самом деле был кот. Выбравшись из-за вешалки, он с довольным видом потерся о мою ногу и мурлыкнул. Яркий солнечный свет врывался в большое полукруглое окно. Я подошла к нему, на ходу отпихивая ногами какие-то бумаги и фотографии. Под самым окном стоял шаткий складной столик, который Лекси приспособила для своих нужд. На столе валялись тюбики с краской, кисти и испачканные палитры, стояли чашки со следами недопитого чая и тарелки с засохшими крошками. Несколько чайных блюдец служили пепельницами, в них я обнаружила многочисленные окурки косяков с травкой. Кроме них, на столе лежали еще три предмета, которые я узнала с первого взгляда. Это были наши «сокровища» – артефакты из старого отеля, которые мы нашли в лесу: старомодная дверная ручка из ограненного стекла, почерневшая серебряная вилка и фаянсовый кран с надписью «холодная» мелкими синими буквами. Я помнила, как мы нашли эту дверную ручку под кучей старой листвы. Сначала мы решили, что это огромный алмаз, но, когда Лекси выковыряла его из земли, стало ясно, что именно дверная ручка. От этого, впрочем, наш восторг нисколько не уменьшился. – Должно быть, она из того отеля, – догадалась Лекси, и мы некоторое время передавали ручку друг другу, стирая с нее грязь и любуясь игрой света на стеклянных гранях. Потом я сказала: – Как ты думаешь, какой он был, этот отель? Наверное, очень шикарный, раз в нем были такие дверные ручки! Лекси, прищурившись, огляделась по сторонам. – Почему – был? – сказала она с улыбкой. – Мне кажется, он до сих пор здесь. – Как так? – Я думаю, где-то поблизости есть волшебная дверь. Если сумеешь войти в нее, как раз в этот отель и попадешь. – Ты хочешь сказать, он в другом мире? Лекси кивнула: – Да. И этот мир совсем рядом, как мир фей, просто мы его не видим. Но теперь у нас есть ручка, и только мы можем открыть дверь, которая туда ведет, – добавила она. – Эта дверь где-то здесь, в лесу. Именно через нее прилетел в наш мир павлин. Она надежно спрятана, но мы обязательно ее отыщем. Я рассмеялась: – Верно! Я и не подумала про павлина. Если он прилетел к нам из сказочного мира, значит, этот мир существует на самом деле! Сейчас я взяла стеклянную ручку со стола и повертела в пальцах, глядя, как солнечный свет, преломляясь в стекле, разбрасывает во все стороны маленькие радуги. В комнате было совсем тихо, и я невольно затаила дыхание. Казалось, чудо совсем рядом. Еще немного, и… Но никакая волшебная дверь передо мной так и не открылась. Свинтус негромко мяукнул и поглядел на меня снизу вверх. Размечталась, глупенькая!.. На столе лежал карандашный набросок ручки. Я положила ее поверх бумажного листа, а сама отошла к стене, где были кучей свалены наброски, эскизы, незаконченные акварели. Перебирая рисунки (несколько вариантов дверной ручки, крана, серебряной вилки), я наткнулась на набросок, на котором Лекси запечатлела свою собственную руку. Левую. Зачем ей это могло понадобиться, я даже не стала гадать. Вместо этого я легонько прижала к изображению кончики пальцев и попыталась представить, будто касаюсь живой теплой плоти, а не карандашных линий. Они легко смазывались, и, спохватившись, я отдернула руку, чтобы не погубить рисунок. Быть может, подумала я, мне вовсе не стоило сюда приходить. Не знаю почему, но у меня появилось отчетливое ощущение, будто я вторглась в личную жизнь Лекси, в мир ее потаенных переживаний и мыслей, вход в который был для меня закрыт. В самом деле, если бы она хотела, чтобы я знала о ее увлечении живописью, она сама рассказала бы мне о нем. Я бы и рассказала, да только ты не взяла трубку! Слева от окна я увидела мольберт, а на нем – незаконченное изображение павлина: тело птицы было написано яркой, переливающейся голубой краской, клюв разинут в крике, зеленые пятна на раскрытом, как веер, хвосте похожи на огромные злые глаза, при виде которых меня пробрала дрожь. Странный рисунок. Пугающий. Поспешно отвернувшись, я схватила со стола растрепанный альбом для эскизов и стала его листать. Отец часто повторял, что Лекси – артистическая натура, но я никогда не считала ее таковой. Интересно, когда она начала рисовать и писать красками? Может, она говорила, а я запамятовала? Или – еще хуже – просто не слушала? Сколько всего я упустила просто потому, что сестра, по обыкновению, тарахтела как пулемет, а я лишь рассеянно поддакивала: угу да ага? Ну, что́ еще я не знаю, хотя должна была бы знать? Твоя беда, Джекс, в том, что ты не умеешь жить настоящим, не умеешь по-настоящему ценить здесь-и-сейчас. Сестра была права. Абсолютно. Она-то жила каждой секундой, каждым мгновением, она погружалась в них с головой и впитывала все, что могла, тогда как я слушала вполуха, раздраженная необходимостью выслушивать очередной «бред», очередную сумасшедшую теорию вместо того, чтобы заниматься другими, «важными» делами. А теперь ничего уже нельзя было исправить. Почти весь альбом был заполнен эскизами, сделанными карандашом и углем. Некоторые были датированы, но большинство – нет. Впрочем, по некоторым признакам я предположила, что они относятся к началу лета. Кухонная раковина, в которой скучает одинокая чашка, использованный пакетик чая «Липтон» на блюдце, стулья из столовой и гостиной, полукруглое окно чердака (вид снаружи), старая ванна на львиных лапах, платье, висящее на дверце шкафа, и так далее. На нескольких страницах были нарисованы цветы: эти рисунки были подписаны: «Незабудки», «Ирис», «Турецкая гвоздика», хотя узнать их не составляло труда. Перелистывая страницы альбома, я неожиданно наткнулась на портрет незнакомой женщины, которую я не знала. Женщина купалась в нашем бассейне: на заднем плане несколькими штрихами было изображено Ласточкино Гнездо. Темные волосы женщины были собраны в аккуратный пучок на затылке, темные глаза озорно поблескивали, под левым виднелся небольшой шрам. Казалось, она дразнит художницу – мою сестру, а может, смеется над какой-то шуткой, предназначенной только для них двоих. Я почти не сомневалась, что, как только рисунок был закончен, они дружно расхохотались… Вот только что это была за женщина? Откуда она взялась в нашем бассейне? В правом нижнем углу рисунка стояла дата: «10 июня». Значит, рисунок был сделан Лекси незадолго до смерти. Я была уверена, что не видела этой женщины на траурной церемонии – такое необычное лицо я бы, несомненно, запомнила. Наверное, это была очередная «туристка», которая прослышала про наш «целебный» источник и приехала, чтобы решить какие-то проблемы со здоровьем. И я стала листать альбом дальше. Сначала мне попадались только цветы – флоксы, настурции, фиалки, розы. Роз было больше всего – они занимали не меньше десятка страниц. Наконец я наткнулась на еще одно изображение той же женщины. На этот раз она голышом сидела в шезлонге возле бассейна. Время явно было позднее: патио утопало в густой тени, вода бассейна на заднем плане была сплошь заштрихована черным. На этом фоне кожа женщины буквально светилась. «Короткий сон после ночного купания», – гласила надпись в углу, сделанная почерком Лекси. Я смотрела на рисунок, на длинные опущенные ресницы, на темные ареолы сосков и треугольное облачко лобка, и во мне понемногу просыпался стыд. Я чувствовала себя как человек, который тайком глядит на что-то запретное, не предназначенное для его глаз. В изображении женщины, несомненно, была глубокая интимность и какая-то смутная тоска, граничащая с желанием. И снова я подумала о том, кто она, эта незнакомка? Любовница Лекси? Показывала ли сестра ей этот рисунок или она сделала его для себя? Наконец я перевернула страницу и стала смотреть дальше. Я увидела несколько крупных планов: входная дверь дома, несколько окон, ведущая к бассейну калитка. На одном листе дом был изображен целиком: насколько я могла судить, Лекси рисовала его, стоя где-то в начале подъездной дорожки. Позади дома грозно вздымались Божья горка и Чертова гора, густо заросшие лесом, в котором мы нашли ручку, кран и другие обломки. Наши сокровища. Именно там Лекси якобы видела павлина. Когда мы показали наши находки бабушке, она запретила нам ходить в лес, но мы, конечно, все равно бегали туда тайком. Я открыла очередную страницу. Рисунок на ней показался мне странным, но я не сразу поняла, в чем дело. Только потом я сообразила, что сквозь изображенное на нем Ласточкино Гнездо просвечивает какое-то значительно большее по размерам здание, едва намеченное тончайшими волосяными линиями. В нем было три этажа, вокруг первого тянулась широкая веранда, фасад был украшен балконами. Это был отель. «Бранденбургский источник» – кажется, так он назывался. На рисунке оба здания – и реальное, и призрачное – как бы сливались, составляя единое целое. «Чтобы понять настоящее, нужно повнимательнее всмотреться в прошлое», – написала Лекси под своим рисунком. Чуть ниже я увидела еще несколько слов, которые не сумела разобрать, а под ними – обведенное кружком имя: «Элиза Хардинг». Последние страницы альбома были заняты набросками бассейна: навязчивая идея Лекси, запечатленная на бумаге. Совершенно неожиданно изображения бассейна напомнили мне рисунки Деклана – темная вода, страшные, зубастые рыбы, женщина, которую тащат ко дну извилистые щупальца. Не просто женщина. Я… На мгновение я закрыла глаза и почти сразу ощутила во рту минеральный вкус черной воды бассейна. Вода заливала мне горло, я захлебывалась, тонула… – Черт! – выругалась я, резко открывая глаза. – Деклан! Мне нужно было дозвониться его матери, нужно было поговорить с Карен. И лучше сделать это не откладывая. Сейчас я спущусь вниз, и… …И я стала торопливо перелистывать последние страницы альбома. На них тоже был изображен бассейн. Лекси нарисовала его так искусно, что я почти ощущала на коже его холод, чувствовала его запах. На некоторых набросках мне мерещились в воде чьи-то лица, размытые очертания ног и рук с тонкими пальцами. Была ли это та же темноволосая женщина или кто-то другой? Этого я не знала. Иногда мне казалось – я узнаю́ этих людей. На одном рисунке лицо под водой было чем-то похоже на мое собственное, но… Я захлопнула альбом и, бросив его обратно на стол, наклонилась и стала быстро перебирать разбросанные по полу фотографии, листки с записями, ксерокопии каких-то документов. 17 мая Бабушка никогда не уезжала из Ласточкиного Гнезда, потому что НЕ МОГЛА!