Перед отъездом Лешено, разумеется, поговорил с префектом, который по причине быстрого наступления темноты не смог воспользоваться телеграфом. В Париж по эстафете отправили послание министру полиции, главному судье и самому императору, уведомлявшее об этом неслыханном преступлении. В гостиной Гондревилля Лешено застал г-жу Марьон, г-жу Гревен, Виолетта, сенаторского камердинера и мирового судью с судейским секретарем. Шато к этому времени обыскали, и мировой судья при содействии Гревена скрупулезно собирал первые материалы следствия. Первое, что его поразило, – это день и час, избранные для нападения; все свидетельствовало о злом умысле. Время было слишком позднее для того, чтобы немедленно заняться поиском улик и следов. В это время года в половине шестого – а Виолетт поспешил вдогонку за злоумышленниками именно в этот час – на дворе уже темно, как ночью, а для преступников ночь часто означает безнаказанность. Не по этой ли причине они выбрали праздничный день, когда вся округа отправится поглазеть на карнавальное шествие в Арси и сенатор, предположительно, будет дома один? Таким образом лиходеям удалось бы избежать свидетелей… – Нужно отдать должное прозорливости агентов полицейской префектуры, – сказал Лешено. – Они неоднократно предостерегали нас по поводу дворян, живущих в Сен-Сине, говорили, что рано или поздно они совершат какое-нибудь противоправное деяние! Лешено не сомневался в том, что префект Оба, человек деятельный, уже разослал по эстафете во все префектуры, расположенные по соседству с Труа, приказ искать группу из пяти человек в масках и сенатора, поэтому сам приступил к расследованию происшествия на месте. С поднаторевшими в юриспруденции помощниками – Гревеном и мировым судьей – дело пошло быстро. Судья по фамилии Пигу некогда работал старшим клерком в парижской конторе, где Мален с Гревеном постигали азы судебного крючкотворства; через три месяца после описываемых событий он получил пост председателя суда в Арси. Что касается Мишю, Лешено был осведомлен о том, что он когда-то угрожал г-ну Марьону и однажды чуть было не подстрелил сенатора в его же парке. Эти два факта, один из которых являлся следствием другого, можно было рассматривать как предпосылки сегодняшнего нападения; они с такой очевидностью указывали на бывшего управляющего (который наверняка и был предводителем банды), что Гревен, его жена, Виолетт и г-жа Мина Марьон заявили: среди пятерых злоумышленников в масках был человек, очень похожий на Мишю. Цвет волос и бакенбард, плотное телосложение… Его легко было узнать, даже несмотря на то что он был переодет. Да и кто, кроме Мишю, мог открыть ворота павильона Сен-Синь ключом? Нынешний управляющий с женой по возвращении из Арси с уверенностью утверждали, что заперли и те, и другие ворота на ключ. Судья Пигу с судейским секретарем и сельским полицейским никаких следов взлома на воротах не обнаружили. – Когда мы выставили Мишю за порог, у него, вероятно, остались дубликаты от замко́в шато, – сказал Гревен. – Наверняка он уже тогда решился на отчаянный шаг, иначе зачем бы ему было спешить с продажей земли? Мишю управился за двадцать дней и позавчера получил деньги в моем кабинете. – Они свалят всю вину на него! – вскричал пораженный этим обстоятельством Лешено. – Вот уж поистине собачья преданность! Кому как не господам де Симёз и дʼОтсер знать все входы и выходы в шато Гондревилль? Нападавшие, все до единого, перемещались по дому с уверенностью, доказывавшей, что им известно не только, что именно они ищут, но и где это взять. Ни один из них не выказал признаков растерянности. Шкафы были открыты, но замки остались неповрежденными. Это означало, что у бандитов имелись ключи. И поразительно, но факт – они ничего не забрали! Выходит, это не было ограблением. И разве Виолетт, опознавший лошадей из Сен-Синьских конюшен, не застал графиню де Сен-Синь на страже возле заколоченного павильона в парке? Эта совокупность фактов и свидетельских показаний даже самого непредубежденного дознавателя убедила бы в виновности господ де Симёз, дʼОтсер и Мишю, что уж говорить о председателе коллегии присяжных? Но какую участь уготовили злоумышленники будущему графу де Гондревиллю? Хотели заставить его возвратить им усадьбу, на покупку которой у бывшего управляющего были деньги еще в 1799 году? Но был в этом деле еще один аспект, который непременно заинтересовал бы любого опытного следователя. Он спросил бы себя: что так настойчиво искали бандиты в доме? Если речь шла о мести, они могли бы убить Малена. И, возможно, уже сейчас сенатор мертв и погребен. Однако похищение Малена указывало скорее на то, что его намерены удерживать в заточении. Для чего это нужно, особенно если учесть, что шато тщательно обыскали? Было бы безумием предположить, что похищение видного деятеля Империи будет долго оставаться незамеченным! Стремительная огласка, которую неизбежно получит это дело, сводило на нет возможные выгоды. На все эти возражения Пигу отвечал, что правосудие никогда не сможет постичь мотивы преступника. В любом уголовном деле есть аспекты, которые судья скрывает от обвиняемого, а обвиняемый – от судьи; тайники человеческой совести глубоки и черны, и осветить их способно только покаяние. Гревен с Лешено согласно закивали, однако их мысли настойчиво возвращались к этому мраку, который им так хотелось развеять. – А ведь император их помиловал, – сказал Пигу, обращаясь к Гревену и г-же Марьон. – Приказал исключить их из эмиграционных списков, несмотря на тот факт, что они участвовали в недавнем заговоре против него же! Лешено немедленно отправил жандармов в лес и в долину Сен-Синь, дав в сопровождение офицеру Жиге мирового судью, который согласно нормам Кодекса должен был помогать в данном деле ему самому как чиновник вспомогательной судебной полиции. Он поручил г-ну Пигу собрать на территории коммуны Сен-Синь свидетельства по делу и при необходимости всех допросить. Чтобы ускорить дело, он наспех продиктовал и подписал ордер на арест Мишю по обвинениям, казавшимся очевидными. Когда жандармы и мировой судья уехали, Лешено вернулся к ответственному занятию – стал писать постановления об аресте господ де Симёз и дʼОтсер. Согласно Кодексу эти документы должны были содержать все обвинения, предъявляемые правонарушителям. Жиге и мировой судья так спешили в Сен-Синь, что на дороге, ведущей к шато, встретили графских слуг, возвращавшихся из Труа. Всех под арестом препроводили в дом к мэру и допросили, и каждый слуга, не подозревая о том, насколько важен его ответ, наивно сообщил, что еще накануне получил от госпожи графини позволение провести целый день в Труа. На вопрос мирового судьи все ответили, что мадемуазель сама предложила им посетить празднество, о чем они сначала и не помышляли. Результаты допроса судья Пигу счел настолько важными, что тут же отправил офицера в Гондревилль с просьбой к г-ну Лешено немедленно арестовать дворян из Сен-Синя. В таких обстоятельствах лучше было действовать синхронно: сам Пигу направлялся на ферму к Мишю, чтобы задержать предполагаемого злодея на месте. Эти новые сведения оказались решающими; Лешено безотлагательно выехал в шато-де-Сен-Синь, поручив Гревену распорядиться насчет охраны следов, оставленных лошадьми в парке. Старшина присяжных знал, с каким воодушевлением жители Труа воспримут процесс по делу бывших аристократов, врагов народа, а ныне – и врагов императора. В подобных обстоятельствах суд легко принимает предположения за бесспорные доказательства. И все же, уже сидя в экипаже сенатора и направляясь из Гондревилля в Сен-Синь, г-н Лешено, который, если бы не интрига с замужней дамой, навлекшая на него немилость (с некоторых пор император стал блюстителем нравов), достиг бы в судействе больших высот, размышлял о том, не слишком ли безумной выглядит эта затея, чтобы приписывать ее молодым дворянам и Мишю, тем более что она совершенно не вяжется с характером мадемуазель де Сен-Синь. Для себя он решил, что у похищения сенатора должны быть иные мотивы, нежели желание вернуть Гондревилль. У всех, даже у судейских, есть такое понятие, как профессиональная совесть. Она-то и порождала сомнения Лешено, ибо совестью этой человек руководствуется в деле, к которому чувствует призвание: ученые – в своих исследованиях, художники – при написании картин, судьи – в момент осуществления правосудия. Быть может, поэтому судьи бывают более снисходительны к обвиняемым, нежели присяжные. Судья полагается лишь на законы разума, в то время как присяжный заседатель позволяет увлечь себя потоку эмоций. Старшина коллегии присяжных задавал себе множество вопросов, предлагая себе же найти на них удовлетворительный ответ при аресте правонарушителей. Новость о похищении Малена взволновала городок Труа, но в Арси об этом стало известно только в восемь часов; когда явились за жандармом и мировым судьей, все они мирно ужинали. В Сен-Сине никто ничего не знал. Долину и шато снова оцепили жандармы, но на этот раз по распоряжению юстиции, а не полиции; и если с одной иногда удавалось достичь компромисса, то с другой это зачастую было невозможно. Глава 16 Аресты Лоранс достаточно было сказать Марте, Катрин и чете Дюрье, чтобы не выходили за порог и не смотрели в окно, и они повиновались без рассуждений. Во время каждой поездки всадники останавливали лошадей на дороге под орешником, которая брала начало от насыпи, и уже оттуда Робер с Мишю, как самые крепкие, тайком переносили мешки в подвал под лестницей в башне, именуемой Девичьей. К половине шестого вечера четыре дворянина и Мишю вернулись в шато и тотчас же отправились закапывать золото. Лоранс и дʼОтсеры сочли необходимым заложить этот подвал каменной кладкой, и Мишю принялся за работу, взяв в помощники Готара. Тот вскоре убежал на ферму за мешками гипса, оставшимися после строительных работ, и Марта отправилась домой, чтобы выдать их ему. Построенная Мишю ферма располагалась на холме – том самом, с которого некогда он заметил жандармов. От шато-де-Сен-Синь к ней можно было проехать по дороге, обсаженной ореховыми деревьями. Мишю сильно проголодался и поэтому работал очень споро, так что к половине восьмого стена была готова. Он торопливым шагом направился на ферму, чтобы Готару не пришлось тащить последний мешок с гипсом, который, как думал Мишю сначала, мог ему понадобиться. К этому времени ферма была уже под надзором: Сен-Синьский полицейский, мировой судья со своим секретарем и тройка жандармов, заслышав шаги Мишю, спрятались и позволили ему войти. В отдалении Мишю увидел Готара с мешком на плече и крикнул ему: – Я управился, мой мальчик. Отнеси мешок на место, и идем ужинать! Мишю, чей лоб блестел от пота, а одежда была перепачкана гипсом, известняковой крошкой и щебнем, налипшими во время перетаскивания мешков по насыпи, вошел в кухню, где теща и Марта, поджидая его, наливали суп. Стоило Мишю открыть кран с водой, чтобы помыть руки, как вошли мировой судья с помощником и сельский полицейский. – Что вам от нас нужно, г-н Пигу? – спросил Мишю. – Именем императора и закона вы арестованы, – сказал мировой судья. Следом жандармы привели Готара. Увидев людей в форме, Марта с матерью испуганно переглянулись. – Вот новость! За что же? – спросил Мишю, садясь за стол. – Подавай ужин, жена, я умираю от голода! – Вы не хуже нашего знаете, за что, – отвечал судья Пигу, показывая фермеру ордер. Судейский секретарь по его знаку приступил к составлению протокола. – Ты-то что стоишь, Готар? Будешь ужинать или нет? – проговорил Мишю. – Пускай пишут, если им так хочется. – Так вы не отрицаете, что ваша одежда испачкана? – спросил мировой судья. – И свои слова, сказанные только что, во дворе этой фермы, Готару вы тоже согласны подтвердить? Удивляясь хладнокровию мужа, Марта подала ему тарелку, и он стал есть с жадностью голодного человека. Вопрос судьи Мишю оставил без ответа – у него был занят рот, да и никаких грехов за собой он не знал. Готар же так испугался, что у него пропал аппетит. – Признайтесь, – зашептал сельский полицейский на ухо Мишю, – что вы сделали с сенатором? Послушать этих судейских, так для вас это может кончиться смертной казнью! – Господи боже! – вскричала Марта, услышав последние слова полицейского, и упала замертво. – Значит, Виолетт все-таки подстроил нам какую-то пакость! – воскликнул Мишю, вспоминая слова Лоранс. – А! Выходит, вам известно, что Виолетт вас видел, – сказал мировой судья. Мишю закусил губу и решил ничего больше не говорить. Готар тоже отмалчивался. Убедившись в том, что вызвать на откровенность их не удастся, мировой судья, который к тому же был наслышан о «порочности» Мишю, приказал связать им с Готаром руки и отвести в шато-де-Сен-Синь и сам отправился следом за ними, чтобы поговорить с председателем коллегии присяжных. У молодых дворян и Лоранс разыгрался аппетит; к тому же они возлагали на этот ужин слишком большие надежды и поэтому решили не тратить времени на переодевание. Как были – она в амазонке, а молодые люди в белых лосинах, ботфортах и зеленых полотняных куртках, – они вошли в гостиную, где их с беспокойством поджидали г-н и г-жа дʼОтсер. Пожилой опекун видел, как молодежь уезжала в лес, а потом несколько раз возвращалась к шато. От него причину этих передвижений предпочли скрыть, но не могла же Лоранс запретить ему выходить или смотреть в окно или услать его из дома, как остальных слуг! И вот, когда его сын вместо того, чтобы ответить на вопрос, попросту убежал, г-н дʼОтсер вернулся в дом и сказал жене: «Боюсь, Лоранс снова навлечет на нас неприятности!» – На кого вы охотились сегодня? – спросила г-жа дʼОтсер у графини. – Ах, однажды вы узнаете о темном деле, в котором участвовали ваши дети! – смеясь, отвечала Лоранс. Сказанные в шутку, эти слова заставили пожилую даму вздрогнуть. Катрин пришла сообщить, что кушать подано. Лоранс протянула руку г-ну дʼОтсеру и лукаво улыбнулась кузенам, довольная своим маневром, заставившим одного из них подать руку даме, которой сегодня по уговору отведена была роль оракула. Маркиз де Симёз проводил г-жу дʼОтсер к столу. Ожидание было настолько напряженным, что, когда слова благодарственной молитвы были произнесены, сердца у Лоранс и ее кузенов забились чаще. Г-жа дʼОтсер, которая раскладывала кушанья по тарелкам, была поражена тревогой обоих Симёзов и тем, как переменилось личико Лоранс. – Случилось что-то важное? – воскликнула она, оглядывая всех по очереди. – К кому обращен ваш вопрос? – уточнила Лоранс. – Ко всем вам! – отвечала дама. – Что до меня, матушка, я голоден как волк! – сказал Робер. Г-жа дʼОтсер так разволновалась, что протянула маркизу тарелку, которая предназначалась младшему де Симёзу. – Я, как и ваша мать, постоянно ошибаюсь, хоть вы и носите разные галстуки! Я хотела подать тарелку вашему брату, – сказала она старшему. – Что ж, вы услужили ему больше, чем можете предположить, – сказал младший, бледнея. – Теперь он – граф де Сен-Синь! Бедный юноша, обычно такой жизнерадостный, погрустнел, но все же нашел в себе силы посмотреть на Лоранс и улыбнулся ей, подавляя мучительные сожаления. В одно мгновение она потеряла возлюбленного и обрела брата. – Неужели графиня сделала свой выбор? – вскричала г-жа дʼОтсер. – Нет, – отвечала Лоранс. – Мы положились на судьбу, и вы стали ее орудием. И она рассказала об утреннем уговоре. Старший де Симёз, чей брат бледнел на глазах, не единожды сдерживал восклицание: «Стань ее мужем, а я пойду умирать!» Когда слуги подавали десерт, обитатели шато услышали, что кто-то стучит в окно столовой со стороны сада. Робер дʼОтсер побежал открывать. Он впустил в дом кюре, который порвал брюки, перелезая через кованую ограду парка. – Уезжайте немедленно! Вас хотят арестовать! – Почему? – Пока не знаю. Но судейские уже выехали. Эти слова были встречены дружным смехом. – Мы ни в чем не виноваты! – заявили молодые дворяне. – Виноваты или нет, садитесь на лошадей и скачите к границе, – продолжал кюре. – Там и докажете свою невиновность. Можно обжаловать вынесенный заочно обвинительный приговор, но не тот противоречивый, который вынесут вам люди, руководствуясь страстями и предрассудками. Вспомните слова президента парижского парламента г-на дʼАрле: «Если меня обвинят в похищении башен собора Нотр-Дам, первое, что я сделаю, – убегу!» – Но разве убежать не значит признать себя виновным? – сказал маркиз де Симёз. – Не нужно убегать! – сказала Лоранс. – Снова ваши благородные глупости! – в отчаянии вскричал кюре. – Был бы я всемогущ, как Господь, я бы вас похитил. И если меня найдут здесь в таком виде, этот неожиданный визит обернется и против меня, и против вас, поэтому я возвращаюсь тем же путем, что и пришел. Задумайтесь! У вас еще есть время. Вы окружены со всех сторон, и только возле ограды, между садом и моим пресбитерием, пока что нет никого из служителей фемиды. Послышались шаги большого количества людей; звон жандармских сабель раздался в столовой через минуту после ухода кюре, который в своих рекомендациях преуспел не больше, нежели маркиз де Шаржбёф до него. – Наша жизнь как будто одна на двоих, – противоестественна, – грустно проговорил младший из де Симёзов, обращаясь к Лоранс, – и любовь наша тоже противоестественна. Но именно поэтому она завоевала ваше сердце. Наверное, из-за попрания законов природы и были несчастливы все близнецы, о которых говорит нам история. Взять хотя бы нас с братом: смотрите, с каким упорством преследует нас судьба! Вы приняли решение, но исполнение его, увы, снова откладывается! Лоранс была ошеломлена настолько, что слова председателя коллегии присяжных, наделенные ужасным для нее смыслом, расслышала с трудом. – Именем императора и закона я беру под арест господ Поля-Мари и Мари-Поля де Симёзов и Адриана и Робера дʼОтсеров. Полагаю, они не станут отрицать, – продолжал председатель, обращаясь к своим спутникам и указывая на забрызганную грязью одежду молодых дворян, – что провели сегодня какое-то время в седле? – В чем вы их обвиняете? – надменно поинтересовалась мадемуазель де Сен-Синь. – Вы не берете под арест мадемуазель? – спросил Жиге.