– Костик, помидоры! – страдальчески воскликнула Маша. – Все передавишь! Бабкин забрал у мальчишки пакет и подмигнул ему. Следующие полчаса он подробно отвечал Косте на все его вопросы. Поначалу Маша пыталась осаживать сына, но потом махнула рукой. Ей и самой было ужасно любопытно, чем же занимаются частные сыщики, и она с открытым ртом слушала, как Сергей и его друг искали девушку, попавшую в религиозную секту[Эта история описана в книге Е. Михалковой «Знак Истинного Пути», издательство «Эксмо».]. – Слушайте, классная у вас работа, – с уважением заметила она, дослушав до конца. – А вы чем занимаетесь? Сергей повернулся к ней и первый раз за все время посмотрел на нее в упор. Сейчас, на свету, стало видно, что глаза у него не черные, как ей показалось вчера, а темно-карие, с золотистой оболочкой вокруг зрачка. Взгляд был пристальным, но не наглым. – Я сценарии пишу, – сказала Маша, слегка смутившись. – Для детишек. По ним делают детскую передачу, называется «Домик Шуши и ее друзей». Они подошли к самому берегу озера, поросшему мягкой травой. Костя с радостным воплем сорвал с себя майку и бросился в воду, подняв тучу брызг. – Только у меня вся работа встала, – неожиданно призналась она, стоя рядом с Бабкиным и наблюдая за сыном. – Почему? – Потому что… потому что мать Вероники живет с нами, и она меня сбивает, – путано объяснила Маша. – То есть не сбивает, а… мешает… в общем, даже не знаю, как объяснить. – Пожилая тетка, которая ходит по саду? – нахмурился Сергей, припоминая. – С хриплым голосом? – Угу. Она своеобразный человек, и мне при ней трудно работается. У меня такое в первый раз, честно говоря, и я даже не знаю, что мне делать. Сценарии-то надо писать. Она вздохнула и потрогала воду босой ногой. Вода была холодная и чистая. На дне мелькали мальки, и Маша подумала, что нужно написать сценарий про мальков: как они вылупляются из икринок. В конце концов, ей это и самой интересно. Елена Игоревна Царева выкатила коляску с внуком во двор и поставила в тень липы. Мальчик запрокинул голову назад и уставился на листья, колышущиеся над ним. Елена Игоревна с надеждой наклонилась к Егору, но взгляд ребенка был бессмысленным, как и раньше. Как и всегда. «С нами Бог», – проговорила про себя Елена Игоревна, запретив себе предаваться отчаянию. Отчаяние – для слабых духом, для тех, кто сомневается в Господе. Она не из таких. С тихим неудержимым вздохом она присела на корточки и начала массаж, который нужно было делать каждый день. Так сказал знахарь, к которому они возили Егора, – не настоящий знахарь, конечно, а просто бывший врач, занявшийся альтернативными методами излечения детей с ДЦП. «Альтернативные методы» – это звучало хорошо, веско, а главное – вселяло надежду, что раз уж не помогли традиционные методы, то есть еще и другие, альтернативные, и вот с ними-то все непременно получится. Елена Игоревна нажимала на точки: под коленками, в которых, казалось, прощупывается каждая косточка, потом на щиколотке, постепенно спускаясь к стопе. Она повторяла процедуру четыре раза в день, строго по часам, читая молитвы, как и велел доктор. Елена Игоревна знала, что Светлана никаких молитв не читает и вообще не верит в то, что Егору что-нибудь поможет. Поэтому она должна была стараться за двоих и верить тоже за двоих. – Тяжело, – вслух призналась она мальчику, прервав молитву. – Но мы должны тебя вылечить, правда, дружок? Егор пускал слюну изо рта, и глаза его были по-прежнему бессмысленны. – Мальчик, ты меня слышишь? – умоляюще спросила бабушка. – Егорушка! Ветер подул сильнее, и шорох листьев усилился. Егор по-прежнему не отводил от них взгляда, но что именно он видит, Елена Игоревна не знала. «Ничего, – сказала она самой себе. – Ничего. Справимся. Только бы Светлана выдержала, не сдалась, как в тот раз». Вспомнив события двухлетней давности, Царева помрачнела. Тогда она смогла изменить ситуацию, подчинить дочь своей воле, спасти ее душу от страшного греха. Но в глубине души Елена Игоревна всегда чувствовала: дай она хоть малейшую слабину, и Светлана повторит то, что сделала тогда, два года назад. И на сей раз ее не остановишь, дочь пойдет до конца. Елена Игоревна перекрестилась сама, перекрестила внука и повезла коляску к калитке. Макар заметил старуху, когда она пыталась перевезти коляску через дорогу. Глубокая песчаная колея мешала ей, колеса вязли в песке, и в конце концов женщина поняла, что у нее ничего не получится. Она наклонилась над мальчиком и обхватила его двумя руками. – Подождите! – крикнул Макар, закрывая за собой калитку. – Я вам помогу! Он подошел поближе и поздоровался. Соседка смотрела на него, сжав губы, и секунду подумала, прежде чем ответить на приветствие. Лицо у нее было бледное, с острым подбородком, выдающимся вперед, с глубоко посаженными темными глазами, смотревшими недружелюбно из-под седых бровей. – Я перенесу мальчика, а потом коляску, – сказал Макар. – Вы сами не справитесь. Он поднял ребенка, оказавшегося неожиданно тяжелым. Судя по его худобе, Макар полагал, что парнишка почти ничего не весит. С трудом перетащив мальчика через дорогу, Илюшин посадил его на траву и вернулся за коляской. – Спасибо, – сдержанно поблагодарила соседка, когда он поставил коляску рядом с мальчиком. – Дочь спит, а самой бы мне не справиться. Как вас зовут? – Макар, – ответил Илюшин, слегка удивленный вопросом. Он был уверен, что женщина, нехотя принимающая его помощь, не захочет общаться и постарается уйти поскорее. – А меня – Елена Игоревна. Скажите, Макар, как пройти на поле с васильками коротким путем? Макар объяснил дорогу, и соседка собралась уходить, коротко кивнув на прощание. – Елена Игоревна, вы так любите васильки? – не сдержал он любопытства. Старуха взглянула на него и хотела осадить, но увидела простака-студента, глядящего на нее открыто и простодушно. – Нет, не люблю, – покачала она головой. – Но лекарь, который пользует Егора, с чего-то решил, что мальчику нравится синий цвет и что ему нужно видеть больше синего вокруг себя. Вот я и показываю Егору… синий. Она пожала плечами, отвернулась и покатила коляску по улице. Макар покивал чему-то, понятному только ему, и вернулся в дом. А спустя полчаса громко хлопнула входная дверь, и ввалился Бабкин, потряхивая пакетом с полотенцем. – Зря не пошел с нами, – сообщил он Макару с порога. – Вода классная, карасиков видно. – Вот и принес бы… карасиков! – послышался голос Дарьи Олеговны, выпалывавшей сорняки под окном в палисаднике. – Кстати, что за девица с тобой ходила? Бабкин высунулся в окно и посмотрел на тетушку. Дарья Олеговна подняла голову, утерла пот со лба и испытующе посмотрела на него. – Долго таращиться-то будешь? – поинтересовалась она. – А, можешь и не рассказывать. Без тебя знаю. Егоровых девица, живет у них с сыном. Так-то с виду вроде приличная, одно плохо – рыжая! – Дарья Олеговна, а почему рыжая – это плохо? – спросил Макар, высовываясь в окно рядом с Бабкиным. – Так ведь веснушки, – удивленно ответила тетушка Бабкина, наклоняясь и машинально закапывая мокрицу обратно в землю. – Что ж хорошего, если у бабы вся физиономия в веснушках? То она простоквашей их выводит, то одуванчиками, то чистотелом, а они выводиться и не думают. У нее тогда что будет? Душевные метания и расстройство кишечника. Бабкин хрюкнул и исчез. Макар пару секунд задумчиво наблюдал за действиями Дарьи Олеговны, а затем заметил: – Дарья Олеговна, вы ее полить не забудьте. Мокрица – она водичку любит. – Какая мокрица? – спохватилась тетушка. – Мокрица?! Ах ты ж, господи! Ну, Сережа, совсем заговорил меня, поганец, со своими бабами! Вот только приди еще ко мне с разговорами! – грозно закричала она. – А где ж мои бархатцы-то, а? Она вышла из палисадника, и некоторое время Макар с Бабкиным вслушивались в затихающие причитания по поводу бархатцев и сорняков. – Как искупался? – спросил Макар. – Хорошо, – кивнул в ответ Бабкин, явно думая о чем-то своем. – Очень даже неплохо. Вода отличная, в ней мальки плавают. А, я тебе уже говорил… – вспомнил он. Макар внимательно посмотрел на него, усмехнулся и плюхнулся обратно на диван. * * * Елена Игоревна всегда знала, что добром отношения ее дочери с этим кудрявым молодым человеком не кончатся. Правда, она о любых отношениях считала, что добром они не кончатся, а счастливая любовь до гроба встречается лишь в бессмысленных слюнявых женских романах, которые Елена Игоревна презирала до глубины души. Но в данном случае она оказалась права. Кудрявый был начальником отдела маркетинга в одной из фирм, которые проверяла Светлана. Чуть полноватый, высокий, с гладким лицом херувима и обаятельной улыбкой, делавшей его похожим на какого-то голливудского актера, он пользовался успехом у женщин, о чем хорошо знал. Нет, не у женщин – у девушек, причем преимущественно молоденьких. Дамы постарше почему-то не торопились падать к ногам очаровательного Виталика, но он предпочитал списывать их холодность на наличие у него жены и двух очаровательных ребятишек, как две капли воды похожих на папочку. Дамы не хотели понимать, что жена – это одно, а легкие, ни к чему не обязывающие отношения – совсем другое. А вот девушки понимали, и соглашались, и принимали обаятельного Виталика таким, какой он есть, – со всеми его достоинствами и недостатками. Он сразу предупреждал их о том, что ему нужен лишь секс, но так очаровательно и легко, что девушки не оскорблялись и соглашались на его условия. Светлана Царева являлась исключением хотя бы потому, что девушкой назвать ее ну никак нельзя было. Она стала выглядеть по-женски лет с семнадцати, как цветок, который вечером был крепко сжатым бутоном, а наутро – раз! – и уже полностью распустившийся пион. Впрочем, на пион Светлана не была похожа – скорее на бледную комнатную фиалку, не претендующую ни на особенную изысканность, ни на редкостную красоту. Так, стоит что-то незамысловатое в горшке, цветет – и хорошо. Но вот ее женское начало, добавлявшее Светлане если не прелести, то миловидности и сдержанного достоинства, Виталик почувствовал сразу. Ему не хватало этого начала в жизни, заполненной юными девушками и по вечерам – уставшей женой, нянькающейся с бойкими погодками. Потому он твердо решил покорить крепость, заранее настроившись на то, что она окажется неприступной. Крепость пала после второго свидания – не потому, что Светлана была легкодоступной, а потому, что она сразу поверила всему, что он говорил ей, и искренне решила: вот оно, счастье – в лице прекрасного, кудрявого, влюбленного начальника маркетингового отдела. О его семье она, конечно же, знала, но вычеркнула информацию из головы, не напрягаясь, будто годы материнской опеки и нравоучений, вбивания в ее голову понятия «грех» растворились за одну секунду от обаятельной улыбки посредственного прохвоста. От матери она не скрывалась, да это было и невозможно – Светлана пела по утрам, ходила с блаженной улыбкой, беспрестанно писала сообщения, выстукивая их на клавишах своего сотового телефона и смеясь, когда тот вместо нежнейшего обращения «милюся» удивленно выводил на экран «Нильс?», не понимая, чего от него хотят. Елена Игоревна, узнав о семейном положении избранника дочери, почернела лицом и устроила Светлане такое, что та пряталась по углам, зажимая уши, лишь бы не слышать обвиняющего голоса матери, бросающего страшные слова. Никогда еще старшая Царева не была в такой ярости: все, чему она учила дочь, все нормы нравственности и морали были повергнуты, растоптаны, отданы на поругание похоти! Она собралась посоветоваться с батюшкой о том, как отвратить Светлану от выбранного ею омерзительного пути, но это оказалось лишним: два дня спустя после ее обличения Виталик, смущенно улыбаясь, признался Светлане, что больше не будет продолжать с ней отношения – жена начала что-то подозревать. Светлана была неосторожна и звонила Виталику на все известные ей телефоны совершенно бездумно, а маркетолог за две недели совместной постели был сыт Светланиной влюбленностью по горло. Светлана не верила ни в религию матери, ни в Бога вообще, но в тот момент была очень близка к тому, чтобы поверить. Кара, как и предсказывала ее мать всего двумя днями ранее, наступила быстро и оказалась жестокой. «Вот так же и я собиралась его у жены отобрать, – в каком-то тупом ошеломлении от случившегося думала она. – И тогда она бы страдала, а с ней и дети. Это меня мое чувство наказало. Так нельзя, нельзя…» Елена Игоревна, узнав о быстрой развязке, тут же успокоилась и даже не стала читать дочери морали в надежде, что та «сама все поймет». И на два месяца в семье воцарилось относительное спокойствие. Относительное, потому что Светлана страдала, тихо плакала по ночам, кусая подушку, а с утра замазывала корректором уродливые круги вокруг глаз и пятна на бледной коже, чтобы не сплетничали коллеги. Она потухла, сникла, вела долгие разговоры сама с собой, иногда озвучивая свои мысли вслух. А через два месяца узнала о том, что беременна. Вопрос о том, оставлять ли ребенка, даже не поднимался: для Елены Игоревны аборт был грехом, отвратительным, как убийство, а для Светланы ребенок был желанным, особенно потому, что возраст ее уже подходил к критическому для беременности и родов. Старородящая – вот кто она теперь. Но, несмотря на оскорбительное звучание медицинского термина, Светлана радовалась своему состоянию, радовалась, что родится мальчик – обязательно мальчик, она точно знала! – и он будет немного похож на Виталика, но в целом – на нее. Будет ласковый, спокойный, часто болеющий и любящий читать про пиратов больше, чем сказки. И так она нафантазировала себе ребенка, во всех подробностях, со всеми мелкими штрихами и особенностями характера, что, когда принесли ей Егора, она чуть не оттолкнула его: это было не ее дитя, а чужое – страшное, лиловое, с огромной гидроцефалической головой и вяло свесившимися ручками. А потом, когда все выяснилось про ребенка, вокруг наступила темнота – словно людей, свет и радость отсекли от нее огромным острым ножом-гильотиной, и холодное железо встало стеной по кругу. «Це-реб-ральный па-ра-лич, це-реб-ральный па-ра-лич», – молотило в голове, когда она шла по улице, резала мясо, пеленала ребенка. Вот теперь она в полной мере осознала, какую кару пророчила ей мать, и никак не могла понять – неужели она совершила настолько страшный грех, чтобы карать за него – вот так?! Откуда Виталик узнал о случившемся, было для нее загадкой, но подсуетился он быстро: позвонил не самой Светлане, а Елене Игоревне и мягко выразил сочувствие. Заодно предупредил, что знает: у Светы были другие мужчины одновременно с ним, поэтому если та рассчитывает на помощь с его стороны, то он, к сожалению, отказывается. Но сочувствует. Попрощался – и деликатно исчез из их жизни навсегда. Первые полгода Светлана страстно надеялась на то, что ребенок вот-вот умрет. Ей было непонятно, как, а главное, зачем теплится жизнь в этом с рождения исковерканном существе. Она показывала его врачам, добросовестно выполняла все необходимые процедуры и каждое утро ожидала, что сын не проснется. Но постепенно ее надежда стала угасать, превращаясь в тупое безразличие. Если бы не мать, Светлана наложила бы на себя руки – она уже знала как: лечь в ванную, быстро, не думая, нажать на вены бритвой, опуститься в теплую воду, закрыть глаза и ни о чем больше не беспокоиться. Но мать была рядом – твердая, несгибаемая, поддерживаемая своей верой. Безо всяких сомнений она приняла, что ребенок – не только крест дочери, но и ее собственный. И тащила на себе и его, и Светлану – не сгибаясь под своей ношей, с изредка вспыхивающим в глазах фанатичным блеском.