Жизнь в исследовательском комплексе шла своим чередом. Ной в последнее время редко покидал компьютерный зал, где вместе с напарниками занимался откровенно бесполезными делами. Вместе с тем он странно приглянулся Стелле, оценившей его помощь. Благодаря этому его часто отвлекали, приглашая в кабинет к Селанд. Со своим третьим уровнем он бы никуда не проник, и его водили помощники Стеллы, у которых были пропуски второго или даже первого уровня. Ему нравилось тут сидеть: в кабинете было чисто и опрятно! В углу белоснежный металлический стол, освещаемый лампой — аккуратно сложены листы, представлявшие собой документацию каждого шага начальницы, в небольшое углубление вставлен стакан с чаем. Открытый шкаф полон разнообразной одежды, подтверждавшей, что Стелла была модницей. Наконец, коврик в виде кролика просто умилял посетителей! На первый взгляд, с характером Стеллы чистота никак не соотносилась, но правда вскрылась чуть позднее, когда при втором посещении Ной и начальника оказались в компании помощника, приводившего новые бумаги на столе в порядок. Селанд оставалась всё той же растяпой. Посещение в десятый раз уже не так сильно привлекало Ноя: в прошлые разы они пили чай, Стелла рассказывала немного о своём детстве (самые скучные истории, на самом-то деле!), а потом посылала его отнести бумаги в другой конец комплекса или протереть пыль где-нибудь в туалете, объясняя нехваткой рабочих рук. И в данный момент Ной шёл со скепсисом, ободряемый лишь возможностью поговорить со столь яркой и интересной натурой, которая, кажется, всё теплее и теплее к нему относилась. Стелле действительно не откажешь в уникальности. Противоречивая фигура: так любит дочь и с охотой рассказывает о ней, но редко покидает комплекс; так обожает порядок, но до ужаса рассеянна; ценит жизни сотрудников, но не щадит саму себя. Однако Стеллу отличало желание трудиться и достигать новых высот, редко у кого встречаемое. Можно сказать, окунулась в работу с головой. Надеясь, что удастся провести с ней диалог на принципиально новом уровне, Ной вновь зашёл к Селанд, сопровождаемый Хенриксеном. Тот невозмутимо закрыл за ними дверь. Стелла, сидевшая за столом и читавшая очередной приказ от начальства, приказала Ною сесть рядом, на соседний стул. Тот не ослушался. — Чаëк будешь, кхем? — спросила Селанд, не отвлекаясь от листа. Она всё ещё кашляла, хотя в целом чувствовала себя лучше. — Да нет, я наелся. — Ого, впервые вижу тебя таким довольным. Но как нам с тобой быть, если ты не хочешь чая? Лучший напиток, Ной. Напиток богов! А с малинкой... — Да я так посижу, — Ной раздвинул ноги и облокотился о стул. Стеллу заинтересовало вызывающее поведение сотрудника. — Я записала обращение к Эмме. Связь дрянная, прошу тебя потом на поверхность подняться и переслать видео ей. Хорошо? Только не забудь, а то я знаю твою память. — А, только и всег... Кхм, да, конечно. Делов-то, ха, — Ной принял от шутливо постучавшей ему по голове Селанд телефон и положил в карман. Он был приятно удивлён тем, что ему наконец предоставили нормальное поручение. Более того — Стелла доверила ему свой телефон, в котором могли храниться личные вещи. Однако Ной поклялся, что не будет подглядывать — он же честный человек! Ну, может, только совсем немножко... Так и сидели спокойно, молча. Стелла закончила читать приказ и положила его в общую стопку — как всегда небрежно. Затем повернулась к Ною на своём стуле, положила руку на подлокотник, а щеку — на кулак. В таком положении ни с того ни с сего начала новый рассказ. На этот раз — о муже Рагнаре. Человек он был строгий, педантичный, из гордого семейства Селандов, как и Эго, кичившихся своей дворянской родословной. Поначалу Рагнар казался ей романтичным и очень даже добрым, однако после свадьбы правда оказалась иной. Жестокий патриарх, Рагнар стремился сделать её домохозяйкой, убедить отчислиться из университета Биотехники и заняться домом. Он давил через дочь, Эмму, которую Стелла и правда любила. Но в то же время Селанд не могла сидеть дома, ведь ей было очень душно в четырёх стенах квартиры — особенно с Рагнаром. Не убедив покинуть вуз, Рагнар стал агрессивным: он кричал на жену, приводил в пример членов своего "знатного" рода и требовал от супруги немедленно прислушаться к нему, а в противном случае угрожал разводом и убеждал, что при любом раскладе Эмма достанется ему. Стелла жила в страхе, пока Рагнар не погиб в автокатастрофе. Селанд не стыдно признавать, что это был самый радостный день в её жизни. В отличие от многих других историй Стеллы, эта была интересной. Ной не смеялся, не острил, а слушал внимательно. Стелла, довольная отношением подчинённого, призналась, что ей нравятся мужчины, которые похожи на неё: в меру открыты, дружелюбны и простоваты. Ной смутился и осознал смысл её слов только тогда, когда женская рука поймала его за галстук. — Как будто я не видела, как ты на меня смотрел, — с улыбкой сказала Стелла. — Ты такой дурачок, Ной, кхе... Уже как полгода на меня пялишься. Признаюсь, ты тоже ничего... Как думаешь, может, у нас получится что? — Госпожа Селанд, мне надо пи-пи! — Ной попытался вырваться, но вторая рука, взявшая пульт, нажала на заветную красную кнопку. Дверь закрылась. Ной в панике бился о выход, не зная, что кабинет Стеллы был одним из немногих помещений со стопроцентной звукоизоляцией. — Нет, кхе-кхе, дружочек. У нас ещё есть десять минут. Считай вознаграждением за нудную работу, — Стелла сняла с себя халат, следом упали на пол футболка и лифчик. Ной остановился у двери в панике, разинув рот. По мере того, как последние признаки одежды на Стелле исчезали, его взгляд переменялся. Зрачки сузились, напуганное выражение сменилось похотливым. Пересилив страх перед начальницей, Ной с удовольствием подошёл к ней, полностью голой, и положил руки на сиськи. Такое тепло... В конце концов он, не сдерживая себя, облизнулся и оттащил её к столу, сорвав с себя последние признаки одежды. Это будет самое вкусное, что он когда-либо за всю свою жизнь попробует. Глава 7 — Аксель любит какао В прошлой главе мы благополучно упустили тот факт, что дроны, предложившие выжившим взорвать мэрию, облетели весь город, а это значит, что и миссия Хансена ознакомилась со словами генерала Элиаса Расмуссена. Военачальник будто бы без стеснений выдавал, что заинтересован в уничтожении всего, что может быть связано с Теллуро. Стесняться ему было незачем, потому что выжившие всë равно погибнут — к таким выводам пришёл Оскар, который, обдумывая свои дальнейшие шаги поздно вечером, столкнулся с дипломатической миссией непримиримых. Впрочем, он верно рассудил, что к мэрии непримиримые не пойдут — им бы и до своих ночью добраться, поэтому принял решение разобраться ранним утром. Утро настало, и вот Оскар, поспавший, как всегда, пару часов на стуле, очнулся. Открыл глаза, разбитый в хлам. Глаза болят, руки уставшие, порой прорывается кашель. Из-за проблем с электричеством, охвативших весь город, лампочка моргает, и Хансен то в центре внимания, то заброшен в тени. Как всегда, с утра абсолютно нет настроения. Подавленный, угрюмый, Оскар потянулся рукой к бумагам, лежавшим перед ним на столе. Это статистика, столь любезно, а, главное, регулярно предоставляемая Коли: краткая сводка о каждом выжившем, наличие или отсутствие преступлений, состав пайка. Однако данное действие он предпринял по инерции; очнувшись, Оскар вспомнил о дронах. Тогда рука потянулась к ящику и другой стопке бумаг, где Коли привёл и детально описал имущество миссии. В список вошло и некоторое количество динамита, которое вместе с оружием привёз в участок Эрик, когда впервые присоединился к Хансену в его благом деле. Хранится на складе в сейфах, код — 1702. На часах пять утра, Оскар пробудился слишком рано, и большинство, скорее всего, ещё не отдохнуло. Он решил переждать: посидеть с бумагами и проанализировать на наличие ошибок или пропусков — Коли работал усердно, однако огрешностей не избегал. С ручкой Оскар ставил галочки там, где обнаруживал незаполненные поля или несостыковки. Утро. 288 день весны 318. Центр Хескенеса, полицейский участок. Так и сидел некоторое время — около получаса. Чтобы сфокусировать внимание, периодически пил оставляемый Коли кофе. Вымотанный в первый же день, когда ему пришлось убить всех своих товарищей, включая шефа, Оскар работал на износ. А иного пути не было. Он мог, как Коре, отказаться от спасения людей и уничтожать нежить — с определённой стороны справедливо, ведь это спасает тех, кто живёт извне. Но Оскар был не таков. У него были свои причины верить, что человеческая жизнь — высшее благо, и полиция призвана охранять еë. Даже закоренелые преступники — и те люди, и их следует передать в руки органов с соответствующей компетенцией. Выжившие зачастую не ценили Хансена, ругали его и друг друга, однако это было очевидным проявлением страха и стресса. Оскар не ждал благодарности. С первого дня он решил, что ради погибших полицейских сделает то, что не удалось сделать им. Хансен, человек совсем не религиозный, поверил, что души Гардера, Оливера и других помогают ему. Но по мере того, как утекала вода, любой душевный порыв сменяется усталью. Работа превратилась в рефлекс; Оскар с трудом сдерживался и работал, и лишь благородная цель позволяла ему удержаться на двух ногах. Людей слишком много, ресурсов слишком много... Оскара разрывает надвое, но он не утрачивает надежды, что правительство одумается и спасёт их. Внезапно дверь открылась, и внутрь вошёл пропущенный охраной Том Холм. Чтобы больше не выделяться, он сменил защитный костюм непримиримого на стандартную форму бойца миссии, а также снял респиратор. Томас мало походил на стереотипного солдата Кнудсена: белоснежная улыбка, прилизанная причёска и в меру приплюснутый подбородок не соотносились с тем, где раньше "служил" Холм. Судя по тому, как деликатно сел он напротив Оскара, манеры соответствовали истинному облику. — Я прошу прощения, что спровоцировал войну, — начал с извинений Том. — Извинения не принимаются, потому что не нужны, — уставший от всякого церемониала, Оскар добавил: — Будь проще. Ты же среди нас. Хотя интересно, почему ты к нам присоединился... неужели среди непримиримых есть те, кто могут оторваться от жестокой идеологии Кнудсена? — Я бы не назвал это идеологией. Это человеческая жестокость. Кто-то ушёл в самом начале, кто-то погиб, и остались лишь люмпены, преступники и природные садисты. Например, Верманд. Он зублак... — говоря о Собаке, Том не мог скрыть грусти, проглядывавшейся в движении зрачков. А ведь Оскару казалось, что такой идеальный человек не умеет выражать эмоции. — Вы знаете, как зублаки бывают подвержены агрессии. Я оказался неспособен контролировать срывы и бешенство Верманда. Что касается тех, кто мог бы присоединиться к вам... да нет больше таких. Там остались одни уроды. Я оказался в непримиримых по ошибке и долго не покидал, потому что верил, что в Верманде остаётся добро. Верю до сих пор, но не могу так больше. Я чувствовал себя сопричастным к их преступлениям, хотя избегал жестокости всеми возможными средствами. Честно говоря, я же тоже несу ответственность. — Вину можно искупить соразмерным благородным поступком. Том, твоя вина заключается лишь в соучастии. Но ещë не поздно исправиться, поверь мне. — И я готов, Оскар, — Том, до этого немного растерянный, будто поверил в себя, когда Оскар положительно оценил его стремление помочь: — Я был инструктором у непримиримых. По сути, я военный, как Эрик. Я согласен разведать мэрию. Это ваша главная цель, так? — Второстепенная, но теперь будто бы важнее ключевой. Сегодня я собирался с Эриком разработать план новой операции по зачистке станции. Эта мэрия как гром среди ясного неба! Я рассчитывал сохранить запасы динамита на крайний случай, а теперь придётся потратить его... Бр-р, сволочи. А ведь это ещё и опасно — люди могут погибнуть. И несколько солдат придётся с направления ж-д перевести на это... Расмуссен, ты, сраный... — В таком случае я помогу вам с мэрией. Схожу на разведку. Сколько людей вы рассчитывали туда направить? — Хотя бы пять. Теллуровики очень опасны... — Дайте мне двух солдат. Другие двое пусть останутся на станцию. Доверься мне, Оскар. Я искуплю вину. Том положил свою ладонь на руку Оскара и многозначительно кивнул головой. Хансен посмотрел собеседнику прямо в глаза — во взгляде легко читалась искренность, подобная той, с какой впервые устроился в полицию он сам. Благородное стремление изменить положение дел к лучшему, альтруистическая натура и порядочное воспитание. Не зная всей истории, Оскар уже доверял Тому, как самому себе. Такие люди — и полицейский знал это по себе — имеют замечательных родителей или наставников, заложивших с самого начала семя истины. Из подобных людей в древности выходили те, кого впоследствии нарекали святыми, потому что, получая добро, они дарили его другим. Оскар видел в собеседника брата; так же случилось давным-давно и с Собакой. Слабые, сильные, люди тянутся к таким, как Том Холм. — Пусть будет так. Добро пожаловать в миссию Хансена. *** Обычный день в полицейском участке. Всё так же душно, уныло и скучно. По обыкновению жизнь начинается в часов шесть-семь — первыми пробуждаются старики, которые с нытьëм бродят по участку ещё пару часов, громко топая и раздражая и просыпающихся, и охрану, пока не встают один за другим и остальные. Работники Коли, коих было два, в восемь, пятнадцать и двадцать два часа раздавали пайки, следуя документам своего начальника. Каждая выдача строго фиксировалась. Бедолаги, по пакетам распределявшие провиант, ездили с большим рваным чемоданом и вручали пайки, как обыкновенно раздавали повестки в армию. Из сотни с лишним выживших, число которых уже перестало пополняться по понятным причинам, сформировались отдельные кружки — люди собирались в одном месте и общались на разные темы, чтобы не умереть от депрессии. Так как будущего у таких людей не было, обсуждали прекрасное прошлое. А некоторые, однако, вели культурные разговоры. В числе таких — Эрик и Коли, которые любят спорить на одну и ту же тему. Стоит этим ребятам улучить минутку, как они находят свободную скамейку, садятся друг напротив друга и проводят аргументы, прозвучавшие и в прошлый, и в позапрошлый разы. Друзья знали, что не смогут переубедить друг друга, и всё равно упорно стояли на своём. На сей раз Эрик был бухой, а в таком положении дед считал, что обязан перевоспитать всех и вся — спор неизбежен. Он заприметил скамейку, за которой полночи без сна сидел Коли, и сел напротив. Администратор сурово оглядел Эрика, готовый к словесному поединку. Ситуация усугублялась... присутствием Акселя. Тот сидел на соседней к ним обоим скамейке и мирно пил какао. Что поделать, любимый напиток. Тем хуже, что если водка хранится на складе в больших количествах и выдаётся по разрешению Коли или Эрика, то какао катастрофически не хватает. Фактически Аксель пил какао в предпоследний раз, но пока ещё не знал об этом. Итак, он мирно пил и поглядывал на разгорячившихся мужчин, чей спор привлёк ближайшие скамейки: отвлëкшись от своих разговоров, выжившие с интересом повернулись к спорившим: — Да ты сам посмотри. Вон какие физиономии на нас пялятся! Только и умеют, что ныть, страдать и причитать. Оскар столько ради них сделал, а им плевать! Неблагодарные свиньи. Зато как ущемляют их права, так сразу воют. И ведь Оскар тоже сломается. Среди людей ни один ангел не протянет. Эрик, очнись! — Да что ты за хрень тут несёшь, а!? Ёлки-палки, да Оскар и есть ангел! Он Мужик с большой буквы! Я тоже! И Астрид была бы Мужиком, если бы, ик, не была бабой. Это ты сейчас ноешь! — Вы с Астрид потому "Мужики", что больные на всю голову. Как посмотрю, с каким удовольствием вы мочите и члените нежить, так мурашки по телу. Ебанутые! — Ты кого ебанутым назвал, наркоша!? Обдолбишься, а потом видишь мир слабым. Ты сам слабак и подаёшь плохой пример народу! — Я не наркоман, а болею! Да, я слабый! И что с того? Это лишь подтверждает мои слова! Ты такой пьяный, что сам не понимаешь, что несёшь. — Я никогда не утверждал, что нет слабых. Это ты утверждаешь, что, ик, нет сильных! Но сила — она внутри каждого, сука. Надо дать ей раскрыться, дать ей расцвести. Нужно учить, что сила есть, Коли! А иначе, блять, все будут ушлëпками вроде тебя. Просто отстой. — Да даже если твоя сила, что даст ей раскрыться? Любые попытки, любое стремление проявить себя разбивается о похуизм и токсичность! У нас в убежище такая токсичная среда, и я удивлён, что ты этого не замечаешь. Хотя как ты заметишь, если ты общаешься только с солдатами и зомби? Вся озлобленность выживших обрушивается на мою бедную психику. Был бы ты на моём месте, может, пел бы по-другому. — Ты перестал верить в себя и других, Коли, поэтому ты в такой пизде. Спроси кого хочешь и познаешь истину нахуй. Аксель! Клоун! Кто из нас прав? Рассуди. Может, это я старый и не пойму что. — И правда! Нам нужен посредник. Аксель, кто правее? Аксель окинул двоицу ироничным взглядом. Тут были излишни любые комментарии. Каждый по-своему прав, и вставать на чью-либо сторону чревато обидой со стороны того, кого не Аксель не поддержит. Лучше, когда они успокоятся, придут в себя и сделают вид, что спора не было. Несмотря на непримиримые (этот каламбур придумал Аксель, а не автор!) взгляды, Коли и Эрик дружны и поддержат друг друга в трудную минуту. Помимо этого, если разжечь пламя спора, то дым от него донесется до выживших. Лучше проявить себя пацифистом, что Аксель и сделал, демонстративно встав и уйдя с чашкой. У каждого выжившего свои тарелка, ложка и чашка, их хранят в пакете. Действительно — стоило Аммоду уйти, как Коли и Эрик пришли в себя, замолкнув. Спрятав пакет в сумку, а руки в карманы, Аксель отправился в прогулку по участку. Обстановка мрачная — люди накалены до предела слухами о смертоносных теллуровиках и возможности уничтожения города войсками. Многие с презрением поглядывают на солдата: среди выживших укоренялась уверенность в том, что Хансен скрывает правду. Акселю было бы неуютно, не будь у него такой едкой саркастичной натуры: даже после потрясений он возвращался в строй. Юмор способствовал заживлению ран — но лишь в краткосрочной перспективе. Общая тревога, вызванная стыдом, никуда не пропала. Аксель считал себя недостойным бойцом. И не только из-за непреднамеренного убийства Лунда, но и из-за своего характера. Аммод не видел себя тем Мужиком, каким был, например, Эрик, его непосредственный наставник. Что есть мужественность? Это сила, уверенность и стойкость. Ни одним из таких качеств слабый, нервный, боязливый Аксель похвастаться не мог. Напротив, только и умеет, что острить, но на деле ничего из себя не представляет. Невозможно в полной мере преодолеть недостатки и возвыситься, когда ты до сих пор чувствуешь на себе пристальный взгляд мёртвой матери — эти лопнувшие, будто куриные яйца, глазные яблоки. Не один Аксель столкнулся с такой проблемой. У дверей, ведущих на склад, на полу сидела тоскливая Вероника. Хотя порезы на руках всегда были неизменным атрибутом этой депрессивной девочки, последней ночью их стало в два раза больше, отчего взволнованный Аксель проглотил комок в горле. Леди Вера перестала общаться с Эммой: после переговоров с Кнудсеном и раскрытия шокирующей правды она накричала на младшую сестру и попыталась ударить; Аксель был вынужден поймать Эго за руку, что та восприняла как смертельное оскорбление. И вот Вероника, крутившая в руках нож-бабочку, являла собой пример слабого человека, в котором так нуждался Коли (кстати, единственный человек, кому удавалось в эти дни поддерживать её). Подобными становятся люди, чья вера разбивается о суровую действительность. Ещё сильнее, чем прежде, Эго верила в слова лорда Порока о неизбежной кончине. Заметя, что в метре от неё остановился Аммод, она подняла голову и с обидой взглянула на парня. Тот предпочёл отвернуться и продолжить прогулку. Ему на радость, под лестницей обсуждали какую-то пикантную тему Астрид и Эмма. Аксель медлительно направился к ним. — Знаешь, у всех такие грустные истории. У каждого читается. Вон, Оскар убил сослуживцев, Аксель потерял родителей, Эрик воевал... а у тебя какая? Я не могу прочитать ни на лице, ни на твоём окружении. Ты же квалифицированный врач? — Эмма, жаждавшая правды, поглядывала на объекты, установленные на столе: пустая тарелка, статуэтка Эрахмуса (легендарного античного врачевателя родом из Паламоса), некоторые медицинские инструменты вроде ножей и бесполезные солнцезащитные очки. Из-за уголка Астрид вся лестница пропахла больницей. Тем не менее, здесь Эмме было особенно уютно. Неподалёку стоит солдат, никто плохой не пристаëт. Моргают фонари, установленные свечи легко сдуваются, и темнота придаёт атмосферности этому месту. Астрид, как приятная собеседница, любит прятаться в моргающем свете так, чтобы её лицо выглядело таинственным и загадочным. Любой чужой принял бы подобное за желание надавить, и лишь немногие знали, что врач-то шутит! — Ну, я и правда не могу похвастаться ничем интересным, — улыбнулась Астрид. — Ну, хотя бы квалифицированный врач, да. Я вообще хирург, терапевт из меня так себе, ха-ха. Милашка, не у каждого должна быть трагичная история. Мне больше грустно оттого, что все такие злые. Та же Вера увлекалась роком. Она мне рассказывала, что гитару спасти не удалось, хотя можно было найти замену... Или вон Самюэль писал повести, но остановился, как попал сюда. Если бы нашёлся тот, кто смог бы обратить всю эту взаимную ненависть в положительное явление — концерт, например. Я не творческий человек, но вот блин... Меня больше всего это удручает. Мы можем и лучше, понимаешь? Таланты надо раскрывать! И всё же под напором Эммы Астрид поведала, как очутилась здесь. Хирург, работала в Tatsu Secudorg и собиралась переводиться в медицинское учреждение в другой город, Бервек, где поселились её родители и жених. Ей повезло дважды: и не покупала заражённый хлеб, и проспала 278 числа. Автобус, на котором она ехала, разбился, и Астрид была в числе немногих выживших. В результате только она и мальчик Эван были спасены Эриком, остальные погибли. Из-за нехватки специалистов именно Астрид стала врачом миссии Хансена. Работать с сотней с лишним человек довольно затруднительно, однако порой находятся удачные минуты отдыха — например, сейчас. Уверенная в безопасности родственников, Астрид не волнуется. Если суждено умереть, то примет смерть достойно, а если жить, то ещё лучше. Расстраивает только, что люди такие злые — зачастую они срываются на ней. Утешение она находит в тесном общении с Эриком, Коли, Эммой и некоторыми другими. Однажды Оскар заподозрил её, как и Эмму, в сотрудничестве с Tatsu из-за места работы, однако Астрид убедила его, что не участвовала ни в каких экспериментах. — Всё допытываешься и допытываешься, Эмма. Пожалей Астрид, иногда и мамочкам нужно передохнуть, — подмигнув, явился Аксель. — Ничуть не устала. А вот тебе, Аксель, надо шило в жопу засунуть за такое, — с таинственной — благодаря неисправному свету, подчëркивающему мистическую сущность врача — улыбкой сказала Астрид, которая была единственным живым существом, способным переиграть и напугать Акселя. Тот поперхнулся. — Да ничего. Отдыхай, Астрид, — кивнула Эмма и встала из-за стола. Астрид согласилась и осталась на месте. Всё же и ей порой нужно было отдохнуть... Ребятам следовало поговорить о многом. Они долго оттягивали этот момент, редко взаимодействуя, но настала пора вспомнить прошлое, когда-то их соединявшее. Аксель провёл Эмму в коридор, которым обычно пользовались, чтобы попасть в туалет, а дальше вывел её в библиотеку, заваленную шкафами. Они оказались в том самом месте, куда по-хорошему входить воспрещалось: у дверей стоял охранник. Но Аксель — боец, такой же статус и Эммы. Поэтому они беспрепятственно проникли в одно из самых страшных, но при этом притягательных своей тишиной мест участка. Стены залиты кровью, и особо крупные пятна находятся под поваленными шкафами, намекая, где расположились трупы. Окна заколочены, чтобы сюда случайно не проникла нежить. Шум, столь свойственный главному залу, и правда здесь почти не улавливался. Зато слышна природа — заунывный вой нежити, сопровождающийся ветерком и чириканьем птиц. Аксель невозмутимо сел на один из шкафов, будто бы под ним не лежал мёртвый человек, чьë тело закрыто книгами. Селанд побоялась садиться, поэтому остановилась рядом, хотя через минуту, поборов страх, всё же очутилась рядом с Акселем, прижавшись бок о бок. Немного молчали, чувствуя уют. Оба устали от жестокой обстановки, требовалась разрядка, которая была возможна только здесь. Эмма почувствовала, как Аксель заботливо положил руку ей на плечо, и на душе сразу же стало теплее. Он был как заботливый старший брат, готовый поддержать. Тогда и она обвила его грудь, положив голову на плечо. — Судьба хотела, чтобы мы снова воссоединились. Кто-то скажет, что совпадение, но ведь не бывает чудес просто так. Мне суждено и с мамой встретиться. Я же знаю, — мечтательно пробормотала Эмма. Аксель, куда более практичный, не хотел её разочаровывать, поэтому, слегка повернувшись к ней головой, пробормотал: — А может быть... — А может быть, а может быть. Нет, Аксель... Оно будет. Это как когда я тебя впервые увидела. Ты же был такой чудной. Вас, пацанов, было пятеро. А ты, самый мелкий, ходил да повторял за ними шутки, — хотя Аммоду обычно было приятно вспомнить былое, сейчас от слов Эммы он испытывал лишь стыд. С детства он только и мог, что повторять за другими в своих попытках казаться одним из лучших. Он никогда не умел принимать самостоятельные решения. — Но зато ты был самым милым. Лошадку мне подарил. Она до сих пор где-то дома вроде... но не суть! Я сразу поняла, что пусть вы все были одинаковые, именно ты — моя судьба. Ты — один из самых близких мне. Я сразу знала. Романтические отношения никогда их не связывали, это была связь старшего брата и младшей сестры. Аксель воспринимал их дружбу как само собой разумеющееся, поскольку они оба были детьми. Но вот прошло время. Они воссоединились, оба повзрослевшие — даже Эмма стала не по годам умна. И только теперь Аммоду удалось осознать, насколько же была глубока их связь, казавшаяся тогда самой обыкновенной дружбой. С самого начала для Эммы он был особенным. Аксель был благодарен ей. Не понимающий, кем ему следует быть — самим собой или кем-то другим — он радовался тому, что Эмме было предпочтительнее первое. Но разве не логично то, что близкий тебе человек предпочтёт твою истинную сущность, с которой он познакомился и когда-то сблизился? Может, и так. Но Аксель, как многие заблудшие души этого мёртвого города, нуждался в моральной поддержке. И в полной мере предоставить еë могла только Эмма. Аксель жалел, что люди вроде Вероники уже никогда не поверят в себя. С благодарностью, читавшейся на довольном лице, он окинул сестру и обнаружил, что та заметно расстроилась. — Но что моя мама? Она жива, я знаю! Я знаю! Но успею ли я встретиться с ней? Вдруг погибнет слишком рано. Я раз за разом думаю, что смогла отпустить. Мне говорят, что нужно быть сильнее. Я верю, что стала, но когда посреди ночи, давящей на душу, думаю о ней... снова забываю, чему меня учили, и плачу. Сердце бьётся сильнее и сильнее, а отвлечься не получается. Может, тебе легче... ты знаешь, что твои родители мертвы. А я знаю, что мама жива, но не могу увидеть её. Мы с Астрид говорили по этому поводу. Даже с Оскаром один раз. Бесполезно... Не хочу мучаться, как Вера, но всë равно страдаю... Внимательный глаз Акселя не мог упустить из виду слëзы, беззвучно стекавшие с лица Эммы. Он удивлëнно ослабил хватку, осмотрев подругу. Как бы ни хотелось этого признавать, но Эмме было более тяжело, чем Акселю — возможно, в разы. Она верит, что мама жива, и такую боль не ослабить никакими лекарствами. Вдобавок совсем ребёнок — всего три года! Маленькая, хрупкая и беззащитная, Эмма тëрла лицо кулачками. Как никогда ребёнок нуждался в поддержке. Аксель, так страстно желавший стать взрослым, не мог не сопереживать. Стыдясь глядеть ей в лицо, он обнял еë повторно. Эмма инстинктивно дëрнулась, уткнувшись заплаканным лицом в его грудь. Она тряслась и тряслась, бормоча неизвестные слова, посвящённые, видимо, маме, а Аксель, нежно гладя её по спине, шептал слова другие — успокаивающие. Девчонка рыдала ещё минуту — долгую, тяжёлую, жестокую, — пока не нашла в себе силы поднять голову. Аксель всё же пересëкся с ней глазами: еë искрившиеся зрачки с любовью смотрели на братские, будучи полными искренней благодарности, преломлявшейся через оставшиеся на ресницах слезинки. Эмма положила голову ему на плечо, Аксель улыбнулся. Долгожданное очищение наконец произошло, когда ребята остались наедине друг с другом. И даже вопли монстров, доносившиеся с улицы с удвоенной громкостью, не мешали им. Привыкшие к таким шумам, дети уже ничему не удивлялись. Аксель гладил сестру по спине и волосам, счастливый, как никогда ранее. Он был так рад помочь ей, что воспринял тот героический альтруизм, который подразумевал под силой Эрик, не нашедший находившихся рядом примеров вроде Тома, Астрид и, теперь, Акселя. Так приятно помогать другим. Вот что чувствует Оскар, когда, вопреки оскорблениям и ненависти, спасает человеческие жизни. Это то добро, на котором строится человечество... Аксель рефлекторно потянулся в карман и нашёл там, к своему удивлению, бутылку с какао! Дополнительный, мать его, запас! — Эмма, какао будешь? — дружелюбно предложил он. Девочка оторвалась от его плеча и с заплаканными глазами осмотрела бутылку. Улыбнулась, а затем и вовсе засмеялась. — Бутылка какао!? Ты нормальный? Ха-ха-ха! Её смех вселял в Акселя надежду. Эмма приняла бутылку и, как грудной ребёнок, стала пить какао. Парень временно отвернулся от сестрёнки и посмотрел на узкую дыру на потолке, через которую можно было углядеть кусочек утреннего неба. На его лице, как на её, блестели прозрачные слëзы, в которых отражались уходящие звëзды. Аксель знал, что пройдёт этот кошмар — исчезнет, как эти далёкие небесные светила. Всему плохому приходит конец. Взойдут солнца, и их жизнь заиграет прежними красками, прелесть которых ещё не была забыта. Всему плохому придёт конец. Аксель устремил свой мечтательный взгляд в небеса, в то время Эмме хватало того, что брат был рядом. *** Успокоившись, ребята отправились исследовать другую половину участка дальше. Встав со шкафа, Аксель взял Эмму за ручку и повёл мимо рядов. Страшные, но завораживающие места! Селанд обратила внимание на какое-то скопление паутины возле одного из шкафов, однако Аммод успокоил её, заверив, что места безопасные, и вывел через арку в прежний коридор. Когда дети покинули библиотеку, "скопление паутины" порвалось.