Решительней взмахни и оторвись, — декламировала Ветка-Меркуцио, сидя вполоборота к Мышу-Ромео. Он пригвоздил меня стрелой навылет. Я ранен так, что крылья не несут. Под бременем любви я подгибаюсь, — отвечал Мыш. Он чуть скомкал середину фразы, но быстро выправился и закончил реплику безупречно. Повалишься, её не придави, Она нежна для твоего паденья, — насмешливо посоветовал Меркуцио. Ромео, не распознав насмешки, грустно продолжил: Любовь нежна? Она груба и зла. И колется и жжётся, как терновник. Ветка-Меркуцио вскочила на ноги и, патетически жестикулируя, принялась советовать, перемежая фразы смешками: А если так, будь тоже с ней жесток. Коли и жги, и будете вы квиты. Затем огляделась по сторонам и закончила: Однако время маску надевать. Не имея маски, поглубже натянула вязаную шапку, одинаково подходящую и мальчикам, и девочкам и в просторечии именуемую «носком». Мыш, на голове которого была такая же шапка, тоже приспустил её. Ну, вот и всё, и на лице личина, Теперь пусть мне что знают говорят. Я ряженый, пусть маска и краснеет. К ним, звонко цокая палками по плитке тротуара, приближалась странная, одетая в майку без рукавов и истрёпанную, доходящую до земли юбку, скрюченная фигура. Звуки раздавались ритмично и раздражающе громко на ставшей вдруг пустынной и неуютной набережной пруда. Мыш повернулся на металлические щелчки и стал непроизвольно следить за приближением старухи. Руки её работали неровно, чуть нервно, но удары раздавались с совершенно невероятной, нечеловеческой ритмичностью, словно само время, отстукивая мгновения, приближалось к детям. Стучитесь в дверь, и только мы войдём — Все в пляс и пошевеливай ногами, — Ветка произнесла реплику Бенволио и, смешавшись, замерла. Любительница скандинавской ходьбы подошла к ним и остановилась, глядя на Мыша и опираясь всем весом на две новенькие палки, совсем не вязавшиеся с её истасканным видом. Мыш оглядел голые предплечья с обвисшей старческой кожей, майку с выцветшей, еле читаемой надписью «No future». Старуха смотрела на мальчика бледно-карими глазами с опавшими веками. – Подайте, прекрасный юноша, – протянула она к нему руку. Мыш неподвижно молчал. – Подайте, – протянула она ближе ладонь. Мыш смотрел на оставленную старухой, но оставшуюся стоять вертикально палку. – Подайте, – нищенка протянула ладонь к самому его лицу. Мальчик не отвечал, сидя с прямой, как струна, спиной. Молчала и Ветка. Глаза её в панике перебегали от старухиной палки к Мышу и обратно. – Ну, нет так нет, – не стала возражать бабка и взяла руку Мыша. Погладила её, словно котёнка, который нравится, но которого в то же время не жалко и утопить, если будет докучать. – Какой ты молодой, хороший. Из глаз нищенки прямо-таки сочилась нежность, словно это она хотела дать Мышу подаяния. – Руки… Ах, нежные какие… Как сметана… – прошептала она и, оставив вторую палку, обняла ладонь Мыша обеими руками. Вторая палка, так же как и первая, осталась стоять вертикально, будто вбитый в дубовую доску гвоздь. – Молодой, нежный, – постояла старуха, с вожделением обтирая, словно облизывая, ладонь Мыша. – У нас ничего нет для вас! – твёрдо сказал Мыш, вырывая руку. – Уходите! – Совсем ничего? – делано скисла старуха, и лицо её притворно опало складками. – Девушка, шли бы вы отсюда. Сказано же, нет ничего! – повысила голос Ветка, и по неуверенному тону было заметно, насколько ей не по себе. Попрошайка, совершенно не расстроившись, взялась за палки и пошла вдоль берега, чётко, будто метроном, отстукивая железками по камню. Следуя за ней, на воду пруда с тихим треском ложились похожие на стрелки огромных часов иглы льда. Дети провожали её глазами, пока она не исчезла за поворотом. – Что там дальше? – произнёс, словно в забытьи, Мыш. Стучитесь в дверь, и только мы войдём —