– О, Сара, привет! – вдруг воскликнул Отис, понимая, что молчание затянулось. – Как у тебя дела? Ты какими судьбами? Давно пришла? Поток его вопросов вскружил голову, но я не подала виду и продолжила приветливо улыбаться, будто не заметила, что тату Отиса изменилось. Маски были ярче, чем в нашу последнюю встречу, но все же не такие четкие, как у других актеров. – Давно, собиралась уходить, а тут… – И почему не уходишь? – язвительно поинтересовался Деймон. Он беззаботно перелистывал меню, не глядя на меня. – Как некрасиво, брат, – заметил Отис, обращаясь к мистеру Дарси двадцать первого века. Потом младший близнец снова перевел взгляд на меня: – Не обращай на него внимания. Он не в духе – забыл текст на репетиции. И как обычно думает, что виноваты все, кроме него. Да, Деймон? – Вообще-то, Деймон прав, – сказал Циркач, отложив меню на стол. – Как вас зовут? Сара? – спросил Ирландец, который все это время молча следил за ходом событий. – Вы – журналистка, верно? – Да, она журналистка, – холодно ответил Том и, подвинув стул (чуть не отдавив мне ногу!), встал и посмотрел на меня сверху вниз. Потом он взял меня за запястье ледяной рукой и, ничего не говоря, потащил к выходу. – Приятно было встретиться с тобой, Сара! – услышала я голос Отиса, доносившийся до меня, как из закрытого сосуда. Его голос стал глух. Его перекрывали удары сердца, разрывающие грудную клетку. Пока Том вел меня к двери, я поняла, как глупо и неестественно вела себя перед актерами. Когда мы вышли на улицу, дождь все еще шел. Я сразу вспомнила такой же дождливый день из недалекого прошлого, когда Том провожал меня до остановки. У него был черный зонт с посеребренной ручкой и теплая рука, которой он схватил меня, когда я постеснялась прижаться к нему ближе. В этот раз у Тома зонта не оказалось – он оставил его в кафе. Я пришла на помощь – открыла свой над нашими головами, чувствуя, что мое сердце не выдержит такой близости с человеком, от одной мысли о котором кружилась голова и подгибались колени. – Сара, – виновато протянул Том. Мое имя – это первое, что он сказал мне за эту встречу. – Да? – Прости моих друзей. Они не очень любят журналистов. «Как и ты? – подумала я. – Ты ведь тоже пострадал от рук журналистов? Это ведь они писали про твою мать гадости, когда ты скорбел о ней?» – Прощаю, – сказала я, глядя Тому Харту в глаза. Я по-прежнему не ощущала страха. Хотя злость до сих пор билась под кожей. Злость и обида. «Почему ты сделал вид, что меня нет в этом кафе? В чем причина? Что со всеми вами? Это ведь вы… вы – актеры-приспешники? И ты – тоже? Что с вами? Что?..» – Давно не виделись, – сказал Том, смущенно улыбнувшись. И тут мне показалось, что настоящего Тома Харта я видела минуту назад в кафе. Неприступный, молчаливый, суровый. Настоящий Том ничем не отличался от Деймона и своего лучшего друга – Циркача. А на улице передо мной стоял один из персонажей Тома. И не только на улице. Я брала интервью у персонажа, я встречалась в кафе с персонажем, под зонтом до остановки меня тоже провожал персонаж, и слова Франца Кафки декларировал персонаж. Я влюбилась в персонажа. Том Харт играл. Везде. Всегда. Он надевал маску, когда видел меня. Маску доброго и милого юноши, который умеет слушать, сопереживать и сострадать. Чертов актер! Чертов обманщик! Даже его руки врали. Тогда, в дождливый день, они были теплыми, а сейчас, когда Том схватил меня в кафе за запястье, они обожгли кожу холодом. «Том Харт, кто ты такой?» – с ужасом подумала я. Это был первый раз, когда я задала себе этот вопрос. А вскоре он превратился в мою личную каждодневную молитву. Я засыпала с этим вопросом и просыпалась с ним. Том Харт, кто ты такой?.. – Со мной что-то не так? – обеспокоенно спросил Том, глядя на меня сверху вниз. – Ты как-то странно на меня смотришь. – Все хорошо, – ответила я, не узнавая своего голоса. – Все хорошо. Том не успел ответить. В тот момент, когда он уже собирался произнести очередную актерскую речь, дверь кафе распахнулась. – Бармен, мы там обсуждаем сегодняшнюю репетицию. Тебе тоже не помешает послушать, – сказал Деймон, выйдя на улицу под дождь. Я отступила на шаг, и Харт оказался под дождем. От его взгляда мне стало не по себе. Я вдруг увидела в его глазах искренность, мольбу и нечто, что боюсь сейчас описать. Он смотрел на меня почти так же, как и я на него в день, когда уже знала, что по уши влюбилась. Снова роль? Снова бесплатный спектакль? Сердце заколотилось быстрее. Оно тарабанило так, будто внезапно начался приступ тахикардии. «Кто ты такой, Том Харт?» – Пока, – с сожалением в голосе сказал Том и зашел в кафе, не глядя на Деймона. Старший близнец в этот момент пытался закурить сигарету, пряча и ее и зажигалку от редких, но крупных капель дождя. Черная водолазка актера норовила промокнуть, но его, казалось, это мало заботило. – Сара, ведь так? – холодно спросил Деймон, закуривая. Актер выпустил струйку дыма изо рта и посмотрел на меня сквозь нее проницательным взглядом. И взгляд этот напоминал рентгеновский аппарат. – Так. А если точнее – Сара Гринвуд. Деймон ухмыльнулся. – Приглашаю тебя на премьеру, – небрежно бросил он. – С чего бы это? По приветствию в кафе я подумала, что не очень тебе понравилась. Разве в театр приглашают людей, которые бесят? – Не люблю журналистов, – пояснил Деймон и затянулся сигаретой. – Но без вас не обойтись. Теперь пришла моя очередь ухмыляться. – Просто назови имя на входе, о’кей? И приходи на час раньше. Пусть я не жалую журналисток, но должны ведь в прессе написать, что у великого театра «GRIM» премьера? Знаешь, премьера – это такое важное дело! – Деймон многозначительно улыбнулся: – О ней должны знать все. – Так я могу написать об этом, даже придя к самому началу спектакля. Или вообще не придя на него. – Но в таком случае у тебя не будет возможности поговорить с художественным руководителем театра, ведь после спектакля он слишком занят для вопросов прессы. Ну, бывай! Деймон затушил окурок о сырой металлический бок урны. По ней все это время скатывались дождевые капли, и серый след тут же исчез. Актер еще раз посмотрел на меня – с любопытством и нескрываемой радостью в глазах. Я молчала. Молчала, потому что не знала, что сказать. И снова мои уши уловили легкое шипение, а нос – запах гари. Слишком близко, вот тут, совсем рядом… Только когда Деймон скрылся в кафе, запах пожара и шипение пропали. А когда я облизнула пересохшие губы, почувствовала на кончике языка вкус пепла. Никогда прежде я не испытывала такой страх, как в тот момент. 12 Домой я приехала в районе трех часов и сразу села работать. Журналист и знакомый Джейн – Ирвин – скинул двухчасовое интервью для расшифровки и добавил, что работу нужно сделать до вечера. Так я и просидела до шести часов, слушая монотонную речь про экономику, сильно удобренную красным перцем политики. Расшифровки всегда давались мне с особым трудом. Они – черная, каторжная работа, от которой я всегда шарахалась, как от чумы. А примерно часов в восемь, когда я сидела за кухонным столом, пила кофе и, как кусочки пазла, собирала события минувшего дня, позвонила Джейн. Радостным голосом она сообщила, что наше дело постепенно продвигается – ее дедушка работал не в Уондсворте, где полмесяца держали актера театра «Кассандра» Кристофера Бейла, но у него были знакомые, служившие в этой тюрьме как раз в 60-х. Когда она рассказывала об этом, во мне вдруг взыграло чувство самосохранения. Хотелось на все плюнуть и оставить эту историю с театром другому журналисту. Более бесстрашному. – Ты ходила сегодня к Эндрю Фаррелу в больницу? – спросила Джейн. – Ходила, – тихо сказала я. – Он умер три недели назад. Самоубийство. Джейн молчала. Клянусь, я слышала, с какой силой она сжала сотовый телефон, когда я сказала ей об Эндрю. А потом я медленно, с расстановкой и никуда не спеша пересказала подруге весь свой день. От начала и до конца. Точно так же, как несколько минут назад Джейн говорила о дедушке, его знакомом и о том, что «совсем скоро жизнь станет яснее». Только, в отличие от нее, я говорила без энтузиазма. Наоборот – с явной апатичностью в голосе. Я ничего не утаила. Рассказала и про Тома Харта, и про Деймона, который «будто потушил о мои губы сигарету». Рассказывая об этом, я чувствовала запах гари, а в окне вместо тумана мне мерещился дым. – Так, Сара, успокойся, – дослушав рассказ, потребовала Джейн. Не попросила, а именно потребовала. – А я-то думаю – что случилось, почему ты такая неразговорчивая… – Я не могу выкинуть Эндрю из головы. Его лицо постоянно мелькает перед глазами, в голове – его бессвязная речь… И еще эта встреча с Томом. Он был странным. И ведь не Харт пригласил в театр на премьеру, а Деймон. – Отдохни. Новость об Эндрю сильно ошарашила тебя. Потом рассказ этого санитара Кевина. Вообще не понимаю, с чего он начал рассказывать о своем отце! Что за наглость! Ты не психолог, чтобы выслушивать чужие проблемы. – Ему тоже было тяжело, – в оправдание поступку Кевина ответила я. – Нам всем тяжело, но это не значит, что нужно распахивать душу перед первым встречным. Что за мода. Вот бы вернуться на пару десятилетий назад. Тогда англичане были настоящими англичанами – и во время пыток не скажут, о чем они думают. На слова Джейн я ничего не ответила. Наш разговор зашел в тупик. Я не чувствовала в себе сил поддерживать философские размышления подруги, поэтому попросила у нее прощение за отчужденность, попрощалась и сбросила вызов. После этого я пошла в комнату, легла на не разложенный диван, закрыла глаза и увидела умершего Эндрю Фаррела. Его губы беззвучно шевелились. Он говорил: «Только не дай ему влюбиться в тебя, иначе он закончит так же, как и я, если попытается спасти». – Не переживайте, Эндрю. Ему на меня все равно, – пробормотала я, засыпая. – Том в безопасности. Следующим утром я проснулась около десяти утра, но даже после душа и сытного завтрака, который состоял из овсяной каши и тостов, не получила достаточно энергии для работы. Только ближе к обеду появились силы. И то лишь потому, что знакомый журналист Джейн прислал заготовки для новости. Сев за работу, я перестала прокручивать в голове события, которые произошли со мной за последний месяц. Пока я писала, не думала об убийствах, Эмили Томпсон, странных театрах и их актерах. «Сара, отличная работа! Спасибо, что выручаешь на этом сложном поприще!» – написал Ирвин в Фейсбуке. На это я отправила ему смайлик, а вдогонку добавила: «Обращайся». Писать новости и расшифровывать интервью для другого человека – совсем не то, о чем я мечтала. Хотя примерно через три дня безвылазной работы перед ноутбуком я подумала, что таким способом смогу накопить на магистратуру и устроиться в «Таймс» как обычный журналист, без конкурсов и отборов. И тут я вспомнила любимое изречение отца: «Журналисты – стервятники. Они всегда летят на запах смерти». И я летела. Стремительно и не боясь умереть самой. Собственная смерть казалась таким же безумием, как существование потустороннего мира. Думая об этом, я даже не догадывалась, как сильно ошибаюсь. Наш мир не изучен до конца. И утверждать, что сверхъестественного не существует – большая глупость. До премьеры нового спектакля в театре оставалось две недели, когда мне на почту пришло сообщение от начальника отдела стажеров редакции «Таймс» Элизабет Боуэн.