Боже мой… — Стася, кто это? — спросил Алекс, глядя мне в глаза. Спросил таким тоном, что я похолодела. — Это Егор. Познакомьтесь. Егор, это Александр Казаков, мой… приятель. — Приятель? — мужчина всей моей жизни иронически поднял бровь. — Ну да, разумеется. Молодой человек, мы сейчас идем завтракать, если хотите, можете составить нам компанию. Заодно поговорим. О жизни, и вообще… — Спасибо, но я тороплюсь, — пробормотал Егор. И правильно, тон у Алекса таким изысканно-вежливым и морозным, что по спине мурашки побежали, наверное, у всех присутствующих. Мартышка, испуганно пискнув, протиснулась к выходу, расталкивая нас локтями, подхватила Егора под руку и поволокла его по коридору в сторону лестницы. А я, ни на кого не глядя, извинилась и ускользнула в ванную, чтобы избежать неудобных вопросов и испытующих взглядов. Я села на краешек ванны, прижалась горящей щекой к холодному зеркалу и сидела так минут пятнадцать, пытаясь понять, как жить дальше, пока, наконец, в дверь робко не постучались. Это оказалась Мартышка, вся красная от смущения и неловкости. — Стась, ты извини, мы с мамой тебя здорово подставили… — Да ничего страшного, — вздохнула я. — Сам Алекс еще должен мне кое-что объяснить. Если не соврет. А до тех пор я перед ним отчитываться не собираюсь. За завтраком все подавленно молчали. Шурке, который всегда очень тонко чувствовал настроение людей, передалось наше состояние, и он угрюмо жевал бутерброд с маслом и сыром, погрузившись в собственные мысли. Я была мила и любезна, улыбалась, разливала всем кофе, даже два раза обратилась к Алексу с просьбой передать хлеб. Он на меня искоса поглядывал сквозь ресницы, но ничего не комментировал. В общем, атмосфера была тягостной и хорошему аппетиту никак не способствовала. А я все размышляла о Егоре. Почему он опять появился? История его звучала вполне правдоподобно… по крайней мере, такое не придумаешь. Если бы он захотел повесить мне лапшу на уши, просто сказал бы, что отца увезли в больницу, а дом закрыли на все тридцать три замка. И все-таки что-то меня смущало и тревожило. Этот Егор… Приклеился ко мне как рыба-прилипала, никакими силами от него не избавишься. Может, он как-то связан со всеми этими странностями, что происходят вокруг меня? Следит за мной? Но зачем за мной следить, глупости какие! Но если он не следит, то почему я то и дело на него натыкаюсь? Ну хорошо, встречу на бензоколонке можно считать совпадением, но второе совпадение — это уже чересчур. Это уже ни в какие ворота не лезет. Слишком много стало этих самых «совпадений», чтобы я считала их случайными. После завтрака Мартышка куда-то убежала, а мама и Шурка собрались на прогулку к морю. Я была рада этому — ребенок подышит полезным для здоровья морским воздухом, мама за ним присмотрит, ну а у меня будут развязаны руки, чтобы заняться собственными делами. Я сходила к себе в номер, оделась и вышла на улицу. Мне нужно было купить газет, а заодно и прогуляться, проветрить голову. День был холодный и жемчужно-серый, солнце пыталось пробиться сквозь плотные тучи, море ровно шумело и выглядело совсем не таким грозным, как вчера. Я бросила взгляд на пляж перед гостиницей, где Шурка и мама кидали в воду камешки, и повернула за здание пансионата, откуда круто вверх уходила дорога, стиснутая с двух сторон ровными рядами сосен. Машину брать не стала, решила пройтись пешком. Вскоре дорога привела меня в поселок. Частные домики, маленький продуктовый рынок… Было чистенько, хотя и бедновато, и очень симпатично. Через пятнадцать минут я оказалась на центральной площади, где стоял запыленный бюст Ленина, а в центре располагалась каменная чаша с отбитыми краями. Кажется, летом она служила фонтаном, а сейчас в дождевой воде уныло плавали окурки и мусор. Я увидела киоск «Союзпечати» на другой стороне площади и направилась туда. — Мне, пожалуйста, все местные газеты, какие есть, — решительно попросила я. Скупив пачку прессы, я огляделась, поискала место, куда бы приткнуться. Площадь была унылой, голой, здесь находились какие-то официальные учреждения, и места мне здесь не нашлось бы. Вниз от киоска вела лестница, и, судя по географии поселка, как раз в той стороне было море. Прижимая к сердцу пачку пахнущих свежей типографской краской газет, я спустилась вниз, прошла мимо каких-то торговых рядов и очутилась на набережной. Здесь не было привольных песчаных пляжей, как у «Звездного», а было все, как у больших: камень, чугунные столбики с цепочками, скамеечки, фонари. Народу на набережной не оказалось — кому охота гулять в такую погоду, — лишь продавец горячих сосисок печально мерз на ветру. Я села и принялась читать. Цель моя была проста: найти информацию по обнаруженному трупу молодого мужчины с огнестрельным ранением. Я до сих пор не могла понять, что заставило ментов сорваться с места и уехать, бросив меня наедине с мертвым Девяткиным, в этом было что-то нелогичное и пугающее. В любом случае, все мои данные были у них на руках, а значит, я сейчас обязана собирать любую информацию, чтобы быть в курсе действий милиции. Нетерпеливо пролистала я две газеты, ничего не нашла, зато совершенно окоченела. Пальцы с трудом гнулись, а надевать перчатки, испачканные кровью Девяткина, мне не хотелось. На колени мои печально спланировал желтый лист, и я не выдержала, сорвалась с места и побежала обратно в пансионат. Никого из своих не встретила, но это и к лучшему: смогу почитать спокойно. Нетерпение и беспокойство жгли меня изнутри, и я торопливо поскакала вверх по лестнице. В номере я заперлась на ключ, бросила пальто в кресло, сама разложила газеты на полу и уселась по-турецки, продолжив чтение. Моего Девяткина нигде не было. Один мужчина погиб в автокатастрофе, троих женщин ограбили, у кого-то сняли с машины все колеса и даже зеркала, арестовали подозреваемого в убийстве школьницы, совершенном еще в начале лета… И ничего, ничего о моем мертвеце. По правде сказать, я была в полной растерянности. Девяткина должны были увидеть проезжающие по трассе водители, когда рассеялся туман. Я не особенно старалась его прятать, выкинула на обочину и уехала. Его красные волосы очень бросаются в глаза, так почему же его еще не нашли? Почему менты уехали? Почему обо мне и моей «жертве» до сих пор не кричат все газеты и криминальные передачи на телевидении? То есть это, конечно, очень здорово, что не кричат — я еще молода, у меня ребенок, и садиться в тюрьму мне пока рановато, — но должно же быть этому какое-то разумное объяснение! Объяснения не находилось. Была лишь глупая версия о том, что Девяткин тихо-мирно воскрес после того, как я уехала, и своими ногами покинул ту самую точку на федеральной трассе «Россия». Но эти мысли я тут же отбрасывала в сторону, заставляя себя не думать так, иначе… Иначе можно было смело вызывать для меня психиатрическую перевозку, потому что люди не воскресают. По крайней мере, в начале двадцать первого века. Постойте… А может, он был только ранен? Но ведь пульса не было… Нет, это было лицо мертвого человека, взять хотя бы ту глуповато-бессмысленную улыбку, которая играла на его губах… Он выстрелил себе в сердце, после такого люди вряд ли выживают. Да ведь ты уже один раз видела его мертвым — висящим в петле, что не помешало ему снова ожить и кинуться тебе под колеса! Что за бред, черт возьми! — А может, это были близнецы? — с надеждой произнесла я в пустоту. — Один попал под машину в Москве, второй сидел в «Незабудке», третий в ресторане той безымянной гостинички, где мы ночевали с Егором, четвертый повесился, а пятый застрелился. Ну да, пятерняшки. Бывает же такое? В дверь постучали и я, вздрогнув от неожиданности, пошла открывать. — Привет, ты одна? — спросил Алекс. Я зачем-то оглянулась, словно не была уверена, одна ли я, а потом, спохватившись, кивнула. — Отлично. Надо поговорить. Я могу войти? Все так же, словно во сне, я медленно кивнула и посторонилась, впуская его в комнату. Алекс вошел и растерянно оглядел мизансцену: газеты на полу, газеты на кровати, газеты везде. Он сел на ковер и вывернул шею, читая ту самую статью про убийцу тринадцатилетней школьницы, которую до этого читала я. — Криминальная хроника? — поднял он бровь — это его излюбленный, коронный прием. — Интересное чтиво? — Очень, — любезно кивнула я. — Самое то, что нужно холодным осенним утром. — Я вообще-то говорю серьезно. — Да и я тоже, — пожала я плечами. — Стась, заканчивай этот балаган, — сказал он сердито. — Я тоже не железный. Если тебе неприятно мое присутствие здесь, в Славино, я уеду. Не собираюсь навязываться тебе и твоей семье. Я слушала, но ничего не понимала. О чем это он? Он не хочет навязываться? Да разве это возможно? Из нас двоих обычно навязывалась, скорее, я, а вернее, прикладывала все усилия, чтобы не быть для него навязчивой. Усилия порой даже болезненные. Ну а что поделать, если мужчина не изъявляет ни малейшего желания перевести наши достаточно свободные отношения любовников-друзей в какую-то иную плоскость? Уж точно не предлагать самой… Хотя я по глупости сказала ему, что чувствую, и теперь очень об этом жалею — ведь у Алекса появилось знание о моем слабом месте, он теперь точно знает, куда бить… Если бить вдруг потребуется. Вдруг Алекс заметил мое пальто, валяющееся в кресле, замолчал… И замер. Долго смотрел на него, потом встал, подошел поближе и потер пальцем засохшее пятнышко крови на лацкане. Я помертвела — совсем забыла отдать пальто в химчистку! Алекс оглянулся, его лицо было растерянным. — Стася, это кровь? Откуда это? — Случайно порезалась, — ответила я ровно. — Ну-ну, ты теперь бреешься по утрам? На таком месте пятнышко — очень странно. Да тут еще есть — целая россыпь. Я молчала. Ну что тут скажешь, если за дело взялся матерый детективщик, автор двадцати с лишком романов? Меня сейчас в два счета выведут на чистую воду. А Алекс тем временем встряхнул пальто и пристально осматривал его, и даже понюхал особо крупные пятнышки. — Ну хватит, криминалист-любитель! — не выдержала я, выхватила у него пальто и унесла в крохотную прихожую, где запихнула подальше в стенной шкаф и твердо решила сегодня же отдать в гостиничную химчистку. — Очень интересно. Кровь на пальто, криминальная хроника в газетах… Ты что, кого-то убила? Нет, я не вскрикнула, надо отдать мне должное. Я держала себя в руках, но вот ноги у меня подкосились, и я плюхнулась на кровать. Алекс стоял, скрестив на груди руки, и о чем-то хмуро размышлял. Надо думать, ничего хорошего мне эти размышления не сулили. — Стася, что случилось? — спросил он мягко, совсем как раньше, когда у нас все было хорошо и прекрасно. Я заколебалась. Можете считать меня дурочкой, но моя железобетонная уверенность в тот момент изрядно пошатнулась; мне нужно было чье-то плечо, чья-то жилетка, чтобы выслушали, чтобы пожалели, чтобы придумали, как жить дальше… А Алекс был такой родной и близкий, он смотрел на меня со знакомыми искорками в глазах, и я почуяла былую уверенность в том, что этот человек сможет мне помочь. Он сел рядом, взял меня за руку, и на меня вдруг нахлынуло такое отчаяние, что молчать я больше не могла и — была не была! — рассказала ему все. Ну, почти все. Кое-какие мелочи я опустила — например, умолчала о Разумовской и ее нелестных высказываниях в адрес Алекса, о мужиках, приставших ко мне на заправке после Торжка, о том, что я сама подозревала Алекса в чем-то неблаговидном, о семейных проблемах Егора и нашей ночевке в номере гостиницы… Оставила лишь сухие факты связанные с Девяткиным и со мной. Он выслушал и задумчиво потер лицо. — Да, дорогая моя, ты попала в передрягу. — Это я и без тебя знаю! — раздраженно ответила я. — Может, есть более оригинальные мысли? Вскочив с кровати, Алекс прошелся по комнате, сунув руки в карманы, потом остановился у окна и закурил, глядя вдаль. Я уже знала это особое состояние — именно в таком настроении, чуточку рассеянном, самоуглубленном, он создавал самые лучшие свои сюжеты, раскручивал самые смелые интриги и изобретал великолепные ходы, которые впоследствии ошеломляли читателей и критиков. И это давало надежду, что я сейчас услышу нечто такое, отчего у меня в голове все прояснится, встанет на свои места, и я пойму, что же происходит со мной последние дни, потому что у меня в голове царит полнейший винегрет. Да и вообще — он видит ситуацию со стороны, не отягощен дурацкими подозрениями и мистическими мыслями, его кровь не отравлена адреналином и паникой, он мыслит логически и здраво. В отличие от меня, которая уже ничего не соображает. — Итак, начнем раскручивать клубок с конца. О найденном трупе нет никакой информации, он как будто испарился, — сказал Алекс, выдыхая дым в открытую форточку. — Что это может означать? Первое — Девяткин был только ранен, а не убит. Стопроцентной уверенности у нас нет, но по косвенным признакам можно судить, что он все-таки убил себя, а значит — версию пока отбрасываем. Второй вариант — тело кто-то спрятал. Кто и зачем? Он побарабанил пальцами по стеклу и задумчиво разогнал рукой причудливые клубы табачного дыма. — Из этой версии следует, что труп Девяткина кому-то помешал, был для кого-то опасен. Разумеется, менты решили бы, что спрятала его именно ты… — Спасибо за доверие! — с сарказмом произнесла я. — …но мы-то знаем, что ты никого не прятала, а значит есть кто-то третий. Он и увез тело, или же закопал его где-то в тех местах. Это уже не так важно. — Почему же? — Ты предлагаешь перекопать лес в радиусе пусть даже трех километров? Ну-ну, — усмехнулся Алекс. — Вообще эта история мне не нравится, тут какая-то засада. Этот Девяткин должен был погибнуть уже как минимум три раза, но это же невозможно! Значит — тут заговор, злой умысел, называй это как хочешь. У него вдохновенно горели глаза, моя история превратилась в разрозненную массу ниточек, из которых можно сплести полотно детективной интриги, а это и было главным занятием писателя Казакова. Алекс прошелся по комнате и задумчиво скрестил руки на груди. — Идем дальше. Когда ты уезжала утром из того мотеля, Девяткин висел в петле. Спустя какое-то время он бросился тебе под машину на шоссе, вполне живой и невредимый. Опустим пока вопрос, как он выбрался из петли и выжил, лучше подумай вот о чем: летать, как птицы, люди пока не научились, значит, Девяткин приехал на машине. Или его кто-то привез. Был какой-то транспорт, которым он добрался на то место, где все произошло. Причем, транспорт должен был находиться под рукой, чтобы ты не успела уехать слишком далеко и затеряться, понимаешь? Теория заговора обрела форму, четкость и объем, налилась цветом и заиграла во всей красе и великолепии. Я сглотнула комок, вставший в горле и не дававший мне дышать. — Понимаю. Мы должны узнать, была ли у него машина, и если была, то какая? Только зачем это нам? — Затем. Чтобы понимать ситуацию, мы должны владеть информацией, — наставительно произнес Алекс, не замечая, что говорит в рифму. — Ты помнишь, как называлась та гостиница?