Я передал слова врача Генри. Он рассердился. Нахмурившись, он что-то съязвил — странно, я забыл, что именно, но помню, что мне стало очень неловко, — и больше я никогда не поднимал эту тему. На самом деле, я думаю, он и вправду спас меня. И если где-то есть место, где ведутся списки и раздаются награды, напротив его имени наверняка стоит золотая звездочка. Впрочем, я впадаю в сентиментальность. Иногда, когда я думаю о той зиме, мне трудно от этого удержаться. В понедельник утром меня наконец-то выписали. Все руки у меня были в следах от уколов, в кармане лежал пузырек с антибиотиком. Несмотря на то что я прекрасно мог передвигаться без посторонней помощи, к машине Генри, по настоянию врачей, меня вывезли санитары. Ощущать себя закутанным овощем в инвалидной коляске было довольно унизительно. — Отвези меня в «Катамаунт-мотель», — попросил я Генри на въезде в город. — Нет, — ответил он, — пока ты поживешь у меня. Генри жил на первом этаже старого дома на Уотер-стрит в Северном Хэмпдене, всего лишь в квартале от Чарльза с Камиллой, ближе к реке. Он не любил принимать гостей, и раньше я был у него всего один раз, да и то лишь пару минут. От жилища близнецов его квартира отличалась большей площадью и полным отсутствием хлама. Просторные комнаты были совершенно одинаковы: дощатые полы, белые стены, окна без штор. Мебель была добротной, но довольно простой и далеко не новой, ее было немного. Некоторые комнаты стояли абсолютно пустыми, и от всего помещения веяло чем-то призрачным и нежилым. Близнецы как-то сказали мне, что Генри не любит электрический свет, и действительно, кое-где на подоконниках я заметил керосиновые лампы. В мой прошлый визит его спальня, в которой мне теперь предстояло жить, была закрыта — как мне показалось, несколько демонстративно. Там стояли книги (вовсе не так много, как можно было бы предположить), односпальная кровать и шкаф с внушительным навесным замком. Больше почти ничего не было. На двери шкафа висело черно-белое фото (оказавшееся обложкой «Лайф» 1945 года), на котором я узнал Вивьен Ли и с огромным удивлением молодого Джулиана. Снимок был сделан на каком-то приеме: у обоих в руках бокалы, Джулиан что-то шепчет Вивьен Ли на ушко, и та смеется. — Где это снято? — спросил я. — Не знаю. Джулиан говорит, что уже не помнит. Просматривая старые журналы, нет-нет да и наткнешься на его фотографии. — Да? А с чем это связано? — В свое время он был знаком со многими. — С кем? — Почти все эти люди уже умерли. — Нет, правда, с кем? — Ричард, я даже не знаю. — И затем, уступая: — Я видел его фотографии с Ситуэллами[47]. И с Элиотом. Еще есть одна, немного забавная, с той актрисой — не помню, как ее звали. Она тоже давно умерла. — Он задумался. — Блондинка. Кажется, она была замужем за каким-то бейсболистом. — Мерилин Монро? — Возможно. Фото было не очень хорошим. Обычный газетный снимок. Накануне Генри съездил на склад и забрал мои вещи. Чемоданы стояли на полу у кровати. — Генри, я не хочу занимать твое место, — сказал я. — Где ты сам-то будешь спать? — В дальней комнате есть другая кровать — откидывается от стены. Не знаю, как такие правильно называются. Я на ней еще ни разу не спал. — Тогда давай там буду спать я? — Нет. Мне самому любопытно попробовать. К тому же, я считаю, время от времени стоит менять место, где спишь, — сны становятся интереснее. Я рассчитывал провести у Генри всего несколько дней (уже в понедельник я снова вышел на работу), но в результате остался у него до начала семестра. Я не мог понять, почему Банни говорил, что с ним трудно уживаться. О лучшем соседе нельзя было и мечтать — спокойный, опрятный и почти безвылазно у себя в комнате. Обычно, когда я приходил с работы, Генри дома не было; он никогда не рассказывал мне, где проводит вечера, а я никогда не спрашивал. Но иногда к моему возвращению был готов ужин (в отличие от Фрэнсиса Генри не был изобретательным поваром и готовил только простые блюда — курицу с вареной картошкой и прочую холостяцкую пищу), и мы усаживались за карточным столиком на кухне, ели и разговаривали. К тому времени я уже хорошо уяснил, что лучше не совать нос в его дела, но однажды вечером любопытство взяло верх, и я спросил: «А что, Банни все еще в Риме?» Он ответил не сразу. — Думаю, да, — сказал он, положив вилку. — По крайней мере, он был там, когда я улетал. — Почему он не вернулся вместе с тобой? — Не захотел, наверно. Я оплатил жилье до конца февраля. — Он взвалил на тебя всю аренду? Генри снова помедлил с ответом. — Честно говоря, как бы Банни ни старался уверить тебя в обратном, ни у него, ни у его отца нет ни гроша. От изумления я открыл рот: — Я-то думал, его родители вполне обеспечены. — Я бы так не сказал, — спокойно произнес Генри. — Когда-то у них, возможно, и были деньги, но даже если так, они давным-давно их истратили. Один их ужасный дом, должно быть, обошелся в целое состояние. Они обожают пускать пыль в глаза, перечисляя яхт— и кантри-клубы, в которых они состоят, и элитные заведения, в которых обучались их сыновья, но все это загнало их в долги. Они производят впечатление людей состоятельных, но на деле не успевают латать дыры в семейном бюджете. Полагаю, мистер Коркоран в двух шагах от банкротства. — Банни, кажется, живет очень даже неплохо. — У Банни, с тех пор как я его знаю, не было ни цента карманных денег, — язвительно сообщил Генри. — Зато всегда присутствовала неуемная жажда роскоши. Неудачное сочетание, на мой взгляд. Мы продолжали есть в тишине. — На месте мистера Коркорана, — чуть погодя прервал молчание Генри, — я бы подключил Банни к бизнесу или отправил его получать какую-нибудь профессию сразу же после школы. Банни совершенно нечего делать в колледже. Он и читать-то научился только лет в десять. — Он недурно рисует, — заметил я. — Да, я тоже так считаю. Но совершенно очевидно, что у него нет никаких способностей к научной работе. Пока позволял возраст, им следовало отдать его в подмастерья к художнику, а не посылать во все эти частные школы для отстающих детей. — Он прислал мне симпатичную карикатуру, где вы с ним стоите у статуи императора Августа. Генри прокомментировал мои слова резким звуком неодобрения. — Это было в Ватикане. Целый день он только и делал, что во весь голос отпускал остроты из серии «католики и макаронники». — Хорошо еще, он не умеет говорить по-итальянски. — Его итальянского вполне хватало, чтобы заказывать самые дорогие блюда всякий раз, когда мы приходили в ресторан, — сурово сказал Генри, и я счел за лучшее сменить тему. В последнюю субботу каникул я лежал на кровати в комнате Генри и читал. Сам Генри куда-то ушел, пока я еще спал. Вдруг раздался громкий стук в дверь. Я подумал, что он, наверное, забыл ключ, и пошел открыть. На пороге стоял Банни. На нем были темные очки и — полная противоположность его обычным бесформенным обноскам из твида — прекрасно сшитый итальянский костюм с иголочки. Было видно, что за каникулы он набрал килограммов шесть-семь. Судя по всему, он совершенно не ожидал меня здесь увидеть. — О, приветики, Ричард, — сказал он, крепко пожимая мне руку. — Buenos días[48]. Рад тебя видеть. Я заметил, что у дома нет машины, но думаю, дай все равно зайду — я ведь только что приехал. А где хозяин жилища? — Его нет. — Чем же ты тут тогда занимаешься? Это что — ограбление со взломом? — Я тут остался ненадолго пожить. Кстати, я получил твою открытку. — Пожить? — переспросил он, как-то по-особенному разглядывая меня. — Как это? — Было странно, что он еще ничего не знает. — Я болел, — ответил я и пояснил в двух словах, что произошло. — Хммф… — отозвался Банни. — Может, хочешь кофе? Мы прошли через спальню на кухню. — Похоже, ты тут вполне обжился, — бросил Банни, глядя на чемоданы и ночной столик с моими вещами. — Слушай, а у тебя только американский кофе? — В смысле? «Фолджерс»? — В смысле эспрессо нет? — А-а. Нет, к сожалению. — Лично я — фанат эспрессо, — оповестил меня Банни. — Пил его в Италии всю дорогу. У них там на каждом шагу всякие эти кафешки, где можно сидеть целый день и просто пить кофе. — Да, я слышал. Он снял очки и уселся за стол. — У тебя там нет ничего приличного поесть? — спросил он, заглядывая в холодильник, пока я доставал оттуда сливки. — А то я еще не завтракал. Я приоткрыл холодильник пошире. — Вон тот сыр вроде бы ничего, — сказал он. Поскольку Банни не выказывал особого желания оторваться от стула и сделать что-нибудь самостоятельно, я отрезал хлеба и сделал ему бутерброд с сыром. Потом налил кофе и тоже сел за стол. — Расскажи мне о Риме.